Дневник Джанни Урагани - Луиджи Бертелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На самом деле я прекрасно понял, что имелось в виду: отец собирался отправить меня к дверям школы пинком под зад…
Когда мы вошли в школу, нам предстояло выслушать длиннющую отповедь директора, мама вздыхала и повторяла всё, что обычно говорят родители в таких случаях:
– Вы совершенно правы… Да, он дурной мальчишка… Он должен сказать спасибо учителям, что они так добры к нему… Но он обещал исправиться… Пусть это послужит ему уроком, дай-то Бог!.. Я очень надеюсь…
Я всё это время стоял с опущенной головой и кивал, но в конце концов мне надоело изображать китайского болванчика и, когда директор, вытаращив глаза за стёклами очков и пыхтя как паровоз, сказал: «Стыдно давать прозвища педагогам, которые приносят себя в жертву ради вас!», я не выдержал:
– Ага, значит, всем можно, а мне нельзя? – возразил я. – Меня-то все обзывают Джанни Урагани!
– И поделом, ведь ты всё крушишь, как смерч! – воскликнула мама.
– К тому же ты ребёнок! – добавил директор.
Старая песенка: дети должны всех уважать, но никто не должен уважать детей.
И это они называют рассуждать здраво, и так они хотят нас воспитать!
Ох, ладно. В общем, в школе всё прошло гладко и дома тоже: мама позаботилась о том, чтобы я не столкнулся с папой.
С лестничной площадки я увидел, как внизу суетятся каменщики: они чинят дымоход в гостиной.
14 декабря
Ничего нового ни в школе, ни дома. Папу я так и не видел и надеюсь, когда увижу, он уже успокоится.
* * *Ох, дорогой дневник, к несчастью, я его увидел и услышал!
Пишу карандашом, лёжа в кровати… потому что после такой трёпки сидеть невозможно!
Какое унижение! Какая обида!
Опять на меня все шишки валятся – точнее, шлепки, но почему на этот раз, я рассказать не в силах: слишком страдаю от душевных и телесных ран.
15 декабря
Был в школе: даже говорить не хочется, что я испытал, сидя на скамье.
Пишу стоя, потому что… так легче.
Итак, причину вчерашней трёпки следует искать в привычке Катерины совать свой нос в чужие дела. В конце концов всё оборачивается против меня, известное дело, пусть даже это какой-то давно забытый пустяк.
Вчера Катерина рылась зачем-то в шкафу и выудила мои летние брюки; пошарив в карманах, она обнаружила завёрнутые в платок обломки дамских золотых часов.
И знаете, что сделала Катерина, вместо того чтобы из элементарной деликатности оставить в покое содержимое моих карманов? Она тут же побежала к Аде, та – к маме, и они все так раскудахтались, что пришёл папа узнать, что случилось.
Тогда они все отправились ко мне требовать объяснений.
– Да ничего особенного, – сказал я, – пустяки. Даже говорить не о чем…
– Да? Золотые часы, по-твоему, пустяки?
– Да они же сломаны.
– Ещё бы! Они разбиты вдребезги.
– Вот-вот. Мы в них немножко поиграли… но это было давно!
– Хватит болтать! – оборвал меня отец. – Выкладывай, как было дело.
Пришлось мне рассказать во всех подробностях про представление, которое я давным-давно устроил для Фофо и Маринеллы: помнишь, дорогой дневник, я взял часы синьоры Ольги, раздавил их в ступке, а взамен выдал мамины? Не успел я закончить свой рассказ, как на меня градом посыпались упрёки и угрозы.
– Что‑о‑о? – кричала мама. – Теперь-то я всё поняла! Теперь всё ясно! Синьора Ольга – такая рассеянная, она даже не заметила подмены…
– Точно! Всё так и есть! – вопила Ада. – А мы-то подумали, что она клептоманка! И самое ужасное, убедили в этом её мужа! Какая неловкость!
– А ты, – опять подхватила мама, – гадкий мальчишка, почему ты нам ничего не сказал?
Так я и знал.
– Я пытался! – ответил я. – Я же начал объяснять вам, что клептомания тут ни при чём, но вы все на меня набросились, мол, негоже детям совать свой нос во взрослые дела и вмешиваться во взрослые разговоры, нам не понять, насколько это серьёзно, и тому подобное. И я послушно замолчал.
– А наш серебряный соусник, который мы видели у синьоры Ольги?
– А мои вышитые платочки?
– Это я принёс к ним в дом, просто шутки ради.
Тут папа подошёл ко мне вплотную и, тараща глаза, грозно прорычал:
– Ах, так ты думаешь, это смешная шутка? Сейчас я покажу тебе свою смешную шутку!
Я увернулся и стал бегать от него вокруг стола, пытаясь оправдаться:
– Я же не виноват, что они вбили себе в голову эту клептоманию?
– Ах ты зараза! Теперь ты за всё заплатишь!
– Но, папа, – хныкал я, – подумай сам, ведь это всё дело прошлое… Фейерверки я спрятал в дымоход, когда выходила замуж Луиза… Случай с часами был в октябре… Я понимаю, если бы ты мне всыпал сразу… Но сейчас это уже неважно, дело прошлое, папа, я и думать об этом забыл…
Но тут отец всё-таки поймал меня и грозно прорычал:
– Теперь ты запомнишь это надолго!
Что и говорить, он и правда оставил на мне неизгладимый след!
Разве это справедливо? Не удивлюсь, если в один прекрасный день меня накажут за то, что я двухлетним малышом разбил блюдце!
16 декабря
Сегодня справедливость наконец восторжествовала.
Было решено, что после уроков я должен пойти с мамой и Адой к синьоре Ольге, во всём признаться и попросить прощения.
Вот мы пришли к ней, и я, смущаясь и краснея, стал рассказывать про фокусы. Синьора Ольга слушала с большим интересом.
Потом сказала:
– Подумать только, вот голова садовая! Ведь я всё это время даже не замечала, что у меня чужие часы!
Она сбегала за ними и вернула их маме, которая только повторяла:
– Да что вы, что вы…
Вот это называется рассуждать здраво! Ведь правда, заметь синьора Ольга подмену часов вовремя – тут бы всё и разъяснилось. Я же не виноват, что она такая рассеянная!
Дальше – больше. Теперь пришёл черед мамы с Адой рассказывать про «клептоманию».
По мере рассказа синьора Ольга всё больше оживлялась, будто речь шла о ком-то постороннем, и в конце концов расхохоталась, как полоумная, и еле выговорила сквозь смех:
– Прелестно! Великолепно! Они даже заставили меня лечиться от клептомании! Ах-ах! Просто прелестный эпизод, достойный какого-нибудь романа!.. А ты, шалун, небось повеселился от души? Представляю, сколько ты смеялся!.. Ещё бы! Я бы тоже посмеялась!..
Она обхватила мою голову и покрыла поцелуями.
Какая она добрая! Сразу видно, что у неё большое сердце и ума хоть отбавляй, она не закатывает истерики по пустякам, как другие женщины!
Мама и Ада очень смутились, они-то ждали, что синьора Ольга устроит сцену! Когда мы вышли, я не удержался и сказал им:
– Учитесь у синьоры Ольги, как нужно обращаться с детьми!
И поскрёб своё больное место.
17 декабря
Сегодня в школе мне пришлось вправлять мозги Чеккино Беллуччи, а всё из-за Вирджинии.
– Правда, – сказал Беллуччи, – что твоя сестра вышла замуж за этого крикуна Маралли?
– Правда, – ответил я. – Только Маралли не крикун: он блестящий адвокат и скоро станет депутатом.
– Депутатом? Как же! – и Беллуччи прикрыл рот рукой, давясь от смеха.
Я, само собой, начал кипятиться:
– Ничего смешного! – и дёрнул его за руку.
– Разве ты не знаешь, – продолжал он, – что у депутата должно быть много-много денег? Знаешь, кто станет депутатом? Мой дядя Гасперо: у него есть орден, а у Маралли нет; он был мэром, а Маралли нет; он дружит со сливками общества, а Маралли нет; у него есть автомобиль, а у Маралли нет…
– При чём тут автомобиль? – сказал я.
– При том, что мой дядя Гасперо на своём автомобиле будет колесить по всем окрестным деревням и выступать там с речами, а Маралли придётся таскаться пешком…
– По окрестным деревням? Мой зять, к твоему сведению, лидер всех рабочих и крестьян, а если твой дядя покажется в деревне хоть на автомобиле, хоть на чём, ему просто всыпят по первое число!
– Как же! Чушь!
– Хватит говорить «как же»…
– Как же!
– Перестань говорить «как же», я сказал.
– Как же! Как же!
– Вот кончатся уроки, я покажу тебе «как же»!
Тут он притих, ведь всем известно, что с Джаннино Стоппани шутки плохи.
И вот после уроков я догнал его у дверей школы и сказал:
– Теперь-то я сведу с тобой счёты!
Но тут он перешёл на бег, вскочил в автомобиль своего дяди, который ждал его у ворот школы, и принялся гудеть в клаксон под восхищённые взгляды одноклассников, шофёр крутанул руль, и они унеслись прочь…
Ну и ладно. Завтра ему покажу!
23 декабря
Вот уже почти неделю я не прикасался к дневнику.
Ещё бы! Это не так-то просто с вывихнутой ключицей и левой рукой в гипсе.
Но сегодня доктор наконец-то снял перевязку, и я с грехом пополам могу описать в своём верном дневнике те чудовищные злоключения, что выпали на мою долю 18 декабря – эту дату я запомню навсегда, ибо только чудом она не стала днём моей смерти.
