Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво - Ицик Мангер

— И знахаркины снадобья ей как-нибудь помогают? — спросил Писунчик, не сводя глаз с толстой бабы в ночной рубашке.

— Как мертвому припарки, — прошептал Лейбеле, — но она не сдается. Она все еще верит, что знахарка найдет для нее такие зелья, которые ей помогут.

Вирсавия стояла как вкопанная, даже не моргала. Вдруг она вздрогнула. Мы услышали, как она шепотом зовет:

— Гнендл! Гнендл, где ты?

Никто не отозвался.

Вирсавия занервничала, сделала несколько шагов и позвала громче:

— Гнендл, где ты, черт побери?

— Тут я, госпожа, тут я, тут.

Мы увидели хромую старуху в турецкой шали. Хромая знахарка приблизилась к Вирсавии.

— Я чуть не простыла, Гнендл. Где ты была?

Старая знахарка ничего не ответила. Она взяла Вирсавию за руку и повела ее к садовой скамейке перед дворцом. Вирсавия уселась на скамейку, старуха — у ног Вирсавии.

— Тяжко тебе, доченька? — спросила старуха, и гнилой зуб, единственный обитатель ее рта, на мгновение увидел сияние луны.

— Ой, Боже ж ты мой! — вздохнула Вирсавия. — Помоги, бабуленька, не вынесу я этого. Сердце разорвется.

— Девка все еще у него, Вирсавия?

— Да, — вздохнула Вирсавия. — Едва царь ляжет спать, как она на цыпочках пробирается в его покои, чтоб ей провалиться, Батюшка Ты мой, Отец Небесный!

Знахарка буркнула:

— А ты с ним говорила, сказала ему, как я тебя учила?

— Я заплакала перед ним, Гнендл, душа моя, и сказала, что из-за него мой Урия, светлого ему рая, покинул этот мир. Чего мне с ним не хватало? Разве что птичьего молока. Ничего, кроме «кисонька моя», от него и не слышала. И все это забыла я ради тебя, Давид, — сказала я ему — и так ты платишь мне в старости?

— Ну, ну, — нетерпелось знахарке, — что же он ответил?

— Что ответил, спрашиваешь? Лучше не спрашивай, Гнендл. Он погладил меня по парику и сказал: «Вирсавия, если бы ты была такой же юной и прекрасной, как когда-то, я бы снова избавился от твоего мужа. Но теперь, когда ты, не сглазить бы, стара, я бы отдал все свое состояние, чтобы Урия снова был жив. Я бы вас обоих повел под хупу и дал бы вам свое благословение».

Вирсавия расплакалась. Старая знахарка успокаивала ее, гладила по руке и утешала:

— Не плачь, Вирсавия. Все еще образуется. Вот увидишь, все образуется, а эта девка Ависага сгинет.

Старуха вынула колоду карт. Разложила карты на земле и долго-долго в них всматривалась.

— Она раскинула карты, эта старая знахарка, видишь, Писунчик? — окликнул я своего друга.

— Теперь, при свете звезд, Вирсавия красивее, чем раньше, — как будто сам себе сказал Писунчик.

— Это не в первый и не в последний раз, — объяснил нам Лейбеле-пастух, — каждый четверг приходит она, эта Гнендл-знахарка, и раскидывает карты под звездами.

— И Вирсавия верит в это? — спросил я.

— Верит, и эта вера возвращает ей на какое-то время красоту. Жаль, что царь Давид этого не видит. Она бы вновь обрела милость в его глазах, — сказал Лейбеле.

Знахарка встала, семь раз протанцевала вокруг карт, которые были разложены на земле. Вирсавия сидела будто высеченная из камня.

Знахарка подняла голову к звездам. Ее седые патлы растрепались. Она вытянула руку и стала произносить заклинанье:

— Прилетайте, ястребы мои, все семеро, с райских гор. Ваша тетя Гнендл зовет вас. Ваша тетя Гнендл заклинает вас. Внемлите зову, ястребы мои, сон отрясайте с крыльев. Тетя Гнендл вас ждет, у тети Гнендл есть для вас поручение. Вы, клюющие своими клювами золотые звезды, прилетайте, раз-два! Считаю до тринадцати.

Несколько раз повторила она заклинанье. Потом она снова села на землю, сгорбилась и стала ждать.

— Писунчик, мне страшно, — прижался я к моем другу.

— Тсс… — Лейбеле приложил палец к губам, — тихо!

Мы услышали хлопанье крыльев. Семь ястребов с райских гор закружились в воздухе и опустились у ног райской знахарки Гнендл.

— Я позвала вас, ястребы мои, — старуха погладила по крыльям каждого ястреба, — я позвала вас в самую полночь, верные мои, чтоб вы мне помогли. Должны вы принести полное исцеление душе болящей, сердцу разбитому госпожи Вирсавии, что сидит здесь на скамейке и не находит покоя в силу великой своей любви к царю Давиду, да живет он и здравствует.

— Приказывай, матушка Гнендл, — сказал старший ястреб, — приказывай, и мы принесем тебе все, что мы в силах принести. Но с одним условием, бабушка Гнендл: что ты доскажешь сказку, которую начала нам рассказывать шестьсот тысяч лет тому назад.

