Браво Берте - Оксана Даровская

К чему, как думаешь, вспомнились мне строки из Тэффи?

– Ну-у, к тому, что…

– Расслабься, Катиш, к тому, что ты вполне можешь доверять собственной природе. Теперь я буду звать тебя Катиш, на французский манер.

Катя заулыбалась:

– Считаешь, мой локатор в порядке?

– Сказала же, вполне. А голос?! Я имею в виду певческий голос. Голос тоже способен быть тайной. Причем тайной поразительной глубины.

– Чей, например?

– Как чей?! Моей любимой Марии Каллас! – Берта встала, по-балетному грациозно начала расхаживать перед Катей. – Вот тебе великолепный образец бельканто, хоть и не итальянка вовсе. Заметь, Каллас никогда не драла горло, как некоторые плебейки местного розлива. Но не забывай еще одну важную штуку: никогда не зацикливайся на каком-нибудь одном жанре того или иного искусства. Развивай в себе широту воззрений, наращивай разность вкусовых ощущений. Каллас изумительна, но есть, к примеру, наша Елена Камбурова, певица не меньших достоинств, хотя певческое амплуа совершенно иное. А какая драматическая актриса, о-о-о! Недаром имеет собственный театр. Знаешь, что объединяет столь разных певиц? – Берта вопросительно застыла перед Катей. – Обе трудяги, ломовые лошадки. Одна в прошлом, другая поныне. – Опершись о Катино колено, она снова села рядом. – Знай, Катиш, – похлопала она Катю по колену, – интерес к разножанровости в искусстве развивает в человеке многогранность натуры. Возьми, к примеру, обеих Кацнельсоних – тех, что продефилировали мимо нас минут десять назад. Всю жизнь крутятся у них в головах Вивальди, Бетховен, Чайковский, Стравинский, а «Битлс», «Смоки», обожаемый мной «Би Джиз», да и не только, прошли мимо. Мои любимые восьмидесятники из наших: «Кино» и «Наутилус Помпилиус». Представь, как эти филармонические оркестровые фанатки обеднили свое существование, урезали ощущения и эмоции от жизни – не расслышали красивейшую симфонию, сложенную из множества музыкальных жанров.

– Они, может быть, так не считают, – предположила Катя.

– Но мы-то с тобой, деточка, знаем, что это так. И сойдут эти симфонические дуры в могилу в полной уверенности, что, кроме их излюбленной классики, ничто не достойно внимания человечества. Вот тебе пример банальной узости мышления и восприятия. Так что, разрушай границы, ликвидируй барьеры, ломай рамки – вперед, к творческой свободе самовыражения!

– Берта, ты чудо. Ты так нестандартно мыслишь и выражаешься! У нас ни один из преподавателей, даже самых пожилых, так не строит фразы.

– Ну спасибо, отвесила комплимент.

– Ой, Берта, я неправильно выразилась, я не то хотела сказать.

– То-то, мне иногда полезно напоминать о возрасте.

– Я бы, если честно, не отказалась иметь хоть одного такого преподавателя в институте.

– О нет. Проверено, испытано, не мое. Галка Ряшенцева, наша театральная завлит, подсуропила мне однажды двух молодых пираний, жаждущих стать актрисульками. Расписала меня перед их родителями как одного из лучших педагогов, хотела дать мне подзаработать. Папики, сказала, у них богатенькие, ради своих дочурок раскошелятся. Договорились мы с ней, что двадцать процентов от прибыли – ее. Только норов-то свой, говорит, попридержи, и никуда они от тебя не денутся, подсядут на тебя, как на иглу. Я сдуру согласилась, не ради, конечно, денег, ради идеи. Двух занятий мне с ними хватило. Способностей с ячменное зернышко, зато апломба полные закрома. На втором занятии случилось им столкнуться в дверях – одна уходила, другая приходила. Я думала, они прямо на пороге глаза друг другу от ненависти и зависти повыцарапывают. Самое отвратное для меня племя: алчные, расчетливые. Такие, куда там, разве способны раствориться в роли? Даже на сцене будут прикидывать, как извести всех соперниц и урвать куш пожирней. Бр-р… – Берта передернула плечами.

– Берта, а была у тебя роль-мечта, которую ты так и не сыграла?

– Естественно. Как у любой уважающей себя актрисы. Мечтала сыграть Федру по пьесе Цветаевой. Но этому спектаклю в нашем театре не суждено было сбыться. За меня это сделала с помощью Романа Виктюка Алла Демидова, после чего ушла со сцены «Таганки». Получилось у нее мощно, ничего не скажешь. Правда, цветаевскую «Жалобу» я бы исполнила по-другому. Не в том дело – лучше или хуже, просто по-другому. Только не подумай, Катиш, что я из зависти. Не-ет.

– Я и не думаю. Можешь прочесть эту «Жалобу» сейчас?

– Нет-нет, я не готова. Место и время неподходящие. Слишком много посторонних глаз.

– Тебя разве это волнует? Пожалуйста, прочти.

– Ну хорошо, хорошо. – Берта не заставила себя долго упрашивать. Она взяла паузу, медленно запрокинула голову, прикрыла глаза, ладони ее оторвались от колен, пальцы ожили, стали наигрывать как будто мелодию.

