Билет в одну сторону - Наталья Костина

– Ну, крассава! – неподдельно обрадовался Веник. – Я знал, Грек, что ты, млять, не подведешь! Скидывай свое барахло и надевай гражданское, быстро! И халатик сверху! Опа! «Интернов» видал? Не, ну ты в халате чисто этот… в натуре, поп который! А я у тебя типа фершал буду! Га-га-га…

Я быстро облачился в цивильное, а поверх напялил белый халат. На шею мне для пущей важности повесили стетоскоп, а в кармане халата нашлась одноразовая голубая маска.

– Как к воротам подойдешь – наденешь маску. Нечего рожей светить – вдруг у него там камеры? А ты ваще меньше рот разевай, а то еще ляпнешь что-нибудь… не в тему! – велел Санёк «фельдшеру». – Да, на тебе вот это… – Старший нашей «бригады» сунул мне что-то, похожее на банковскую пластиковую карточку. – Ксива липовая, но фотка – настоящая. Кучу бабок за нее отвалил! Скажешь, брателло тебе дал. Вот, мобила его. Позвонишь, и все тип-топ, как договорились. Ну, давайте, давайте, в темпе! Нам его еще обрабатывать надо!

Это слово мне не понравилось. Однако еще больше мне не понравилось лицо на пластике: тяжелый наглый взгляд, выбритая голова, а посередине – этот их чуб, или «оселедець» – да, типичный бандерштат, тут Веник не соврал. Вот суки… И братец у него наверняка такой же – уверенный, что за деньги – они же бабло, капуста, зеленые, баксы – им все с рук сойдет. Ненависть к мажорам – сынкам, папаши которых готовы отмазать своих чад от всего, в том числе и от убийства, у меня, выросшего во дворе панельной многоэтажки на окраине Тамбова, вскипела в крови пьяными пузырьками. Не-е-ет, я пойду… и уговаривать больше не надо! Потому что ЭТИ еще и переворот в стране сделали в свою пользу, чтоб совсем сесть на голову народу. Тупому и одураченному народу. Так что никакое это не ограбление и похищение, а… «А что? – ехидно спросила где-то глубоко моя не до конца подавленная совесть. – Игра в Робин Гуда, благородного разбойника из Шервудского леса?» Я дал своей совести полновесного пенделя и загнал ее в самый темный угол – сиди и помалкивай, не твое собачье дело!

– Слишком чистая. – Я ткнул пальцем в удостоверение личности.

– Чего? – повернул голову от руля Санёк.

Я уже неплохо ориентировался в городе даже ночью – поэтому понял, что мы свернули с центральной магистрали и двигались куда-то в район парка Щербакова. Щербаковка, конечно, не Шервудский лес, но особняки в переулках вполне могли сойти за неприятельские замки.

– Говорю, штука эта слишком чистая!

– Так она ж пластиковая! – удивился Веник. – Чего ей станется?

– Ну, даже пластик трется… а это новье совсем. И потом – он же раненый. Хорошо было бы немного запачкать… для достоверности.

– Дело говорит!

Санёк тормознулся на обочине, забрал у меня из рук удостоверение, наскреб горсть дорожной пыли – с песком и мелкими камешками, высыпал это все на замасленную автомобильную ветошку и несколько раз, сильно прижимая ладонью, провез пластик по тряпке.

– Эй, полегче, мля, а то фотку не разобрать будет! – обеспокоенно посоветовал Веник.

Он подобрал валявшиеся в углу машины использованные бинты со следами присохшей крови, смачно харкнул на них и протер удостоверение еще и этим. Пластик на глазах утратил первоначальный блеск, но приобрел нечто гораздо более важное – достоверность. Бурые кровяные разводы поверх фото – эта фишка прокатила бы «на ура» даже в документальном, настоящем кино.

– Купится, – удовлетворенно кивнул Санёк. – Как с куста – купится! Донбасс порожняк не гонит!

Переступив порог родных пенатов, я оторопела: мама плакала. Горько, навзрыд, размазывая по щекам неснятую вовремя тушь и пудру. Сгоряча я подумала было, что причиной огорчения снова явилась моя персона – непутевая дочь, шляющаяся где попало и опять не отзвонившаяся вовремя домой. Наверное, в мамином воображении я сейчас не сижу у Макса или какой-нибудь подруги, а лежу на прозекторском столе холодная, покрытая трупными пятнами, а мое несчастное тело, еще недавно так исправно поглощавшее макароны, после небрежного вскрытия наспех прихвачено крупными стежками патологоанатома и накрыто нечистой морговской простыней.

Ожидая лавины упреков – а я действительно ни разу не позвонила домой во все три дня, что проваландалась у Макса, я хотела было юркнуть в свою комнатушку, чтобы оттянуть неприятности, но… уловив не слишком связные восклицания ма, вклинившиеся между двумя всхлипываниями, я поняла, что дело здесь отнюдь не во мне.

