Штрафной удар - Виталий Мелентьев

– А вот так – наловить мурашей и растереть их на сапогах. На подошвах, а крепче всего в рантах. Запах, он в рантах Держится. А то еще грибами можно натереть. Только боюсь, что собаки тонкие – сразу разберут, например, что на полянах грибов нет, а грибами пахнет. И опять смогут взять след. А муравьи везде. Лучше бы, конечно, больших найти, рыжих. Мелкие, они и лесу полезней, и запах у них не такой сильный, и, главное, они далеко от гнезда не ходят. А большие муравьи везде ползают.

– Ладно. Пошли искать муравьев. Кстати, двигаться и впредь парами на расстоянии зрительной связи.

Так они вошли в лес, приглядываясь к стволам и кочкам, пока не разыскали муравейник больших рыжих разбойников, стали ловить муравьев и, морщась от брезгливости и укусов, натерли ими сапоги.

– Вот теперь поспокойней, – мягко улыбнулся Грудинин и, кажется, впервые перестал сутулиться.

В лесу он неуловимо, но разительно изменился. Острее стали его маленькие и обычно чем-то недовольные узкие глазки. В них мелькал острый интерес и даже улыбка, словно он видел что-то ему дорогое и приятное. Походка стала легкой, скользящей и, хотя он распрямился, все-таки не стал от этого выше – на ходу он пружинил в коленях. И движения его больших узловатых рук стали точными и стремительно-легкими. Винтовку теперь он повесил на шею на удлиненном ремне и расположил ее наискосок вдоль тела, так что она не мешала ему при движении, но в случае нужды мог сразу же ее вскинуть.

– Много охотились? – спросил Андрей.

– В лесу ведь вырос, товарищ младший лейтенант.

Потом они сошлись вчетвером, проверили компасы и наметили азимуты. Теперь дорога лежала прямо к эсэсовцам.

Лес стоял тихий, словно притомленный. Хорошо пахло грибами и сухим листом. Иногда взлетали птицы, усаживались на ближние ветви и косили глазками-бусинками на разведчиков.

– Это хорошо, – покивал Грудинин. – Птица непуганая. Но вот что странно – сорок нет.

– Чего ж странного? На кухни к эсэсовцам слетелись.

– Разбираетесь… Сорока да сойка – самые проклятые птицы. Чуткие, они раньше всех заметят человека и обязательно поднимут ор. Их в нашем положении нужно побаиваться. Умному человеку сорока или сойка мно-огое расскажут.

Пообедали в зарослях на берегу ручья. Через силу доев тушенку, зарыли банки в землю, потом наполнили фляжки водой и пошли дальше, но почти сейчас же наткнулись на сороку. Она шумно взлетела, тревожно застрекотала, и тихий лес сразу откликнулся трепетом крыльев, шумом листвы.

Грудинин выпрямился, прижал двумя пальцами свой большой, уже покрытый выросшей за сутки седой щетиной кадык и издал гортанный клекот. Звук вроде бы и негромкий, но властный, пронзительный, такой, что его услышали шедшие в сторонке Сутоцкий и Шарафутдинов.

Сорока сразу же смолкла, и весь лес замер – ни шороха, ни трепета.

– Что это вы? – удивленно спросил Андрей.

– Это? – отнимая пальцы от кадыка, переспросил Грудинин. – Это сокол-тетеревятник так кричит, когда идет на добычу. Кричит он и по-другому, а вот гак, когда на добычу идет. Сороки и сойки – лесные сторожа – очень его боятся и, как услышат, забиваются в заросли. Часа по полтора молчат – знают, если появился этот разбойник, лучше носа не высовывать и не подавать голоса.

Матюхин посмотрел на Грудинина с уважением. Что ж… Кое-какие лесные университеты он сам прошел во время побега из плена. Но тонкостей лесной жизни ему, донскому казаку, в степях познать не было возможности. А Грудинин настоящий лесной житель.

Они все шли к шли перекатами – одна пара выдвигалась метров на сто вперед, замирала, в сторону выдвигалась вторая. Лес чуть поредел и стал взбираться на пологий скат высотки, под ногами зашуршала пересохшая трава. Грудинин сейчас же прошептал:

– Ногу на пятку ставьте. На пятку! Меньше шума, меньше треска.

Пошли медленней, но бесшумней. Когда вторая пара обгоняла их, Андрей услышал треск сухих ветвей и поморщился. Он догнал ребят и предупредил их.

– Все тайны какие-то… – покривился Сутоцкий. – Все наставления. Академия, да и только…

Андрей опять промолчал, но, вернувшись, спросил у Грудинина:

– Вы с Сутоцким о насадках разговаривали?

– Нет, – и передал ему весь разговор.

