Дело Габриэля Тироша - Ицхак Шалев

С вершины близлежащего холма Яир махал рукой, подавая знак, означающий «Ура!», что вызвало гнев Габриэля, ибо могло привлечь внимание. Затем Дан и Аарон произвели по два выстрела, и попали в обе фигуры. Перезарядили обойму «вэбли», и настала моя очередь. Я не попал ни в одну из фигур.

2

Все эти долгие годы я храню дома большую, сухую хвойную шишку как дорогую память о том вечере, когда мы возвращались после первого стрельбища. Мы пересекали университетскую сосновую рощу и услышали звук падающего предмета прямо над нашими головами. Что-то прокатилось по ветвям легкими ударами и упало к нашим ногам. Это была огромная сухая хвойная шишка, которой пришло время оставить жизнь на высотах и начать жизнь внизу. Взял я ее вначале из-за запаха (я очень люблю запах сосен и хвойных шишек), затем любил ее ощупывать и поглаживать. До того я был разочарован и удручен своей полной неудачей в стрельбе, что необходимо мне было сжимать пальцами какую-либо вещь, иначе они просто бы не освободились от внутреннего напряжения и внешне видимой дрожи. С тех пор с ней произошли различные превращения. В родительском доме она была радушно принята, и использовалась младшими моими братьями в играх. Затем она сопровождала меня по разным частным домам, в армейских палатках, пока не попала во власть моей молодой жены, которая вообще не признавала ее ценность, и не собиралась оставлять на библиотечной полке, между книг, как декоративное украшение, что я делал еще во время моей холостяцкой жизни. В конце концов, она привыкла к ней, как привыкла ко мне.

В тот вечер я нашел подругу по несчастью. «Оба мы упали лицом на землю, – подумал я про себя, приблизив ее к ноздрям, – ты – с высокой ветки, я – с высоты иллюзий», Все дни до стрельбища я воображал, что могу попасть в волосок. Не знал, что мне необходимы очки, и всей силой своего воображения не мог представить, что от нажатия курка ствол «вэбли» настолько уклонится. Товарищи не позволили себе даже на йоту усмехнуться моим успехам, гордясь точностью своих попаданий. Господин Тирош, разбирая результаты первой стрельбы, указывал лишь на необходимость крепче сжимать рукоятку револьвера и учитывать уклонение ствола при выстреле. Но я ощущал особое чувство, подобное тому, которое охватывало меня от неумения быть наравне со сверстниками в играх и гимнастических упражнениях. Не уклонилась от меня еще одна разница, разделяющая нас. В то время как я сжимал в пальцах шишку, ребята сжимали в ладонях совершенно иные памятные вещи. Это были патроны от пуль, которыми они стреляли. Долго еще после этого я размышлял над тем, какое значение имеет эта разница в будущем. Получалось, что кто-то рождался вдыхать запах хвойных шишек, а кто-то вдыхать запах пороха. Когда я рассказал об этом Габриэлю спустя несколько дней, он ответил, что точно как я любит больше запах сосновых шишек, чем запах пороха. Снова он решил уклониться от проблемы, которая мучила меня: так и не было мне понятно, по каким ясным лишь ему причинам я был выбран им в нашу пятерку? Но на этот раз я не продолжил расспросы.

3

В тот вечер Габриэль был необычно к нам добр. Он был буквально одухотворен случившимся. Уже сойдя с автобуса на ближайшей от его дома остановке, мы почувствовали, что идем с ним не на очередные занятия, а на праздник. С приходом в его квартиру, он исчез на несколько минут, чтобы припрятать оружие, и после этого мы все окунулись в праздничную атмосферу, которая еще никогда не царила в этом доме.

«Наша первая боевая стрельба сегодня – важный этап в нашем продвижении к цели. Еще несколько таких стрельб, и мы станем настоящим стрелковым отделением.

Мы чувствовали высшую гордость, ожидая, что он скажет нам о последующих занятиях, но он вообще об этом не говорил. Мы поняли, что мысль его обращена к другим вещам.

«Что вы учите сейчас по литературе?» – Спросил он.

Все мы скривили носы. Это было нашим ответом.

«Дошли ли вы до творчества Шнеура?»

Я ответил, что мы еще не дошли, и нет шансов, что дойдем, ибо для господина Дгани ивритская литература кончилась на Бялике, а все, что написано после него, не стоит читательского внимания.

Габриэль, реагируя на мнение коллеги по преподаванию, снял с полки томик стихов.

«Прочту вам из Шнеура».

И он прочел нам поэму «Дар».

Даже сейчас, в возрасте, когда стихи уже не производят на меня того впечатления, которое было в те годы, поэма эта находится среди произведений, к которым я возвращаюсь снова и снова. Но тогда впечатление было огромным. Габриэль словно рубил строки невероятной исповеди боевого мужского начала, исповеди дружбы и любви (любви, в которой главное – верность и дружба, основанная на этой верности). От всего этого веяло мужеством и печалью. Сегодня, когда я читаю первые строки поэмы:

Ты жаждешь знать, любимая, что послал тебе твой суженныйс великой войны! —

мне слышится живой низкий голос Габриэля, и словно освещенные молитвой молодые лица, из которых в живых осталось только двое, встают перед моим взором во всей своей красоте и наивности.

