Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса - Элджернон Блэквуд

— Это не было тонким преображением духа под влиянием красоты, — вставил доктор, заметив, что он колеблется.

— Отнюдь нет, — продолжал Везин, ободренный этой репликой и уже не опасаясь наших насмешек на свой счет. — Впечатления исходили из какого-то другого источника. На главной улице, например, где мужчины и женщины, возвращаясь с работы домой, делали покупки в лавочках и у разносчиков или, собравшись в группы, праздно болтали, мое появление не вызывало ни малейшего интереса, никто даже не поворачивался, чтобы взглянуть на незнакомца, к тому же иностранца. Меня просто игнорировали. И вдруг я почувствовал, что это безразличие и невнимание — сплошное притворство. На самом же деле все внимательно наблюдали за мной. Ни одно мое движение не оставалось незамеченным.

Замолчав, Везин посмотрел, не улыбаемся ли мы, и, видя, что нет, не улыбаемся, продолжал успокоенный:

— Не спрашивайте меня, как я это заметил, потому что я ничего не могу объяснить. Но это открытие оказалось для меня сильным потрясением. По пути в гостиницу я сделал еще одно любопытное открытие. И тоже необъяснимое, хотя и вполне достоверное. Я могу только изложить его как факт.

Маленький человечек поднялся с кресла и встал на коврик перед камином. По мере того как он погружался в магию пережитого им приключения, росла и его уверенность в себе. Глаза стали оживляться, заблестели.

— Итак, — продолжал Везин, волнуясь и говоря все громче и громче, — я был в магазинчике, когда меня осенила мысль, которая, судя по ее законченности, уже давно вынашивалась в моем подсознании. Кажется, я покупал носки, кое-как изъясняясь по-французски, — он рассмеялся, — когда вдруг понял, что продавщице совершенно наплевать, куплю я что-нибудь или нет. Она только притворялась, будто продает.

Возможно, это был слишком мелкий и ничтожный случай, чтобы на его основе строить глубокие выводы. Но в сущности он был не таким уж мелким, ибо воспламенил фитиль, идущий к пороховой бочке моего ума.

Я вдруг понял, что весь город до сих пор представлялся мне в ложном свете. Подлинные дела и интересы горожан были скрыты от меня, то, что я замечал, являлось лишь видимостью. Истинная жизнь этих людей была скрыта за кулисами, а их показная деловитость лишь маскировала настоящие цели. Они покупали и продавали, ели и пили, гуляли по улицам, но их существование протекало в каких-то неведомых для меня, тайных местах. В лавочках и ларьках им было безразлично, куплю я что-нибудь или нет, в гостинице им было все равно, останусь я или съеду; их жизнь лежала вдалеке от моей, она питалась какими-то тайными, таинственными источниками и оставалась невидимой для моих глаз. Все это было сплошным хитроумным обманом, затеянным то ли для меня, то ли для каких-то других целей. Основная же их деятельность проходила где-то в другой сфере. Я ощущал себя так, как могла бы чувствовать себя какая-нибудь чужеродная субстанция, попавшая в человеческий организм, который стремится извергнуть или абсорбировать ее. Так поступал со мной город.

Пока я возвращался в гостиницу, эта мысль все глубже укоренялась в моем уме. И я все усиленнее размышлял, где же протекает истинная жизнь этого города, каковы его подлинные дела и интересы.

После того как мои глаза частично открылись, я стал замечать и кое-что другое, повергавшее меня в недоумение. Прежде всего поражала необыкновенная тишина, царившая во всем городе. Хотя улицы были вымощены булыжником, люди двигались по ним мягко и бесшумно, словно кошки. Все звуки были заглушены или приглушены. Здешние жители, казалось, не разговаривали, а мурлыкали. Никакой шум, никакое возбуждение или волнение просто не могли существовать в мечтательной, сонной атмосфере, которая плотной завесой обволакивала городок, напоминавший хозяйку гостиницы, — внешне полное спокойствие, а под ним интенсивная внутренняя активность и целеустремленность.

Однако никаких признаков летаргии или праздной лености Везин не заметил. Здешние люди были энергичными и подвижными, но в каждом из них чувствовалось какое-то магическое, сверхъестественное умиротворение; все они как будто находились во власти колдовских чар.

На миг Везин прикрыл рукой глаза, казалось, воспоминания сделались вдруг нестерпимо яркими. Он снизил голос до шепота, и нам приходилось напрягать слух, чтобы расслышать его. Очевидно было, что он рассказывает чистую правду, но делает это одновременно с удовольствием и отвращением.

