Гора Орлиная - Константин Гаврилович Мурзиди

…Клашка медленно открыла глаза, узнала бревенчатые стены своей избы, застонала, увидела испуганное лицо Алеши и слабо улыбнулась.

Весенним днем девятисотого года состоялась закладка новой домны. Управляющий заводом привез попа. Поп — красивый, весь в золоте — служил молебен. Помогал ему дьякон, худой, с занятной, задранной кверху бороденкой, одетый во все черное; глядеть на него было неинтересно. Дьякон пел, поп размахивал кадилом — благословлял, просил бога, чтобы тот даровал «многия лета» хозяину и заводу. Все молились и клали поклоны. Крестились и Алеша, и стоявшая рядом с ним Клашка, и державшаяся за ее юбку маленькая Саша. Не крестился только один человек. Это был новый рабочий, недавно приехавший из Сибири; говорили, что тут ему разрешено жить, а дальше, в Россию, не пускают, — политический. Теперь он как будто уже не занимается политикой, а работает каталем на домне. Так слышал Алеша. Да он и сам знал это хорошо, потому что часто видел, как этот рабочий на доменном дворе подгонял руду в вагонетках, а когда уставал, то закуривал махорку и рассказывал рабочим про далекие сибирские места. Звали его Андреем Кузнецовым. Тихий, обросший русой бородой, он стоял у свежевырытой канавы и чему-то улыбался. Потом пробормотал какое-то слово, кажется, «могильщик».

Кто-то спросил:

— Почему не крестишься?

Алеша оглянулся на знакомый сиплый голос и узнал господского охотника.

— Рука болит, — ответил Кузнецов и отвернулся.

— Гляди у меня! — погрозил почему-то охотник.

Стоявший рядом жигаль Степан Лобов — Алеша только теперь заметил его — сказал:

— А может, и вправду болит. Ежели человек, например, кувалдой орудует.

Алеша посмотрел на руку Кузнецова и никакой повязки не заметил.

Мужики тихо переговаривались, бабы щелкали кедровые орехи… Особенно выделялась среди них одна — белая, холеная, в шелковом сарафане с золотыми пуговицами, в шелковом платке с затканными по широкой кайме серебряными цветами. Настоящая купчиха! Алеша пригляделся к ней и узнал кабатчицу. Она почти не изменилась, только дороднее стала, вырядилась, как на ярмарку. А вот мамка… У мамки даже доброго платья нет, чтобы прийти сюда, показаться в праздничный день на люди. А эта цвела… В толпе говорили, что муж кабатчицы давно подался в южноуральские земли и где-то там напал на клад, на гору магнитную, — одним словом, выбился в богатеи. Рядом с кабатчицей стоял мальчонка, причесанный, чисто одетый.

Кто-то коснулся Алешиного плеча.

Оказывается — жигаль.

— Гляжу, — сказал он, — и думаю: не тебе ли я когда-то берестяной рожок подарил?

— Мне. Он у меня и поныне.

— Да что ты? Вроде бы не по возрасту тебе забавляться рожками…

— А я и не забавляюсь. В сундук спрятал, на память берегу…

— На память?.. Береги…

Молебен кончился.

Управляющий заводом провозгласил с высоты земляного вала:

— Господа! А теперь по русскому обычаю! — и обернулся назад. — Эй, там! Выкатывай бочку! Мало будет — вторую!

— Ура хозяину!

— Ура господину управителю!

Господин управитель поклонился, надел форменную фуражку и, пропустив вперед попа, пошел к господскому дому. Становой покатил туда же в пролетке, сопровождаемый нижними чинами. Недаром говорят: поп и становой — с одной головой. Дьякон один уехал на долгушке.

Рабочие окружили бочку, толкая друг друга и стараясь не упасть в канаву, вырытую для доменного фундамента. Землекопы потянулись за глиняными кружками. Им, прокопавшим канаву, полагалось первым.

К вечеру многие перепились. По заводскому поселку неслись песни. Девки и парни водили за рекой хоровод.

Алеша и Клашка были на гулянье первый раз. В хоровод не пошли, уселись подальше, на крутом берегу реки и слушали гармошку… Алеше захотелось развести костер.

Речной ветерок прибивал к земле пламя, не давал подняться, и все же оно окрепло, взвилось, да так высоко, что к костру сбежались парни и девки и давай прыгать через огонь. Алеша и Клашка пошли дальше, забрели в лес, в сосняк, потеряли синее небо, прижались друг к другу, слушая извечный шум леса. Шум все усиливался, в лесу потемнело, как бывает перед дождем. Показалось, что дождь уже идет и вот-вот достигнет земли… Они повернули обратно, но уже не нашли той тропинки, что привела их сюда, заблудились в кедровнике и вдруг натолкнулись на лесную избушку.

— Это же Степанова изба! — обрадовался Алеша. — Она приютит и в грозу и в метелицу. Ну-ка, зайдем!

— Нет, не хочу… пойдем. Дождя не будет.

Алеша подумал: «Чего она боится?» Ему захотелось найти какой-нибудь цветок, но вокруг не было даже ромашки, не то что василька. Он кружил по траве, наклонялся, шарил руками.

— Зачем тебе цветок? — смеялась Клашка и тащила его дальше.

— Ну ладно, я клюквы сейчас достану, — смущенно отвечал он. — Из-под снега клюква, знаешь, какая сладкая!..

— Да уже и снега-то нет! Неприметливый! Пропадешь с тобой. Ночь ведь. Пойдем!

Они попали на какую-то старую вырубку.

Впереди посветлело: что это — заря, доменная плавка или так сильно разгорелся их костер?.. Вдруг через просеку, закрыв на мгновение розовый свет на краю неба, мелькнула чья-то огромная тень. Клашка вскрикнула и прижалась к Алеше… По ветвистым рогам, по горбоносой морде Алеша догадался, что это лось. Догадался, хотя никогда еще не видел этого зверя.

— Сохатый! — воскликнул он. — Жаль, не заметил, что у него было на рогах.

— А что бывает?

— Иногда ежевика, иногда хмель, иногда просто вица какая…

— Ну и что?

— Гадают, что предстоит, — соврал Алеша. — Ежевика — значит пироги есть, хмель — значит брагу пить… Ну, а вица, сама знаешь, ежели провинишься…

Клашка засмеялась, и он повел ее, близкую, ласковую, из пахнущей прелью, пьянящей лесной полутьмы на розовый свет.

Не протрезвившиеся к утру землекопы принялись за работу. Дня через три на подмогу им подослали батальон саперов. Разместились солдаты в землянках, в каких жили все рабочие, трудились с утра до ночи на болотисто-корявой земле и не выдержали… Умер один, другой, третий… Начальство «приняло меры»: заменило русских татарами, мордвой, башкирами… Но и те гибли в каторжном труде, мерли от грязи и болезней. Хоронили их торопливо, чаще всего по ночам, чтобы меньше было свидетелей. Алеша был на одних таких похоронах. Народу за гробом шло немного. Увидел он здесь Кузнецова. Когда возвращались с кладбища, Кузнецов улыбнулся ему:

— Это какой же рожок у тебя на память спрятан?

Алеша чуть покраснел, начал рассказывать.

— Память хорошая, — согласился Кузнецов, — и рассказ про углежогов интересный. Жаль только, что ничего они не добились… Да вот и теперь народишко гибнет… А нашему управителю хоть бы что! Людей много. Нищает мужик в деревне, идет на заработки в