Магистральный канал - Макар Последович

— Ну и привязался. Следователь ты, что ли?

И вдруг Евфросинья, кормившая до этого самого маленького Сороку, промолвила:

— А тот кусок жести, что на трубу думаешь ставить? Из него же можно сделать несколько лопат.

— Ну, такую жесть я на лопаты не отдам! — со всей решительностью возразил Иван Сорока, вытирая черные усы. — И кто это отдаст такую жесть? Ого! Если из нее сделать трубу да поставить над крышей, — так она сто лет простоит, любые дожди и морозы выдержит. А если еще покрасить красной краской…

— Мы эту жесть можем отдать, — настойчиво сказала женщина. — Она у нас еще десять лет пролежит без пользы.

— Я думаю. Попробуй достань такую жесть.

— Она нам ни к чему, — еще настойчивее проговорила жена, чувствуя, что Иван Сорока уже злится. — Может, ее ржавчина на чердаке давно разъела.

— Не беспокойся. Как новенькая, — берясь рукой за скобу, буркнул Иван Сорока.

— Подожди. Надо ж хлопцу дать ответ.

Генька считал, что ему неудобно вмешиваться в семейный разговор. Наоборот, он сделал вид, что его уже мало интересует какой-то там железный лом, и начал играть с одним из наследников Сорок, который вслед за отцом вылез из-за стола. Это внимание к сыну затронуло сокровенные материнские чувства и окончательно расположило к нему женщину.

Наконец старый Сорока сдался. Буркнув «делай, как сама знаешь», он вышел из хаты.

Победа осталась за хозяйкой.

— Толик, — приказала она своему старшему сыну, — полезай на чердак и сбрось оттуда жесть.

Это был целый клад для Геньки. Подняв лист железа на голову, он помчался в кузницу. Ему не терпелось узнать у старшего кузнеца, то ли он принес, что требуется.

— Ну, ну, тащи, тащи, — услышал он еще издалека одобрительные слова Устина Бращика. — Отсюда вижу, что профиль самый подходящий. Где это ты подцепил такой лист? — уже осмотрев железо, спросил кузнец. — Ах, какой профиль! Идите сюда, хлопцы! — крикнул он в освещенную горном темноту кузницы.

— Клади на весы! — подал команду Петька Гопанец. — Ленька уже десять килограммов притащил. Он впереди всех идет.

— Какое там впереди?! Какие килограммы?! — принимая от Геньки железный лист и кладя его на весы, заворчал Устин. — На те его килограммы придется пуд угля спалить, покуда что-нибудь дельное выкуешь! А это ж золото, а не материал. Вы только посмотрите, хлопцы! — обернулся он к кузнецам и добавил торжественно: — По этой причине даю вам десять минут на перекур… Ну, сколько там потянуло?

— Пять кило и шестьсот грамм! — доставая из кармана тетрадь и карандаш, ответил Петька Гопанец.

— Но какие пять килограмм и шестьсот грамм! — осторожно, словно лист стекла, снимая железо с весов, все еще радостно бурчал Устин, — На таком профиле двадцать трудодней можно в один день выработать!

После взвешивания железо сбрасывали в кучу возле дверей кузницы. Петька Гопанец все обставил с необычайной строгостью и деловитостью. Вскоре после прихода Геньки появился Мечик. В левой руке он нес кусок широкой продольной пилы, а правой тянул за собой на длинной проволоке, цокавший на камнях и вздымавший клубы серой пыли, отвал от плуга.

— Пять кило восемьсот грамм, — провозгласил Петька Гопанец, записывая трофеи Мечика в тетрадь. — Бросай в кучу.

— Кто идет впереди? — спросил Мечик, чуть отдышавшись.

Петька Гопанец сказал, что он, Мечик, занимает второе место. Генька идет третьим, а некоторые еще совсем ничего не принесли.

— А мне там кусок узкоколейного рельса предлагали…

— Рельсы я не засчитываю, — ответил Петька, поглядывая не несет ли еще кто-нибудь железа.

— Что-о, кусок рельса? — живо переспросил, услышав этот разговор, Устин Бращик. — Почему ж ты не взял? Нам такой профиль как раз требуется для сноповязалки. У кого ты этот кусок видел?

Мечик уже не слушал. Он не мог спокойно стоять и разговаривать, если впереди числился Ленька, который и по болоту пройти не может, чтоб не выкупаться по шею в грязи!

Еще вчера ребята дали ему как следует за его нерасторопность и за донос на Геньку и на него, Мечика, а сегодня этот растяпа выскочил на первое место! Вечером его фамилия будет красоваться на самом видном месте в стенной газете. Еще, чего доброго, упомянут Ленькино имя и в центральной печати!

И Мечик носился со двора во двор и кричал:

— Железо на лопаты! Сдавайте железо на лопаты!