«Что-то нужно делать с Николаем, – подумал Андрей, – а вот что? Неужели он не понимает, что сейчас и не время, и не, место ни для самолюбий, ни для обид? – Потом, шагая, обдумывая, с грустью отметил: – А может, он считает, что как раз сейчас и время, и место показать и свою независимость, и свою обиду? Мы здесь одни. Закон – тайга, как говорится…»

И от этого на душе стало совсем плохо.

На водоразделе они постояли и прислушались. До предполагаемого расположения эсэсовских частей оставалось не так уж далеко. Следовало осмотреться и прислушаться.

Здесь, на водоразделе, тянул западный ветер, и лес тихонько шумел. Где-то далеко пропел автомобильный мотор, затих, но через несколько минут послышался вновь и опять затих. Разведчики переглянулись. Учитывая ветер, усилившуюся к вечеру влажность воздуха – в таких случаях звук распространяется дальше, – можно было предположить, что автомобиль прошел примерно в километре, а может, и поближе. Получалось, что они слишком уж приблизились к расположению вражеских частей.

Матюхин достал карту и внимательно исследовал ее. По карте выходило, что до нужного района оставалось километра два с половиной – три. Но кто же может знать точно, где расположились танкисты? Может, они уже передвинулись вперед?

В иное время Андрей обязательно посоветовался бы с Сутоцким. Но сейчас он не мог сделать этого – Николай словно сторожил каждое его движение, каждое решение. И Матюхин отдал приказ:

– Отдыхаем здесь. Спать по очереди. Смена парами, через два часа.

Он мог определить наряд и в другом варианте, чтобы отдохнуть самому: ведь ребята перед выходом отоспались и отдохнули, а он не успел. Но делать себе поблажек Андрей не хотел.

Вечерний штаб встретил Лебедева до обидного обыденно. Кто-то на бегу, улыбаясь, спросил: «Оклемался?» Кто-то осведомился, насовсем ли он или на побывку. Большинство встречных, знакомых и незнакомых, просто отдавали честь и пробегали мимо: штаб жил напряженной жизнью.

Обрадовались майору только в столовой, да и то, как он вскоре понял, потому, что они как бы причастились кормежкой разведчиков Матюхина к высоким тайнам. Но женщины есть женщины и, поглядывая на него, побледневшего, непроизвольно морщившегося от внезапно прорезающейся боли, жалели его, старались накормить повкуснее, а значит, пожирнее.

Майору чуть взгрустнулось, но, выслушивая штабные новости, он постепенно втягивался в привычную жизнь, по мельчайшим деталям оценивая, чем живут сейчас его сослуживцы, и понимая, что армия готовится к наступлению всерьез.

Именно поэтому, прежде чем идти и докладывать полковнику Петрову о своем прибытии, Лебедев пошел в контрразведку, в смерш, к подполковнику Каширину. Худое лицо подполковника почернело и заострилось: ему, видимо, доставалось. Увидев Лебедева, он улыбнулся и, пожимая руку, коротко сказал:

– Рад.

Сказал так, что Лебедев понял – Каширин и в самом деле рад его возвращению. Потому и рассказ о девчоночьих наблюдениях получился веселым, с юморком, но и с достаточной долей тревоги. Лебедев не мог знать, является ли новостью для контрразведчиков эта странная женщина из Радова. Может быть, она тоже ведет игру с противником под руководством смершевцев? Ведь у каждого свои дела, и совать в них нос не положено.

Каширин сдержанно посмеялся, но глаза у него стали пронзительными.

– На той стороне, видимо, умный разведчик объявился. Задает нам хлопот, – сказал Каширин.

– Но ведь сигнал бельем – это наивность… в наши дни. Несерьезно.

– Вот потому и умный, что понимает: несерьезно, и потому мы можем и не обратить внимания. А разве те, кто вас подстрелил, по-серьезному заброшены? Ведь сработано по старым, классическим образцам, а результат в общем-то… не так уж плох.

Каширин рассказал о допросах шпионов и сообщил, что группа Матюхина, видимо, благополучно прошла в тыл врага.

– Но сейчас меня беспокоит одно: а вдруг кто-то узнал об их задаче и дал знать этой… женщине? Ведь тогда Матюхину придется туго. Вчетвером отбиваться трудненько… Своему начальству докладывал?

– Еще не успел. Прямо к вам.

– Спасибо. Но я еще вот о чем подумал. А если эта… женщина… – Каширин вдруг замкнулся, и Лебедев непонимающе посмотрел на него.

Подполковник молча ушел на кухню. Через некоторое время он вернулся с бутылкой коньяка, луком и тонкими, подсушенными до бронзовой золотистости сухариками.

– Во-первых, за возвращение. Как-никак, а повезло вам здорово: били из трех автоматов, а не добили. А во-вторых, когда-то под такой же коньячок мы с вами очень неплохо проанализировали обстановку и поведение противника. Наш анализ подтвердился – Давайте попробуем еще раз. Честно говоря, можно рассуждать вслух, а не с кем.