В стране драконов. Удивительная жизнь Мартина Писториуса - Мартин Писториус

Моя мать была далеко не одинока в этих чувствах, погружавших ее во тьму и отчаяние. Через пару лет, после того как она заговорила со мной той ночью, в наш стационар начали привозить малыша по имени Марк. У него были такие серьезные трудности в развитии, что его приходилось кормить через трубку, он не издавал ни звука, и никто не ждал, что он проживет долго. Я никогда не видел его, потому что его укладывали на матрац, где он лежал весь день, но я его слышал. Я слышал и его мать, хотя обычно лежал на полу, когда она входила в комнату вместе с Марком, и стал узнавать ее голос. Так я подслушал ее разговор с Риной однажды утром.

– Каждое утро бывает мгновение, когда я просыпаюсь – и не помню об этом, – говорила мать Марка. – Я чувствую внутри такую легкость, такую свободу. А потом реальность вновь наваливается на меня всей сокрушительной тяжестью, и я думаю о Марке – еще день, еще неделю, и гадаю, страдает ли он и как долго он проживет. Но я не сразу встаю с постели, чтобы подойти к нему. Я лежу, не двигаясь, глядя на свет, струящийся через окно, на занавески, которые раздувает ветер, и каждое утро понимаю, что мне приходится набраться храбрости, чтобы пойти и заглянуть в колыбель моего собственного сына.

Мать Марка больше не боролась с судьбой. Она смирилась с неизбежностью смерти своего сына и теперь каждое утро ждала ее прихода, не зная, что будет чувствовать, когда она придет. Ни эта женщина, ни моя мать не были чудовищами – они просто боялись. Я давно научился прощать маме ее ошибки. Но когда я смотрю на нее сейчас, на ее брови, сосредоточенно нахмуренные, когда она усиленно старается понять, какой цвет я хочу добавить в решетку, я задумываюсь о том, простила ли она саму себя. Надеюсь, что простила.

14: Другие миры

Когда мне необходимо было забыться, я всегда мог стать свободным. Какое бы отчаяние я ни ощущал, всегда существовало одно место, где я мог раствориться, – мое воображение. В нем я мог быть кем хочу.

Однажды я был мальчиком-пиратом, пробравшимся на вражеское судно, чтобы выкрасть назад золото, похищенное у моего отца. Я слышал хохот, взбираясь по веревочной лестнице на судно и бесшумно спрыгивая на деревянную палубу.

Высоко надо мной в «вороньем гнезде» сидел пират-впередсмотрящий, который оглядывал море в подзорную трубу: он не знал, что враг крадется по палубе судна прямо у него под носом.

На другом конце палубы я видел толпу пиратов, скучившихся вместе. Они склонялись над картой, передавали по кругу бутылку рома и хохотали, придумывая, на какой корабль они нападут следующим, чье золото они украдут на сей раз.

Я лизнул палец и поднял его над головой, чтобы определить, откуда дует ветер. Мне надо было убедиться, что пираты не учуют меня, поскольку они связывали своих пленников по рукам и ногам и оставляли их на палубе до тех пор, пока морские птицы не выклюют глаза, а затем заставляли «пройтись по доске». Упав на палубу, я пополз по-пластунски, бесшумно скользя вперед, зная, что, если понадобится, моя верная абордажная сабля – у меня на боку. Я был готов снести голову любому пирату, который подберется ко мне близко, но все они были слишком заняты своей картой, чтобы заметить меня. Без единого звука я взобрался по трапу на корабль. Я должен был найти каюту короля пиратов, где хранилось золото моего отца.

Я подобрался к двери и распахнул ее. Пиратский король крепко спал в кресле, но я видел, что он такой высокий, что его голова коснулась бы потолка, если бы он встал. У него была окладистая черная борода и повязка на одном глазу, а на голове – капитанская шляпа. Перед ним стоял сундучок, наполненный драгоценными камнями и деньгами, украшениями и кубками, и я, подкрадываясь к нему, внимательно рассматривал сокровища. И тут я увидел его – кошель коричневой кожи, в котором лежало золото моего отца. Он был наполовину скрыт под грудой монет, и я осторожно тянул за него, потихоньку подтаскивая к себе, стараясь не издать ни звука, пока он не оказался в моей руке.

Я мог бы уйти так же бесшумно, как пришел, но не стал этого делать.

Я обогнул стол и подошел к креслу пиратского короля. Нос у него был большой, багровый, по щеке бежал шрам. На жердочке рядом с ним сидел попугай, пестрый, с голубыми, зелеными и желтыми перьями. Я угостил его хлебной коркой из своего кармана, чтобы тот не закричал, а потом наклонился вперед и с хохотом сорвал с головы пирата шляпу. Он приоткрыл здоровый глаз и увидел меня.

– А-а-р-р-р! – взревел он, а я еще громче рассмеялся, глядя ему в лицо.

Он вскочил на ноги и выхватил из ножен шпагу, но я был таким ловким, что он не смог меня поймать. Я нахлобучил его шляпу себе на голову, бросился к двери и захлопнул ее за своей спиной. Услышал треск ломающегося дерева, когда пират пнул дверь ногой – и застрял в ней. Ха! Теперь он не сможет меня преследовать.

– Вор! – завопил он.

Я вытащил свою абордажную саблю и выставил ее на изготовку перед собой. Она была выкована из серебра настолько яркого, что во все стороны от нее полетели солнечные зайчики, когда я выбежал на палубу. Пираты уже ждали меня, но я взмахнул саблей, и свет, сиявший на клинке, ослепил их. Они пали на колени, вопя и прикрывая глаза руками, я метнулся к борту судна, и один из пиратов попытался догнать меня. Я слышал, как его сабля свистит в воздухе; я чувствовал его за своей спиной. Он хотел изловить меня и отдать морским птицам.

Я развернулся на бегу, и моя сабля лязгнула о металл его клинка. Шпага вылетела из руки пирата и приземлилась далеко на палубе, а я вскочил на ванты и полез по ним, по-прежнему сжимая в кулаке отцовское золото. Я был пиратским юнгой. Я умел бегать и плавать, воровать и сражаться, противостоять врагам и обводить их вокруг пальца. Я только улыбался, когда пираты гнались за мной.

– Вам никогда меня не поймать! – кричал я, прыгая в волны.

Я падал все вниз и вниз, мое тело вонзилось в волны, точно стрела, и глубокие синие воды сомкнулись надо мной. Я знал, что море унесет меня далеко-далеко. Я найду своего отца и завоюю себе еще один день. Я был пиратским юнгой и не был ничьим пленником.

Вот куда я убегал от чувств, которые грозили расплющить меня, когда я думал, что заперт в своем теле навеки. Теперь мне порой хотелось вновь сбежать туда, ибо, восстанавливая контакт с реальным миром, меня опять начала терзать изощренная пытка надежды, разочарования, страха и радости. В глубине души я, конечно, знаю, что больше нет нужды растворяться в фантазии, потому что я наконец живу настоящей жизнью. Но я всегда буду благодарен своему воображению, потому что давным-давно понял, что оно – мой величайший дар: оно было тем ключом, который отпирал двери моей темницы и позволял мне бежать; оно было той дверью, через которую я проникал в новые миры и завоевывал их, – оно было тем местом, где я свободен.