Скорпионы в собственном соку - Хуан Бас

Несколько лучше прошла в баре презентация последней книги лысого романиста-полукровки Чиско Харабабы «В жизни нет музыки», опубликованной дурангским издательством «Океркор». Местная пресса малым тиражом дала репортажи об этом событии, но маленькая орда гостей из муниципального литературного мирка попыталась унести с собой все, что не было прибито к полу или к стенам. Отряд вялых представителей сил правопорядка в капюшонах вынужден был вмешаться в интерактивную антирасистскую постановку «Золото, выкаканное мавром, или Когда пирога дает течь» в исполнении андеграундной театральной труппы АК-47.

Выставку картин и одорам художника-полулюбителя Мерлина Хументо, выполненных, по словам этого нездорового человека, из «органических веществ без предрассудков», я отказываюсь комментировать.

Однажды апрельским вечером, когда Антончу, вопреки своему обыкновению, ушел, поскольку его пригласили на дегустацию бискайского чаколи в отель «Нервион» («Я вернусь поздно и пьяный», – предупредил он меня), мне было поручено закрыть ставни. Я надеялся на то, что жвачное будет молчать, и один-единственный раз вознамерился исследовать квартиру моего друга Асти, куда он никогда не приглашал меня подняться.

Как я уже сказал, он жил над баром; войти туда можно было через подъезд с параллельной улицы, но также и через люк, расположенный на потолке кухни; а я заметил, где он прячет ключ от этого входа: в горшке с шелухой от пшеницы.

Это была квартирка размером не более чем пятьдесят квадратных метров, которые делились между гостиной, перегруженной мебелью, его суровой спальней, ванной, типичной для холостяка, маленькой кухней и комнатенкой, расположенной над кухней бара, служившей погребом; бутылки лучшего вина хранились под его сводами, при надлежащей температуре и уровне влажности.

Единственный естественный свет проникал через балкончик гостиной и через окошко кухни, выходившее на внутренний двор. Кухня была еще меньше, чем кухня бара, но там стоял многофункциональный аппарат, снабженный даже огразмотроном. В квартире царил некоторый беспорядок, но не грязь. Шкаф в гостиной был набит книгами: разнообразная проза – много экземпляров на французском, – несколько сумбурная, но высокого достоинства; поэзии совсем не было, зато имелась целая коллекция книг по кулинарии.

Перед книжным шкафом стоял простой письменный стол с портативным компьютером. Я включил его, но для доступа к файлам нужен был пароль. Странный избыток осторожности для человека, который живет один и, кажется, не принимает гостей.

Я прошел в спальню. На ночном столике лежали настольные книги: «История кулинарии» Нестора Лухана, потрепанное издание гастрономического «Ларусса», «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма на французском и… «Драгоценности Кастафьоре», подаренные ему мною. Меня в равной степени удивило и порадовало это открытие. По тому презрению, какое он выказал, когда я вручил ему эту книгу, я рассудил, что он ее даже листать не станет.

Напротив кровати стоял симпатичный комод из орехового дерева. На нем располагались четыре черно-белых фотографии в серебряных рамках.

На первой перед фермерским домом была изображена пара крестьян с ребенком лет пяти. По платью, лицам и фактуре бумаги можно было заключить, что фотография была сделана в пятидесятых годах. Мужчина, хотя и был безбород, и лицо его было значительно грубее, чем у Асти, был похож на моего друга; а ребенком был, без сомнения, он сам: его явно выдавали неукротимая шевелюра и уже наметившееся выражение циклона. Женщина была длинноноса и бесцветна. Стало быть, это его родители.

На второй фотографии была изображена очень молоденькая девушка, шестнадцати или семнадцати лет, одетая в воскресное платье конца пятидесятых или начала шестидесятых. Неизбежный недоразвитый сельский вид смягчался смеющимися глазами и четкими чертами лица; она не была красива, но казалась очень милой. Кто это мог быть? Незабвенная юношеская любовь? В то время я почти ничего не знал о прошлом Асти. Лишь однажды он с грустным вздохом сказал, что никогда не был женат и что у него нет детей.

Теми же самыми вопросами я задался, увидев третью фотографию: на первом плане там стояла другая девушка, эта действительно красивая, брюнетка с короткой стрижкой, с чертами Анны Гальены и огненными глазами. Ей было лет двадцать с небольшим. Я мог бы поклясться своей особой интуицией, что она была француженка; кроме того, несмотря на то что она была запечатлена на первом плане, за ее головой виднелась часть вывески с большими буквами «BOUL». Наверняка boulangerie.[72] Возможно, это его сердечная подруга в период жизни в Бордо?

