Они брали рейхстаг - Максим Сбойчаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отбросив волосы со лба, Исаков продолжал:
– Мы подобрали коммунистов, которые пойдут с флажками в новое наступление. Есть у нас и кандидаты на тот случай, если несущий флажок выйдет из строя. Бойцы говорят так: «Руководя войсками, военачальники передвигают красные флажки на картах, а мы должны передвигать их прямо на местности от рубежа к рубежу, пока все наши флажки не помогут взвиться Великому Знамени Победы над Берлином».
Следующим выступил парторг взвода разведки полка Виктор Правоторов. У него подвижные черты лица, резкие жесты. С первых дней войны Виктор в боях. В скольких вылазках и поисках побывал, наверно, трудно и сосчитать, но до сих пор не получил ни одного ранения: «Родился в рубашке», – говорят о нем в полку. На его груди – ни одного ордена. «По-видимому, только вернулся из поиска, куда не берут ни орденов, ни документов», – подумал начподив и попытался вспомнить, сколько же у заслуженного разведчика наград. «Кажется, три. Нет, четыре. А впрочем, забыл». Толкнув Субботина, тихо спросил и, увидев пять растопыренных пальцев, только качнул головой.
Старший сержант некоторое время стоял задумавшись. Темные брови почти сошлись у переносицы, оттеняя обычно незаметную косоглазость карих глаз. Но вот он улыбнулся, брови выпрямились, и косоглазость пропала.
– Разведчики не имеют дела с флажками, о которых так хорошо говорил товарищ Каримджан, – неожиданно энергично начал он. – Для нас взятый рубеж – это «язык». Захватил, приволок – порядок. Но личный пример коммуниста и у нас ведет всю разведгруппу. Об этом я и говорю с коммунистами-разведчиками перед боевым заданием. Собираю всех вместе или беседую с каждым в отдельности, когда как придется, но смысл разговора всегда один: идешь в поиск, действуй, как подобает коммунисту. И надо сказать, все наши коммунисты, начиная с командира, лейтенанта Сорокина, – образец храбрости и воинского умения. Для меня как парторга высшая награда – слова разведчиков: «С коммунистом хоть в огонь, хоть в воду». Прошу не считать это нескромностью…
– Тут все хорошо вас знают и не могут поэтому так считать, – заметил Артюхов.
Потеребив нервно ремень, Правоторов продолжал:
– Иногда мы захватываем таких «языков», у которых голова распухла от гитлеровской расовой теории. Славянские народы для них – азиаты. Ребята негодуют, а я им говорю: наивно ждать от фашистов другого отношения. И читаю Блока:
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы, —С раскосыми и жадными очами!…Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.Попробуйте, сразитесь с нами!
Все заулыбались. Желая, видимо, еще больше развеселить собравшихся, Правоторов заговорил совсем шутливым тоном:
– Я и свое далеко не всеми замечаемое раскосье использую при надобности. Когда ходившие со мной в поиск разведчики с удивлением спрашивают меня, как это мне удалось увидеть то, чего не увидели они, я отвечаю: «Так ведь я одновременно вижу и слева, и справа, и спереди. Косо око, говорю, видит далеко…»
Под общий смех Виктор пошел на свое место.
В заключительном слове Артюхов сказал:
– Вчера из поарма я привез Знамя, которое может стать символом нашей победы над врагом…
Парторги так бурно выразили свою радость, что Артюхову пришлось прервать выступление.
– Надо, чтобы каждый солдат знал об этом. На Висле родилось соревнование за водружение Знамени. На крыше рейхстага оно закончится!
6
В последнее время Бересту все чаще и чаще приходится извлекать из своей полевой сумки тетрадь с конспектами по истории СССР. Удивительное дело: писал их в политическом училище, а пригодились здесь, на фронте, да еще как! Никогда не думал, что у солдат появится такой интерес к истории. Когда рассказываешь о войнах, которые русский народ вел в прошлом, защищая Родину, видишь, как это волнует людей! Не по-ученически, а глубоко и довольно точно солдаты оценивают давно прошедшие сражения, сравнивают с настоящим, проводят параллели.
Поводов для исторических экскурсов сейчас немало. Армия идет по тем же дорогам, по которым в Семилетнюю войну 1756–1763 годов шагали наши прапрадеды. Жесточайшие схватки происходили как раз у Кюстрина, откуда сейчас готовится решающее наступление.
Прослушав рассказ замполита, Пятницкий сказал:
– Выходит, Фридрих Второй вроде нынешнего Гитлера. Тоже на русские земли зарился.
– Фридрих от предков удар получил, а Гитлер от нас получает и еще получит! – вставил Щербина.
Бодров, склеив самокрутку, тоном, каким вносятся предложения на собрании, проговорил:
– Поправочку надо внести, товарищи. Отступления от Кюстрина, как у прапрадедов, у нас не будет.
