Чукотская сага - Юрий Рытхэу

Да, утюг, пожалуй, понадобится. Сегодня, видать, солнечно, можно надеть белую блузку, а она, наверно, порядком измялась в чемодане. Что касается припасов, которые лежат в тумбочках Светы и Вари… Интересно, какие там вкусные вещи? Нехорошо отказываться, когда тебя угощают от всего сердца. Зато потом, когда девушки вернутся в общежитие, Тэгрынэ угостит их лепешками, приготовленными тетей Нутэнэут.

Не выпуская из руки записку, Тэгрынэ снова откидывается на подушки и сладко потягивается.

Какие странные занавески! Пятнистые какие-то… И эти пятнышки шевелятся! Они дрожат, перемещаются, становятся то темнее, то светлее!.. Тэгрынэ зажмуривается, по-детски протирает кулаками глаза. Ой нет, это вовсе не пятнышки, это какие-то тени с улицы. Это…

И вдруг Тэгрынэ понимает, что это. Когда-то в каком-то кинофильме она уже видела эти солнечные блики, играющие в колеблемой ветром листве.

Босиком, в одной рубашке Тэгрынэ бросается к окну, широко распахивает его. Две высокие стройные березы протягивают к ней свои ветви. Вот эти зеленые прохладные листья, их можно потрогать руками, прижать к щеке, к губам…

Тэгрынэ смотрит вниз. Так и есть, это второй этаж. Значит, вчера вечером, когда она стояла внизу, а тетя Дуня пошла за ключами… Ну, конечно, откуда здесь возьмется гагачья стая! Просто Тэгрынэ не привыкла к тому, что растения могут шелестеть не у самой земли, а высоко над головой. Это березы шумели над ней вчера вечером, это березы поздравляли её с приездом!

ТОВАРИЩИ

Начало сентября.

Южные склоны холмов покрыты зеленым ковром с частым черно-красным узором — это северные ягоды шикша да морошка. Пройди по такому склону — подошвы торбасов сразу станут черными от шикши.

В полдень солнце ещё немного греет. А чуть закроет его облаком, становится так прохладно, что начинаешь понимать: зима уже совсем близко.

С моря дует холодный ветер. Недели через две, может быть, через три на Чукотке выпадет снег. А в лощинах между холмами и в складках северных склонов, куда за всё лето ни разу не заглянули солнечные лучи, сугробы снега лежат ещё с прошлой зимы. Из-под сугробов к морю бегут по лощинкам ручьи. Но скоро они замерзнут.

Белые ночи давно уже прошли. Теперь темнеет рано, и, как только солнце заходит, Тэнмав зажигает на маяке электрический фонарь. Маяк стоит на самом высоком из прибрежных холмов. Его яркий мигающий свет виден далеко, и моряки на кораблях, проходящих к Берингову проливу, с благодарностью принимают этот привет Тэнмава.

Бригада Кымына на своем вельботе возвращалась из бухты Лаврентия. Туда они ездили за горючим для колхозных моторов и за школьными учебниками. На обратном пути что-то случилось с мотором: задымил, как плохая печка, стал давать перебои, а потом и вовсе заглох. Да к тому же волна поднялась. А до дому больше суток ещё надо плыть!

На веслах добрались до берега, вытащили вельбот. Кымын поднялся на холм, пошел к Тэнмаву на маяк, попросил послать радиограмму председателю колхоза «Утро», сообщить ему причину задержки. Хорошо ещё, что мотор заглох неподалеку от маяка, а то и сообщить о себе не могли бы.

Когда Кымын спустился с холма, рядом с вельботом была уже натянута палатка. Перед ней на брезентовом полотнище лежали части разобранного мотора. Моторист бригады Инрын, весь черный от мазута, разглядывал каждую деталь, недоуменно пожимая плечами.

Бригадир подходит к Инрыну и вопросительно смотрит из него. Но взгляд этот, выражающий вместе с вопросом и упрек и в то же время сочувствие, пропадает впустую: моторист, расстроенный своей неудачей, даже не поднимает головы.

Тогда Кымын спрашивает:

— Ну?

Инрын и на этот раз не поднимает головы. Глядя на торбаса бригадира, он только разводит руками.

— Ой, как нехорошо получилось! — говорит Кымын и садится на землю рядом с брезентом. — Как нехорошо! В колхозе ждут ведь. Вот-вот на охоту выезжать надо, пора моржа колоть. А нас нету.

— Плохо, — вздыхая, соглашается Инрын.

— Да ещё срочный груз задерживаем, — продолжает Кымын. — И горючее и учебники. Сентябрь уже, ребята в школу пошли, им учиться надо. А учебники — вот они, лежат себе в вашем вельботе. Очень плохо. Ты, Инрын, молодой, у тебя детей нет…

— Ну, нет детей, так что же? Разве я не понимаю, что в школе учебников дожидаются? Наверно, и Эйнес нас ругает и Вамче.