– Лена, она… она запретила мне… МНЕ! МНЕ!! Пользоваться русским языком! Не больше и не меньше! Общайся, говорит, на своей МОВЕ! Мне! Русской по рождению! И вычистила меня! Расфрендилась! В черный список занесла…

– Рита, да не принимай ты все так близко к сердцу!

Я тут же сунула в кухню свой любопытный нос и заняла свободный табурет:

– Здрассь, теть Лен! Мам, я у Макса…

– Анюточка, радость моя! И тебе не хворать! А мы тут с мамой, видишь ли, разговоры разговариваем! Прям на запрещенном к употреблению русском языке! – Мамина утешительница хрюкнула в стакан.

Беседы велись под бутылку «Мерло», которое пилось, судя по всему, на пустой желудок. Впрочем, соседка, приятельница и сочувствующая сторона, была дамой крепкого сложения – чего нельзя было сказать о моей ма, ни ростом, ни весом не переступившую среднюю планку.

– Экие вы, эскулапы, чувствительные! – басила дородная соседка, для пользы дела плеснув в стаканы еще пальца на два. – Подумаешь, подруга с ней расфрендилась! Меня вон родственники через день долбают, и то ничего. А какие слова говорят! Аж трубка плавится, сбеситься можно… И фашистка я, и бандеровка, и зомбированная, и детей на завтрак ем… и что бомбить нас надо, чтоб зараза дальше не перекинулась, а тут всего-то – русским языком запретили пользоваться. Глупость какая! Ну и слава богу, что расстались! Одной дурой в жизни меньше будет. Анюточка, выпьешь с нами?

– Нет, – всхлипнула мама. – Ребенку наливать не надо…

– Какой же она ребенок? – удивилась соседка Лена. – Замуж давно пора! Вполне зрелый индивид!

Я молча достала с полки стакан, и в него тут же были вытряхнуты остатки из бутылки.

– Ну, давайте, девки. Щоб у наших ворогів в горлі пір’я поросло! Пущай они сами рыдают от своей глупости, а мы не будем. А вообще обидно, да. В гости ездили, вроде как вполне себе братские народы – а тут такой облом. И кому оно все мешало? Что, из-за какого-то там говенного Таможенного союза с нами вот так? Фашистами объявить, херню всякую нести… Пардон за грубые слова. Я вам вот что скажу: союзы – они заключаются на небесах. А всякая грязная политика тут не мешайся! И что теперь? Это ж на сколько поколений вперед нас рассорили? И главное – врут-то как! Невозможно смотреть и слушать всю эту ересь. Я своим говорю: приезжайте, сами убедитесь – нет у нас никаких фашистов. Не хотят! Боятся они нас, что ли? Да ну, хватит плакать, сколько можно! Я тебе скажу по секрету – меня вчера в «Одноклассниках» мой одноклассник, с котором я на выпускном целовалась, сукой продажной назвал. Прям в комментах, прилюдно, да! Тоже обидно было… Я все терпела: и когда он «Крым наш! Крым наш!» орал, и говорил, что нет такого государства – Украина, а мы все из Москвы вышли, и пупкинские портреты вывешивал, и укропами нас называл – а когда я только одной ссылкой поделилась – и той из Википедии! – что Киев, он ихней Москвы в два раза старше, так что непонятно, кто откуда вышел и зачем, вот тут у него и взыграло. Вот такие сказочки, малята… Давай, Ритуль… выпей красненького за наш Киев! Когда он уже вовсю стоял, в ихнем московском болоте еще жабы квакали и мамонты ходили! Черт, вино кончилось! Анют, слетай живой мухой на уголок, а? Возьми еще бутылочку.

– Знаю секрет! – объявила я и жестом фокусника извлекла из дальнего угла пенала початую бутылку вермута «Букет Молдавии».

– Годится! – одобрила соседка. – Вот что значит кончила институт с красным дипломом! Отличное успокоительное… наливай! Ну чё, Ритуль… полегче тебе, а?

Однако районный терапевт Маргарита Мурза успокоилась лишь на минуту. Она отпила глоток вермута, а затем, не закусывая – поскольку закуски предложено не было, – набрала полную грудь воздуха и продолжила свое, наболевшее:

– Тридцать лет и три года! С самого первого класса! И теперь она меня… меня!! Мы ж вместе все! Все! И правильнописание зубрили! И мыло варили! И даже детей рожа-а-а-али…

Действительно, мы с сыном той самой ренегатки, маминой закадычной, неповторимой и единственной подруги, вышедшей замуж и уехавшей по этому поводу в славный город на Неве, родились в один день. Правда, я на три года позже – но факт остается фактом – действительно, родились в один день. Пресловутое же мыловарение, воняющее на весь дом, скорее можно было причислить к факторам отрицательным. Сомнительный результат этого процесса – мерзкого вида и запаха «натуральный продукт» валяется у нас везде – кроме ванной. Потому что хоть продукт этот и натуральный, но в мамином исполнении почему-то совершенно не мылится.