Гора Орлиная - Константин Гаврилович Мурзиди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Милка спрыгнула с кровати и легла у ног хозяина.
Старик закрыл глаза, наклонился и некоторое время сидел молча, не двигаясь, потом неожиданно певуче заговорил:
Едет богатырь выше леса стоячего,
Головой доставая до облака ходячего.
Едет Святогор, молодец пригожий,
И встречается ему человек прохожий.
Припустил богатырь добра коня своего,
А никак не может догнать его.
А идет ведь прохожий едва-едва.
И сказал богатырь таковы слова:
— Почему, прохожий, ответь ты мне,
Не догнать мне тебя на добром коне? —
И прохожий, услышав такую речь,
Остановился, снял сумочку с плеч,
Положил на траву, присел на бугор.
— А что в твоей сумочке? — спросил Святогор.
Ответил прохожий: — Что так пытаешь?
Подними, если хочешь, тогда и узнаешь.
Спешился Святогор, богатырь лихой,
Захватил он сумочку одной рукой
И не мог ворохнуть, будто б это камень.
Стал вздымать он сумочку обема руками.
Не мог поднять и на этот раз —
От натуги по колена в землю угряз.
И сказал Святогор: — Не могу поднять.
У кого бы мне силушки подзанять?
Что там накладено — прямо не знаю…
— У меня в котомке тяга земная!
— Да кто ж ты есть и как тебя звать?
Как по имени звать, по батюшке величать? —
И сказал прохожий, низко кланяясь:
— А зовут меня Микула Селянинович.
Русский мужик, солнца свет в очах,
Всю-то землюшку держит он на своих плечах,
Всю работушку огненную и прочую, —
Никто не пересилит силу рабочую!
Последние слова старик почти выкрикнул.
— Понял? — спросил, он, помолчав. — Ежели понял — добро! Расти большой… Как звать-то тебя?
— Алеша.
— Алеша? Ну, значит, богатырем будешь!
Вечером, дома, Алеша пересказал стариковскую сказку. Она получилась не такой складной, но интересно было повторять ее у горящей печи и смотреть, как в чугунке закипает картошка. В избе было тепло, а мамка все равно болела.
Но вот и зима прошла.
А весною родилась у них в избе девочка.
О мамке говорили худо. Но добрым людям казалось, что если бы дядя Кузьма не послушал мамку, да не стал бы жениться на Лушке, да принес бы свой зеленый сундучок к ним в избу, да стал бы с ними жить — места бы всем хватило! — то никакой беды не случилось бы.
Девочку назвали Сашей, и она росла. Мать оставляла ее дома одну. А чтобы не натворила чего, привязывала жгутом к столу. Уревется бедная девчонка, пока дождется матери или братишки. Есть было почти нечего: репа, брюква да картошка с квасом. По ягоды ходить, по грибы не оставалось времени.
Алеша возвращался домой с завода по богатой старообрядческой окраине, — мимо бревенчатых добротных домов, палисадников, пахучих сеновалов. Запах сена манил, звал куда-то, и так не хотелось идти домой, где уже давно ревела голодная Саша.
Тяжело пришлось бы матери и Алеше, если бы не Клашка. Она часто бегала к ним, особенно первое время, когда мамка не могла сама работать. Алеше приходилось водиться с сестренкой после смены, а Клашке — днем; иногда она забирала Сашу к себе.
Однажды воровато, крадучись по огородам, зашел к ним доменный мастер. Мамка поднялась ему навстречу, как бешеная, — черные волосы по лицу, глаза блестят:
— Уходи!
Мастер попятился, вышел. А на следующий день, встретив Алешу на заводском дворе, сказал:
— Передай матери деньги… это она… заработала. Скажи, что в получку недосчитались, а теперь проверили, ошибка вышла. — И втиснул синюю бумажку в грязный Алешин кулак.
Вечером Алеша рассказывал:
— Хотел убежать, да он схватил за руку…
Мать заплакала, но деньги взяла. «Детей жалко, — подумала она, всхлипывая, — а так бы ни за что не стала… Ничего у меня к нему нет».
Работа на новом месте больше нравилась Алеше, хотя и была она не легче прежней. Особенно — обрубка чугуна, очистка коростин после отливки. Работал он в паре с Сергунькой Переваловым: один держал зубило, другой бил кувалдой. Время от времени чередовались. Бить надо было умело, чтобы не поранить товарища… Как-то раз молоток соскользнул с головки зубила и стукнул Сергуньку по руке. Тот вскрикнул, бросил зубило, присел, глянул на руку, испугался крови и заревел.
— А ты ржою присыпь, — посоветовал слесарь, — помогает.
Сергунька послушался. Но получилось хуже: рука начала гноиться.
— Все так делают, — оправдывался слесарь. — Ни с кем ничего такого не случалось… Ты рыхлый, сырой… тебя надо поближе к жару, к огню… Хочешь, похлопочу, чтобы на мартен взяли?
Слесарь поставил старому Перевалову бутылку водки и Сергуньку устроил на мартен. На том и кончилось. А вот Алешу долго дразнили за то, что он изувечил товарища. Аленка сердилась больше всех.
— Это ты ему за черемуху… за штаны!
Алеша виновато опускал голову…
В свободную минуту бегал он проведать Сергуньку в новом цехе. Интересно было смотреть, как загружали печь. Открывая щиток печи железным прутом-коромыслом, повисая на нем, как звонарь на веревке, подмастерье сердито оглядывался на Сергуньку. Зазевавшийся Сергунька подскакивал, грязный и ловкий, как чертенок, хватался за прут повыше рук подмастерья. Щиток медленно открывался, выложенная чугунными плитами площадка освещалась отблесками печного огня, подвешенная на цепи громадная лопата со скрипом подносила к печи и швыряла в огонь железный лом. «Вот какой мартын!» — думал Алеша, называя горячий цех так, как его окрестили рабочие. А по другую сторону печи из накренившегося ковша лилась белая слепящая струя металла, роняя трескучие искры.
«Голуби здесь не живут, — подумал Алеша, — огня боятся… Надо сказать Сергуньке, что я приучил сизого на плечо садиться…»
Был самый разгар работы. Сергунька здорово устал от многопудовой крышки завалочного окна печи. Он даже обрадовался, когда увидел Алешу, помахал ему, подозвал ближе. Можно было поговорить, пока бралась проба. Мастер разглядывал излом стальной лепешки; он умел по излому безошибочно определить, хороша ли сталь, готова ли плавка, — знал секрет.
Сергунька — потому ли, что имел настоящий интерес к делу, потому ли, что хотел похвастать перед Алешей, — подбежал и заглянул через плечо мастера. Мастер живо обернулся и дал ему затрещину. Сергунька упал.
— Чего захотел! — рассердился мастер. — Сын ты мне, что ли? За здорово живешь секреты не выдаются.
— Эй, крышечник! — закричал подмастерье. — Печь открывать!
Сергунька вскочил.
И опять полыхнул по цеху огонь. «Вот какой он —
