История России в лицах. Книга первая - Светлана Бестужева-Лада

Где оказалась эта библиотека во времена Грозного, до сих пор неизвестно. Ее искали и в Кремле, и в Коломенском, и в Александровской слободе, и на месте Опричного дворца на Моховой. А теперь появилось предположение, что либерия покоится под дном Москвы-реки, в подземельях, прорытых от палат Малюты Скуратова.

Москва отстраивалась в камне и хорошела, а вот семейная жизнь Софьи протекала не слишком гладко. Нет, муж любил ее без памяти, и дня не мог прожить без своей «грекини», но… Но через год с небольшим после свадьбы Софья родила первую (быстро умершую) дочь Анну, затем еще одну дочь (также умершую столь быстро, что ее не успели окрестить), потом еще одну… Великий князь не слишком горевал по этому поводу – у него уже был законный и прямой наследник, сын от первой супруги князь Иван Младой. Но Софья-то прекрасно понимала, что люто ненавидевший ее пасынок мгновенно отправит мачеху в монастырь, случись что с великим князем. Вот если бы и у нее родился сын…

И тут одна из сенных девок великой княгини вдруг рассказала, что объявилась на Москве знатная ворожея, которая помогает зачать младенца только мужского пола. И не было-де случая, чтобы после ее ворожбы рождались девки. Софья сперва загорелась мыслью встретиться с этой ворожеей и… Даже попросила сенную девку устроить эту встречу. А потом решила с мужем посоветоваться: все-таки она не просто горожанка, а супруга великого князя. Как бы впросак не попасть в чужой-то стране, не зная обычаев. И чуть не умерла от страха, когда, не дослушав ее, супруг яростно закричал:

– Да я тебя в темницу заточу, дуру непроходимую, в подземелье сгною, окаянную, плетьми велю на площади выстебать прилюдно, своими руками придушу, если ты с какой-нибудь ворожейкой свяжешься!

Софья от страха разрыдалась. А слез жены великий князь спокойно видеть не мог. Поцеловал, приласкал и уже спокойно объяснил, отчего так разгневался. Тут-то Софья и узнала, от чего скончалась первая супруга ее мужа. А узнав, перепугалась еще больше. Тогда-то, может, злого умысла и не было, а теперь точно кто-то хочет извести «грекиню», воспользовавшись ее мечтой родить сына.

Страх смерти воскресил в ней воспоминания о византийских тайнах и хитростях, среди которых прошло ее детство. Не отдала она сенную девку на расправу палачам, как сперва хотела, а ласково вызнала, откуда та узнала про ворожею. Впрочем, об ответе она и сама могла бы догадаться: от слуги князя Ивана Младого. И снова Софья сдержала себя, не кинулась к мужу с жалобой на пасынка, а лишь стала еще осторожней. Береглась, как могла: ввела в штат своих придворных особых отведывателей пищи (вещь доселе на Руси неслыханная, но совершенно обыденная при византийских дворах). Окружила себя гречанками и итальянками, сделав исключение только для русских жен своих греческих приближенных.

И… улыбалась. Улыбалась всем и каждому, так, что казалось: эта улыбка намертво приклеена к лику великой княгини. А уж с мужем и подавно всегда была кротка и весела, но как-то сумела сделать так, что супруг постепенно стал советоваться с нею в принятии любых государственных решений. С детства усвоенные византийские дипломатические приемы отлично прижились на благодатной российской почве, да и влияние великой княгини на супруга было огромным. Бояре попритихли. А через семь лет после свадьбы, 25 марта 1479 Софья родила, наконец, сына, будущего князя Василия III Ивановича.

И поняла, что вся ее борьба не только за власть, но и за выживание еще впереди. Иван Младой, сам к тому времени женившийся и ставший отцом, по-прежнему мечтал извести ненавистную мачеху.

Пасынка же ее вечная улыбочка бесила. На каждом углу ворчал, что в Кремле проходу не стало от иностранцев. И доворчался. Софья ласково объяснила своему супругу, что старые кремлевские покои и впрямь тесны и неудобны, что надобно строиться заново – в камне, на века!

И в Кремле закипела перестройка, которой руководили те же итальянцы. А кому, как не им? Успенский собор Фьораванти возвел так, что он стал знаком преображения и возвышения Руси. Отныне только здесь венчали на царство, сочетали браком высоких особ, проводили самые важные богослужения.