Кымын мрачнеет, представляя себе, как, наверно, ругают его и учитель Эйнес и председатель Вамче. Но уже темнеет, ремонт мотора надо отложить до утра. Кымын говорит:

— Ладно, идем в палатку, Инрын. Сейчас всё равно ничего не видать. Попьем чаю и спать ляжем. Утром я тебя до солнца подниму. Может, утром у тебя лучше дело пойдет.

Неподалеку расположено стойбище, в котором у Кымына много родственников. Он часто приезжает к ним. Но сейчас он решил даже не заходить в стойбище, будет ночевать в палатке вместе с бригадой. Кымын очень самолюбив, он бережет свою честь. Никто не сможет сказать, что, воспользовавшись вынужденной стоянкой, Кымын навещал своих родичей и потому не очень торопился.

Даже тени такого подозрения ни у кого, конечно, не возникло бы, если б Кымын и переночевал у родственников: в колхозе хорошо знают, что он за человек.

В палатке одни пьют чай, другие уже устраиваются на ночь. Разговаривать никому не хочется. Во всей бригаде один только лежебока Кэнири нисколько не огорчен неприятным происшествием. Ему всё равно, где спать, — лишь бы спать, а не работать. Но, делая вид, что он тоже озабочен, Кэнири говорит:

— Из тебя, Инрын, моторист, как из моего пальца — корабельная мачта.

— Не трогай Инрына, — строго предупреждает Кымын.

Сквозь парусину палатки слышится похрустывание гальки. Кто-то идёт.

— Развяжите-ка вход.

Русский парень, светловолосый, с веселыми глазами, пригнувшись, забирается в палатку. Под расстёгнутым пиджаком видна нарядная голубая рубашка, ворот которой широко раскрыт; какое значение имеет погода для того, у кого из-под ворота виднеется морская тельняшка!

— Товарищу Кымыну радиограмма. Тэнмав просил передать.

Кымын берет сложенный вчетверо листок бумаги, разворачивает, читает сначала про себя, потом вслух:

— «Сделайте всё возможное, чтобы скорее приехать. Послезавтра назначен выезд всего колхоза на лежбище моржей. Вамче»… Слышали?

— Слышали, — отзывается Кэнири, укладываясь спать. — Вамче хочет, чтоб мы на веслах доехали.

— На вёслах в такую волну не доберешься, — говорит парень в голубой рубашке, не поняв, что Кэнири пытается иронизировать.

— Сделаем так, — медленно произносит бригадир и на минутку умолкает, раздумывая, как именно следует поступить. — Вот как сделаем. Если утром Инрын сумеет починить мотор — хорошо. Если не сумеет — оставим Инрына тут с вельботом, а сами напрямик пойдем, через горы. Часть горючего и учебников на себе понесём.

— Правильно, — говорит охотник Онна. — Книжек два пакета возьмем. Горючее в бидоны разольем. Надо у Тэнмава ещё один бидон попросить. Так и донесем.

Охотники кивают головами: кажется, выход найден, хоть и нелегкий выход. Только у Кэнири глаза становятся такими скучными, будто у него заныли зубы. Он говорит:

— Ну, хорошо. Часть груза мы, может быть, донесем. А сами на что мы там нужны без вельбота? На чём охотиться поедем? Пешком в море не выйдешь. Мы там с исправным вельботом нужны.

Если Кэнири изредка и скажет правду, так это обязательно какая-нибудь неприятная правда.

— Может, вы пойдете через горы, а я мотор починю, — говорит Инрын. — Я тогда раньше вас домой вернусь.

— А если не сумеешь починить? — осторожно спрашивает Кэнири.

— «Если, если»! Ты со своим «если» так бы и валялся тут кверху пузом! Может, ты что-нибудь предложишь?

Наступает молчание. Предлагать что-нибудь лучшее, чем придумал бригадир, Кэнири и не собирался Просто ему очень не хочется идти пешком через горы да ещё с тяжелым грузом. Русский парень посматривает на часы, потом вдруг говорит, махнув рукой:

— Ладно, давайте поглядим, что у вас с мотором случилось. Я на маяке механиком работаю. Мы бы с вашим мотористом взяли мотор на маяк — там, в мастерской, и поглядели бы. Авось исправим. Не возражаете, товарищ Кымын?

— Конечно! От всего колхоза спасибо скажу!

Инрын и механик поднимаются по узенькой тропке на вершину холма. На плече у Инрына мотор. Подниматься с такой ношей по крутой тропке, да ещё в темноте, даже крепкому двадцатилетнему Инрыну нелегко. Он спотыкается.

— Давай я понесу, — предлагает механик. — Я на этом холме уже каждую кочку изучил.

— Нет, ничего. Донесу.

— Ну, тогда давай отдохнем.

Механик бережно снимает мотор с плеча своего спутника. Они садятся на камни. Инрын смотрит на вершину холма, где вспыхивает, гаснет и снова вспыхивает обращенный к морю луч маяка. А механик смотрит вниз, где километрах в трех видны огоньки ближайшего стойбища.