– Вот это самое главное, – подытожил замполит. – Получим приказ – и только вперед, на Берлин! Теперь послушайте, о чем думают сейчас немцы…
Берест вынул из полевой сумки какие-то бумаги и протянул их Сьянову:
– Читай, Илья Яковлевич, у тебя дикция на стихах отработана.
Сержант повертел бумаги в руках, примеряясь, с чего начать.
– Читай подряд. Это переведенные дневники и письма пленных.
– «Бог мой, возможно ли это? – начал Сьянов. – Я встретил Курта – друга детства. Не поверил глазам, встряхивал его, думал, привидение, пока он сам не обхватил меня за плечи и не прижал к себе. Сколько раз мы с покойным Вернером, сложившим голову на Висле, говорили о нем. Мы знали, что он у Паулюса. Какое возвышенное письмо он мне прислал осенью сорок второго! Писал, как они ворвались в Сталинград и растоптали его. Русская река бурлила и пенилась от снарядов, мин и авиабомб, а ему казалось, что она негодует против «прихода немцев». «Ничего, мы укротим ее!» Письмо по всему полку ходило, до дыр его зачитали. Завидовали Курту, восхищались. А потом, когда там разразилось несчастье, с ужасом думали о его судьбе. Самые страшные картины представлялись… И вдруг он живой, стоит передо мной в траншее на Одере!
Мы забились в щель, а он говорил. Я не узнавал в нем прежнего Курта, того Курта, который так исступленно кричал «Хайль Гитлер!» и так фанатично верил ему. Какие теперь у него суждения! Он заявил мне прямо, что гитлеровские идеи несостоятельны. «Тише, Курт, ради бога тише», – шепчу ему, а он словно торопится все выложить. Тогда я пытаюсь парировать его удары: «Раз наши идеи несостоятельны, чего же ты убежал из плена и вновь взялся за оружие?» Он глазищи свои на меня вытаращил: «Не убегал я, Фриц. Сам пришел». Сам из плена… Странно. «А знаешь, Курт., у нас теперь доносчики в каждой роте есть. Разве ты уверен, что я не таков?» Он опустил глаза: «Я знаю, Фриц: говорить на фронте о правде еще более опасно, чем идти в огонь. И все же я буду говорить. Во имя будущего Германии. Мы верили Гитлеру. Но в катастрофе на Волге погибла вера многих. Обман раскрылся. Фюрер просто оттягивает срок своего конца и плюет на народ. Что будет после него, ему безразлично – хоть всемирный потоп…»
Всю ночь я не спал. Слова Курта встревожили меня сильнее орудийного обстрела и ночных бомбардировщиков русских».
– Алексей Прокофьевич! – пошутил Гусев, когда Сьянов закончил читать листок. – Не твой ли это бывший «заместитель» агитирует?
– Я и сам об этом подумал, – отшутился Берест, – Только его Карлом звали.
Вторая запись была иного содержания. Ее сделал, по-видимому, пожилой солдат, из тех, кто недавно попал на фронт, – тотальных.
– «Одер – река немецкой судьбы. Хорошо, что радио об этом не устает твердить. А еще убедительней – приказ фюрера. Предусмотрительность никогда не вредит делу. Могут найтись такие, что побегут и с Одера, как побежали с Вислы. Пусть теперь попробуют. Я первый пущу автоматную очередь в беглецов. Так велит фюрер. Жаль, что раньше подобного приказа не было. Совесть многие потеряли. Трусости поддались. Другого не скажешь. Ведь у самой Москвы и на Волге уже были, а потом… Ужас! Вот и мы до предела сократили фронт.
Теперь пустим в ход новое оружие. Надо только продержаться. Я верю в тебя, Одер, река нашей судьбы! С нами бог и фюрер!»
Раздались голоса:
– Этот не нюхал еще пороху, видать.
– Глупец!
– Сколько таких приказов фюрер издавал!
– Что вы от него, дурака безмозглого, хотите? – пожал плечами Сьянов. – Видно, он уже так ничего и не поймет в жизни.
– Поймет. Вот ударим по Берлину – все поймет.
– Во-во, как тот волжский Курт.
Последняя запись принадлежала офицеру, по-своему искавшему успокоения.
– «Тяжелая обстановка на фронте. Кто бы мог думать, что мы доведем себя до такого позора?! И отчего это тянут с новым оружием, неужели все еще не настал для этого момент? Ведь уже давно оно обещано нам. У меня никогда не было черной мысли о поражении. Нет ее и сейчас, хотя сегодня Н. сообщил мне что-то невероятное. Говорит, что французская газета «Комба» еще в конце прошлого года опубликовала секретную записку генерала Штюльпнагеля, которую кому-то удалось выкрасть, Гитлер потерпел еще более страшный разгром, чем Вильгельм Второй в первой мировой войне, утверждается в этой записке.