Четвертый снимок удивил меня. Это было изображение собаки, не большой, не маленькой, с умным выражением морды – баскской овчарки с очень светлой шерстью, – она сидела на задних лапах и смотрела в объектив. Та самая его собака, о которой он мне как-то обмолвился и которая, Должно быть, занимала очень важное место в его сердце, раз он хранил ее портрет рядом с портретами близких.

Я открыл ящики комода и увидел там обеспокоившие меня предметы. Среди его нижнего белья я обнаружил коробку с обувью, в которой лежал пистолет – тяжелая автоматическая «Астра А-80», недавно смазанный, со снятой, но полной обоймой, – еще пятнадцать патронов «парабеллум» девятого калибра были рассыпаны по коробке. Я обнюхал ствол – он испачкал мне клоунским пятном кончик носа, мне сказали об этом на улице, – но не пах порохом; из того, что я почерпнул в детективных фильмах, можно было заключить, что в последнее время из него не стреляли.

Второй ящик целиком занимала коллекция очень острых ножей разного происхождения и назначения, выложенных на куске гранатового бархата. Там был большой альбасетский нож на пружинах – открытый, – кривой риффский ятаган, изогнутый малайский крис,[73] страшный гуркский[74] нож и… у меня дрожь пробежала по телу, когда я понял, что представляют собой последние три, и ощупал их: хирургический ланцет, зловещий длины нож для забоя быков и мясницкий нож, из тех, что используют, чтобы отделять мясо от костей.

Я особенно тщательно проследил за тем, чтобы все экземпляры этой странной коллекции остались точно на своих местах, и закрыл ящик. Меня охватило чувство беспокойства и тревоги. Чтобы справиться с ним, я обманул самого себя, подумав, что такому странному типу, как Антон Астигаррага, положено иметь столь разнородную коллекцию в таком необычном месте и что она является не чем иным, как только коллекцией… Может быть, нож для отделения мяса от костей лежит там вместе с остальными просто по ошибке. Я также подумал о том, что гораздо больше людей, чем принято считать, тайком хранят у себя огнестрельное оружие, и тем больше оснований делать это в такой земле, как эта, столь каинской и варварской, где масса людей живет в страхе получить пулю в затылок.

Как бы там ни было, с того дня я стал смотреть на вооруженного повара с некоторой опаской и ничего не мог с собой поделать.

Я прочесал весь остальной дом, все ящики и полки, на предмет того, а не содержат ли они еще каких-нибудь пугающих предметов; к счастью, нет. Но в книжном шкафу, перед полным собранием сочинений Эдгара Алана По, лежал необычный предмет – внушительных размеров военная медаль. Я не очень разбираюсь в такого рода имуществе, но мог бы поклясться, что речь идет о наградном кресте святого Фернандо – позже я мог убедиться в том, что так оно и было, – кажется, это наивысшая награда, какая может вручаться военным, и вручается она за проявления особого героизма.

Значит, он был военным? Поначалу мне казалось, что с его образом это не вяжется. Возможно, это семейная реликвия. Как бы там ни было, этот предмет оставался еще одним элементом таинственности, относящимся к его личности и биографии.

16

Но событие, случившееся в начале мая и взволновавшее пьющую часть Бильбао – то есть весь Бильбао – и которое, благодаря своим совершенно неожиданным последствиям, ускорило осуществление моих планов, заставило меня если не забыть, то по крайней мере припарковать в малодоступных местах моего обширного ментального гаража затаенные подозрения насчет Асти.

Близнецы Ригоития были обнаружены мертвыми в своем баре, в «Твинз»; все свидетельствовало о том, что они убили друг друга.

Их обнаружили за барной стойкой, каждого – в своем привычном углу, откуда они обслуживали клиентов. В момент взаимного братоубийства, которое, вероятно, произошло между пятью и шестью часами вечера, близнецы перекусывали, заперев дверь. Перед Хосемари находилась тарелка с кусочками сыра «идиасабаль» и еще одна с ломтиками саламанкской копченой колбасы, несколько ломтей демонского хлеба из муки грубого помола и бокал красного вина… А на другом конце стойки перед Хулианом стояло все то же самое. Бутылка, из которой они наполняли свои бокалы, «Гран-Феудо де Хулиан Чивите» девяноста пятого года стояла посреди стойки, на одинаковом расстоянии от обоих.