Ипполит! Ипполит! Болит!

Опаляет… В жару ланиты…

Ее голос охватывал все больше пространства:

Что за ужас жестокий скрыт

В этом имени Ипполита!

Катя, замерев, смотрела на Берту восхищенно, с удивлением. Лицо Берты изменилось, разгладилось совершенно, словно озарилось лучами вынырнувшего из-за горизонта рассветного солнца, и зажегся под этими лучами профиль красивейшей молодой женщины, переполненной, разрываемой страстью:

Ипполит! Ипполит! Пить!

Сын и пасынок? Со – общник!

Это лава – взамен плит

Под ступнею! – Олимп взропщет?

Сама того не ведая, Катя уплыла туда: на окраину знойных античных Афин, к рыку прибоя, к кипарисам, пронзающим небо, к нагретым мозаичным плитам; стояла никем не замеченная, прислонившись к мраморной колонне, абсолютно отрешенная, и была свидетельницей ОТКРОВЕНИЯ. Ей дано было счастье наблюдать. Слышать, видеть, какими непревзойденно прекрасными и угрожающе-ревностными, сжигающими все вокруг и в себе самой могут быть чувства женщины. Голос звучал теперь низко, с придыханием, как сдерживаемое рыдание, как гул нарастающего землетрясения, будто в лоне этой женщины впрямь закипала – нет-нет, давно кипела – бурлящая, готовая выплеснуться огнем из горла лава.

– Берта, все?

Берта кивнула.

– У меня озноб по спине, – совсем тихо произнесла Катя. – Я бы слушала и слушала. В чем там дело с этой Федрой?

– Вам не преподавали античную трагедию?

– Нет.

– Все ясно. Вторая жена царя Тесея страдала от безответной любви к своему пасынку Ипполиту, рожденному от амазонки. Коварные, роковые игрища богов. Трагедия Еврипида, переплавленная в страшную запретную любовь по-цветаевски.

– Сильно. Жаль, что тебя не сняли в кино в этой роли. Ты бы потрясающе сыграла.

– Не-ет, девочка, это сугубо театральная роль.

– Я тебе скажу, Берта, только ты не обижайся, ладно? Я к театру вообще-то равнодушна. Я гораздо больше кино люблю.

– Ничего удивительного. Ваше поколение не приучено к качественному театру. Это не в упрек тебе. Такова нынешняя реальность. Но будущее, не удивляйся и не спорь, все равно за театром. Это гнусная чушь, что все вытеснят цифровое телевидение, Интернет, или кинотеатры 3D. Скоро, совсем скоро наступит новая эра театра. Его очищение. Вся шелуха, бессмыслица спадут с него, останется главное, необходимое человеку как воздух и вода. На вес золота станет цениться то, без чего человеческая душа существовать не может: живой человеческий контакт. Люди ринутся в театр. Потому что никакие, как сейчас выражаются, высокие технологии не возместят энергий живого общения человека с человеком. Когда вот так, как мы с тобой здесь, лицом к лицу, будет актер и зритель. Ну-у? Мощно я задвинула? – Берта с лукавым прищуром повернулась и смотрела на Катю.

– Да-а, – протянула Катя, – ты вообще мощный человек. Наверное, мне просто не везло со спектаклями? – задумалась она. – Хотя я и была-то всего два раза. Лет в девять смотрела в Театре Российской армии «Волшебника Изумрудного города». Они там маршировали по сцене, когда шли к Гудвину, и пели идиотскую песню: «Мозги, мозги, сердца, сердца и верная любовь к родному краю!»

Берта засмеялась:

– Да, редкостной глубины текст. Кино, говоришь, любишь?

– Очень.

– Я сейчас кое-что вспомнила, как раз по поводу кинематографа.

– Что?

– Как-то моя дорогая Симочка пригласила меня в кино. «Что мы с тобой, деточка, все театр, театр, давай-ка посетим синематограф». Было это в мае шестьдесят восьмого, мне двадцать семь, самый расцвет, а ей тогда приближалось шестьдесят три года. Отправились мы с ней не куда-нибудь, а в «Ударник», очередь отстояли немалую. Там шла премьера – «Еще раз про любовь». Состав звездный: Доронина, Лазарев, Ефремов. Как же! Нам с ней вдвойне интересно. Актеры сплошь театральные. Да какие театры! БДТ, «Современник», «Маяковского». Тебе имена эти о чем-нибудь говорят?

– Ефремов – следователь из «Берегись автомобиля»?

– Он самый.

– А Лазарева, по-моему, я в кино видела. Он вроде бы не старый, в Ленкоме играет?

– Это его сын, Лазарев-младший.

– А-а.

– Вышли мы с ней ошеломленные. То был настоящий прорыв, глоток свободы, неприкрытая нежность. Нечто подобное, надо признать, я испытала годом раньше на фильме Сергея Герасимова «Журналист», но там был счастливый голливудский конец, да и партийной ячейкой слегка отдавало, а здесь… здесь было что домысливать, над чем грустить. Домой не хотелось, и отправились мы гулять в Александровский сад. Май цвел сиренью, аромат стоял сногсшибательный. Ты наблюдала цветущую в Александровском сирень?