— Я вернулся в гостиницу и поужинал, — продолжал он уже громче. — У меня было такое чувство, будто я оказался в странном новом мире. Привычный реальный мир куда-то исчез. Здесь, нравилось мне это или нет, я столкнулся с чем-то новым и необъяснимым. Вот тут-то я впервые пожалел, что так опрометчиво сошел с поезда. Со мной происходило нечто странное, а я ненавижу странности — они совершенно чужды моей натуре. Хуже того, что-то непонятное и загадочное творилось и в моей душе, той ее сфере, которая не повинуется моей воле; и я беспокоился за устойчивость того, что в течение сорока лет считал своей «личностью».

Я поднялся к себе в комнату; меня одолевали необычные и поразительно навязчивые мысли. Чтобы отвлечься от них, я стал вспоминать о казавшемся теперь таким славным, шумном, прозаичном поезде и всех этих говорливых здоровяках пассажирах. Я даже хотел оказаться среди них. Сон положил конец этим праздным мечтам. Снились мне какие-то бесшумно движущиеся существа, похожие на огромных кошек; я как будто глубоко погрузился в безмолвную жизнь в сумрачном, словно завернутом в огромное мягкое одеяло, мире за пределами моих ощущений.

II

Везин прожил в этом городе довольно долго, во всяком случае гораздо дольше, чем намеревался сначала. Все это время он пребывал в каком-то расслабленном, дремотном состоянии. Ничего особенного он не делал, но город словно приворожил его к себе, и маленький незаметный человек никак не мог решиться уехать. Решения всегда давались ему с большим трудом, иногда он даже удивлялся, каким образом ему удалось так неожиданно покинуть поезд. Казалось, он исполнял чью-то чужую волю, и он не раз вспоминал своего визави — смуглого француза. Как жаль, что он не понял этой длинной фразы, кончавшейся странными словами: «А cause du sommeil et cause des chats». Что бы это могло означать?

Между тем тихий город продолжал держать его в плену, и со своей обычной нерешительностью он пытался выяснить, в чем же заключается тайна его очарования. Но недостаточное знание французского языка и природная стеснительность мешали ему обращаться к местным жителям с прямыми расспросами. Он довольствовался молчаливым наблюдением.

Погода держалась тихая, немного пасмурная, что вполне устраивало Везина. Он бродил по городу, пока не изучил все его улицы и переулки. Никто его не останавливал, не задерживал, хотя с каждым днем ему становилось все яснее, что он находится под постоянным наблюдением. Город следил за ним, точно кот за мышью. Между тем он так и не смог выяснить, чем его обитатели занимаются в действительности. Горожане вели себя загадочно и таинственно, с какой-то кошачьей скрытностью.

Однако он сам оставался под постоянным наблюдением.

Однажды на самой окраине города, у крепостных стен, Везин забрел в маленький парк, озаренный солнцем, и уселся на одну из скамеек. Сначала он был там один, аллеи — пусты, на скамейках ни души. Но минут через десять вокруг него оказалось уже добрых два десятка горожан: одни, любуясь цветами, бесцельно расхаживали по посыпанным гравием дорожкам, другие сидели, как и он, на скамьях, наслаждаясь осенним солнцем. Никто как будто не обращал на него никакого внимания, но он отчетливо чувствовал, что все они пристально за ним наблюдают. На улицах у них был деловой, озабоченный вид, но, оказываясь в парке, они сразу забывали о всех своих делах и лениво нежились на солнце. Однако уже через пять минут после его ухода парк опустел… Никогда не оставался он один и на улицах. Чувствовалось, что его образ всегда присутствует в мыслях горожан.

Мало-помалу он понял, каким образом они умудряются так незаметно следить за ним. Эти люди ничего не делали открыто. Только исподволь. Он втайне улыбнулся, когда эта мысль облачилась в такие точные слова. Они смотрели на него искоса, под какими-то немыслимыми углами зрения. В его присутствии они старались двигаться незаметно — как правило, в обход. Их природа, очевидно, совершенно не терпела прямоты. Они избегали открытого образа действий. Если он заходил в какой-нибудь магазинчик, продавщица тотчас же удалялась в дальний конец прилавка, но стоило ему позвать ее, как она тут же откликалась, давая понять, что всецело к его услугам. И в этом было тоже что-то кошачье. Даже в гостиничном ресторане вежливый официант с бакенбардами, ловкий и бесшумный в своих движениях, никогда не приближался к его столу по прямой линии — он все время менял направление, притворяясь, будто идет к какому-то другому столику, и лишь в последний момент резко поворачивал и оказывался прямо перед ним.