В 1491 году была сооружена Грановитая палата, попасть в которую можно было только через роскошное Красное крыльцо. Перестраивались в камне и остальные кремлевские сооружения, возводились заново стены и башни вокруг самого Кремля. Был построен Архангельский собор. Но – и это было, пожалуй главным, – незаметно, исподволь менялся сам уклад жизни при царском дворе. Кремлевская деспина мечтала возродить на Руси пышность и сложность византийских дворцовых церемоний. Что ж, ей это вполне удалось.

Удалось прежде всего потому, что Софья внушила не только своему мужу, но и всем боярам основную мысль: она, византийская принцесса, через брак делает московских государей прямыми преемниками византийских императоров – со всеми интересами православного Востока, каких придержались за этих императоров. Именно отсюда идет пословица – «Москва – Третий Рим». Потому-то Софью все-таки ценили и уважали в Москве, потому-то она и сама гордилась не столько тем, что стала великой княгиней московской, сколько тем, что была урождена принцессой византийской.

В Троицком Сергиевом монастыре до сих пор хранится шелковая пелена, шитая руками этой великой княгини, когда она уже прожила в замужестве больше четверти века – в 1498 году. Софье, кажется, пора уже было забыть и про свое девичество, и про прежний титул, но в подписи на пелене она все еще величает себя «царевною царегородскою», а не великой княгиней московской.

Это не просто родовая гордость – это еще и большая политика. Софья, как царевна, пользовалась в Москве правом принимать иноземные посольства – дело на Руси неслыханное. Но ведь она была урожденной Палеолог, о чем никому и никогда не позволяла забыть. И браком с великим князем московским подчеркивала, что, как наследница павшего византийского дома, перенесла его державные права в Москву – новый Царьград – где и разделяет их со своим супругом.

Супруг же действительно почувствовал себя преемником и наследником византийского трона. При московском дворе постепенно стал заводиться тот сложный и строгий церемониал, который и придал в конце концов невероятную чопорность и натянутость придворной московской жизни. Мало того: и во внешней политике князь Иван Васильевич почувствовал себя несравненно более великим и могучим, особенно после того, как чудесным образом, само собою, без бою рухнуло ордынское иго, тяготевшее над северо-восточной Русью два с половиной столетия.

В московских правительственных, особенно дипломатических, бумагах с той поры является новый, более торжественный язык, складывается пышная терминология, незнакомая московским дьякам прежних лет. Между прочим, для едва воспринятых политических понятий и тенденций не замедлили подыскать подходящее выражение в новых титулах, какие появляются в актах при имени московского государя. Много исконно русских земель еще оставалось за Литвой и Польшей, но Иван III впервые отважился показать европейскому политическому миру помпезный титул «Государь всея Руси». И – опять же впервые – в дипломатических бумагах появляется слово «царь» – сокращенная южнославянская и русская форма латинского слова цесарь, или кесарь. Это – славянский перевод византийского императорского титула.

Брак с Софьей позволял Ивану III считать себя единственным оставшимся в мире православным и независимым государем, какими были византийские императоры, и верховным властителем Руси, бывшей под властью ордынских ханов. Усвоив эти новые пышные титулы, Иван нашел, что теперь ему «не пригоже» называться в правительственных актах просто по-русски Иваном, государем великим князем, а начал писаться в церковной книжной форме: «Иоанн, Божиею милостью государь всея Руси».

Но московским политикам начала XVI века мало было брачного родства с Византией: хотелось породниться и по крови, притом с самым корнем или мировым образцом верховной власти – с самим Римом. В московской летописи того века появляется новое родословие русских князей, ведущее их род прямо от… императора римского. Составилось сказание, будто Август, кесарь римский, обладатель всей вселенной, когда стал изнемогать, разделил вселенную между братьями и сродниками своими и брата своего Пруса посадил на берегах Вислы-реки по реку, называемую Неман, что и доныне по имени его зовется Прусской землей, «а от Пруса четырнадцатое колено – великий государь Рюрик».

Вот так и пишется история, так и создаются легенды о знатнейшем происхождении того или иного рода. Цари в этом плане – не исключение, и человеческое тщеславие им свойственно не меньше, чем любому простому смертному из числа их подданных.