— Хорошо, — сказала знахарка, — согласна. Я доскажу вам сказку, а вы летите и принесите мне цветок «люби-меня», что растет в райских горах, цветок «приди-ко-мне» и розу «будь-со-мной» с берегов райской реки.

— Хорошо, тетя Гнендл, — сказал старший ястреб, — мы полетим и раздобудем то, что тебе нужно. Но помни, если мы, дай Бог, принесем это, ты сдержишь слово.

— Слово тети Гнендл нерушимо, — встрепенулась знахарка. — Не теряйте времени, ястребы мои, летите, ищите, принесите, что я вам сказала. Когда, однако, вы вернетесь?

— Когда, однако? — задумался старший ястреб. — Этого мы теперь сказать не можем. Будем надеяться, что не позднее четверга.

Ястребы расправили крылья и улетели. Гнендл-знахарка смотрела им в след и улыбалась:

— Верные ребята, эти райские ястребы, чуть позовешь их, они тут как тут, к любому поручению готовы. В добрый путь, ястребы мои, летите, и возвращайтесь, и принесите Вирсавии счастье, о котором она мечтает.

Вирсавия все еще сидела будто высеченная из камня. В ее глазах отражались звезды.

— Иди, Савочка, иди, доченька, иди приляг, отдохни, — гладила ей парик старая знахарка. — Иди, а то еще, не дай Бог, простынешь в одной-то рубашке. Все образуется, доченька. В четверг, ты слышала, мои ястребы принесут цветы, ты соберешь с них росу и дашь ее выпить царю Давиду. Скоро ты свое возьмешь, Вирсавия, скоро ты свое возьмешь, дочка.

Вирсавия поднялась со скамейки. Как лунатик, стала она подниматься по мраморной лестнице. Вдруг она остановилась и, повернув голову к знахарке, которая стояла внизу, сказала:

— Только бы эти ястребы не подвели, Гнендл. Я этого не вынесу, Гнендл. С ума сойду.

— О чем ты говоришь, доченька? — три раза сплюнула знахарка. — Твои враги с ума сойдут. А ты, золотце мое, дай Бог, найдешь свое счастье.

Мы видели, как знахарка заковыляла прочь и пропала в ближнем лесу. Вирсавия все стояла на лестнице — ни туда ни сюда. Лунный луч шарил в ее парике.

Так и простояла она какое-то время. Кто знает, что творилось в ее сердце? Вдруг она вздрогнула и пошла дальше.

Окно спальни царя Давида открылось. Вирсавия прислушалась, заглянуть она боялась. Злоба жгла ее.

— Только бы ястребы не подвели, — пробормотала она. — Нет, ястребы тети Гнендл не подведут, — успокоила она себя и скрылась в своей спальне.

Я легонько толкнул моего друга Писунчика.

— Видел, Писунчик?

— Чего видел? Конечно, видел. Я что, слепой?

— А ты слышал, Писунчик, все слышал?

— Чего слышал? Конечно, слышал. Я что, глухой?

Лейбеле-пастух снова приложил палец к губам:

— Тсс… ребята… тсс… в следующий раз поругаетесь.

Мы затаили дыхание. Что будет дальше? — думал каждый из нас и боялся слово сказать.

Мы услышали топот копыт. Кто это может быть? — подумал я, но побоялся спросить. Мы увидели всадника на белом коне. На нем были латы, мерцавшие в лунном сиянии.

Рыцарь спрыгнул с коня, приблизился ко дворцу и громко позвал:

— Эй, Давид, вставай — сразимся!

Во дворце все было тихо. Только ветер дрожал на занавесках спальни царя Давида.

Но всадник в железных латах не сдавался. Он простер свою закованную в железо руку и закричал еще громче:

— Эй, Давид, вставай и выходи в чисто поле — сразимся!

Царь Давид показался на балконе. Он протер заспанные глаза, сладко зевнул и сказал всаднику, стоявшему внизу:

— Это ты, Саул? Снова сбежал из мира хаоса?[63] Чего ты от меня хочешь, Саул? Зачем спать мешаешь?

Царь Саул горько усмехнулся:

— Спускайся, Давид, — сразимся! В чистом поле сразимся!

Царь Давид снова зевнул:

— Не хочу я сражаться, Саул. Я в раю, чтобы отдыхать и наслаждаться, а не сражаться.

— Трус! — прогремел царь Саул. — Трус, ты боишься сразиться. Тогда отдавай мне корону, трус! Сейчас же отдай корону! Слышишь, что тебе говорят?

— Не волнуйся так, Саул, — усмехнулся царь Давид. — Не надо зря волноваться, все равно ничего не добьешься. Послушай меня, Саул, садись-ка ты на коня и скачи-ка ты обратно в мир хаоса. Зачем тревожить сон праведников?

Спокойный тон царя Давида вывел из себя всадника в латах. Он закричал так громко, что птицы в гнездах проснулись.

— Посмотрите вы на него, на этого праведничка! Отобрал корону у царя Саула и называет себя праведником. С головы до ног в грехах и называет себя праведником.