Когда Габриэль дошел до строк, сравнивающих мужскую дружбу с любовью женщины к мужчине, мы взглянули друг на друга, словно открылась нам правда, которая таилась в нас давно, но мы не могли ее выразить:

И я любил тебя, быть может, сильнее, чем ты меня;Но не объятиями, и поцелуями, и слащавыми взглядамиТак любят женщины.Они мягкосердечны, легко превращая чувство в поцелуй;Прекрасна, но мимолетна женская любовь,О, как она сладка, Но пройдет, и останется в душеПресный вкус, обернется кислятиной, какая бывает вортуПосле того, как объешься медом…

Не такова сила мужской дружбы, не такова;Сердца истинных мужчин не заполнит женская любовь;Твердость железа в их сердцах,Только молот заставит их сдаться.Без уверток в желании понравитьсяСердце одно отпустит грехи другому;И мужская дружба погрузится на дно души,И пылать будет там, уверенная и скромная,Без взрывов и радужных цветов,Тая в себе плоды чувств и сил.

«Так-то!» – заключил Яир в сильном возбуждении. Габриэль взглянул на него с удивлением, и затем прочел поэму до конца. Воцарилось молчание, которое было внезапно прервано голосом Айи:

«Фрагмент о женской любви неверен!»

Мы все удивленно обернулись к ней и увидели в ее глазах слезы.

«Шнеур, – с болью продолжила она, – очевидно, не знает, что такое настоящая женская любовь!»

Она обвела нас своими пылающими, влажными глазами и уставилась в Габриэля, который старался избежать ее взгляда.

«И видя ваше восхищение этим напыщенными фразами, я понимаю, что и вы не знаете, какова эта любовь… Любовь женщины к мужчине может быть во много раз сильней и верней, чем мужская дружба. Любящая женщина способна гораздо больше жертвовать собой, чем самый лучший из друзей!»

Она повысила голос:

«Что вы вообще знаете о любви?!»

Все мы ощутили себя в странной, неловкой ситуации, ибо никто не мог представить, что мы испытаем ее. Глаза наши обратились в сторону Габриэля с мольбой о спасении, как люди, попавшие в осаду. Мы были слишком молоды, чтобы суметь самим выбраться из нее. Впервые столкнувшись со зрелой оскорбленной женственностью, мы не знали, насколько она зрела, и насколько может оскорблена. Только спустя много времени мы поняли истинную суть того взрыва чувств. Но в тот момент я тоже вместе со всеми обратил взгляд на Габриэля, в ожидании его реакции.

«Смотри, Айя, – мягко обратился он к ней, – это ведь лишь мнение поэта».

«Но вы ведь все им страшно воодушевились?» – прервала она его.

Тут он посмотрел на нее прямым сильным своим взглядом, поймав ее глаза зеленым лассо своих глаз, так, что она не могла уклониться.

«Сам факт, что ты находишься тут, среди нас, – отсекал он слово за словом, – доказывает, что у нас есть свое мнение о ценности женщины. Если тебе кажется, что мы относимся к тебе с пренебрежением, то в этом отношении ты должна, вне сомнения, успокоиться».

«Я не то имела в виду, – пробормотала она, – но давайте оставим это…»

Кажется, она почувствовала, что из-за нее испортился праздник, и пыталась исправить ситуацию.

«Пожалуйста, обратилась она к Габриэлю, – прочтите нам другое стихотворение… Или что-нибудь из прозы… Стихи меня слишком волнуют».

«Можно, – сказал он явно с облегчением, – прочту я вам главу из романа Жаботинского «Самсон».

Это было первое знакомство с романом, который определил судьбу многих юношей в стране Израиля. Почему-то роман не был включен в список рекомендованной литературы руководством гимназии. Но Габриэль Тирош, в отличие от учителей по литературе, считавших во все годы нашей учебы, что книгу эту отвергает общественное мнение, видящее в нем неудобную для него пропаганду, выступал ее пламенным защитником. Этот запрет не мог устоять перед волной погромов, которые показали, насколько велика правда этой книги. То, что отвергали умеренные сионисты и уроженцы рассеяния, воспитанные на страхе перед иными народами, приближало сердца израильской молодежи к идее вооружиться в преддверии настоящего большого столкновения. Завещание Самсона пылало в сердцах молодых лисят. Спустя много лет мой товарищ, который окончил офицерские курсы Армии обороны Израиля, рассказал мне, как на выпускном вечере молодые офицеры вывесили на стене зала, перед глазами всех, одну лишь строку из завещания судьи Самсона, написанного Жаботинским – «Собирайте железо, изберите царя и учитесь смеяться». Именно эти слова были тогда прочитаны Габриэлем.