Занятые новой ответственной работой, ребята совсем позабыли и про старика Брыля и про его орла.

ДЕМКА ЧИЖИК

Из всего населения Зеленого Берега только один человек вел себя довольно беззаботно и спокойно в эти горячие дни. Как и раньше, он лениво похаживал по улице, а то шел на речку и там, оставшись в одних трусах, полеживал на теплом песке косы.

— Что, Дема, отдыхаем? — спросил у него однажды Захар Петрович, который завернул на луг посмотреть, как растет трава. — Переработал, говоришь, умаялся?

— Умаялся, — мрачно пробормотал Чижик и стал рассматривать двух голубей, вытатуированных на своей здоровенной груди.

— Ну что ж, отдыхай. Я сам люблю полежать после трудов праведных. Будь здоров, браток!

В голосе Захара Петровича слышалась такая ядовитая насмешка, что Чижик сморщился и отвернулся.

Когда-то Чижик был недолгое время председателем колхоза «Зеленый Берег». Неожиданное повышение вскружило ему голову. Он страшно заважничал и загордился. Если раньше он не пропускал ни одного общего собрания, чтобы не выступить с грозной обличительной речью, то теперь Чижик любое критическое замечание рассматривал как подрыв своего авторитета. Занятый одной-единственной мыслью — как бы только удержаться на председательском посту, — он беспощадно и грубо зажимал всякую инициативу рядовых колхозников, подавлял малейшее проявление самостоятельности. Вместо того чтобы самому пойти в бригаду, в поле, он приказывал бригадирам являться в канцелярию даже в самые горячие дни и здесь, в окружении своих подпевал, нещадно издевался над человеком за малейшую ошибку или недосмотр. А подхалимы и собутыльники, не занятые никакой работой, собирали повсюду сплетни и доносили председателю, кто и что о нем говорит. И всю свою энергию Чижик направлял не на борьбу за повышение колхозного производства, а изо всех сил старался мстить тем, кто критически отзывался о его деятельности.

Пасечника Михала, который с утра до вечера не уходил с пасеки и ежегодно удваивал число пчелиных семей, обошли при распределении премий. О нем никто и не вспомнил. Алеся Варивончик добилась на своей ферме десятитысячной чистой прибыли, но ей также не выдали премии. Премии получили болтуны и подхалимы Чижика. Известно, что находятся и такие люди, которые готовы из кожи лезть, чтобы подольститься к начальству. Вместо того чтобы повышать урожай, они занялись доносами и восхвалением председателя.

Но слава, добытая пустозвонством, а не честной и упорной работой, как известно, не бывает долговечной. И как легонько попал Чижик на ответственную и почетную должность, так же легонько с нее и слетел. Люди очень скоро увидели, что Чижик больше всего думает о своей шкуре. В райком партии полетели заявления. Приехал инструктор, приехал председатель райисполкома. На собрании колхозники потребовали возвращения Захара Петровича.

На другой же день после передачи дел Захару Петровичу Чижик набил синий фанерный чемоданчик салом и уехал неизвестно куда. Около года о нем не было ни слуху ни духу, даже жена не знала, куда девался ее спесивый муж. Потом пронесся слух, что Чижика будто бы видели в Харькове, где он работал на тракторном заводе. Через месяц он оказался на новом месте — на Кузнецком металлургическом комбинате. Еще через месяц его встретили на Свердловском заводе тяжелого машиностроения. Не прошло и двух недель, как его нашли пьяного и перевалявшегося в глине возле Мозыря. Там он, забравшись каким-то образом на один островок, полез в драку с припятскими сплавщиками. Здоровенные плотогоны быстро успокоили задиру и, бросив на дно дуба[2], доставили буяна в городскую милицию.

Прошлой осенью, когда подмерзло, зеленобережцы поехали на болото за сеном. Возле одного из стогов они вдруг увидели знакомый синий чемоданчик, бутылку из-под водки, черную бархатную кепку и выдернутые из стога клочья сена. Из-под стога торчали обтрепанные башмаки. Жилистый Иван Сорока ухватился за них и вытащил из глубокой норы Демку Чижика.

Так после долгого и бурного плавания причалил корабль Демки Чижика к родному Зеленому Берегу.

— В отпуск приехал, — объяснял он своим бывшим подпевалам. — На месяц.

Но прошло полгода, а «отпуск» Чижика все не кончался. Ничего не делая, он проедал и пропивал все, что зарабатывала его жена. Иногда Демка Чижик целыми часами просиживал неподвижно на своем крыльце, глядя из-под козырька черной бархатной кепки на весенние хлопоты людей. Завидев своих бывших подпевал и дружков, он оживлялся, подзывал их, маня пальцем к себе, и мрачно спрашивал: