Вызываем огонь на себя (сборник) - Овидий Горчаков

…Вся четверка остановилась у бывшего детского сада напротив дома, занятого гестаповцами, как раз тогда, когда из дома вышел с приятелем полицай, живший по соседству с Аней.

– Алло, полицай! – окликнул его Ян Маленький с небольшим свертком в руке. – Портной Калистратыч здесь живет?

– Так точно! Яволь! – ответил пьяноватый полицай, становясь в струнку. – Только, пан, Калистратыч немецкое военное платье не умеет шить-с!

– Мне цивильное надо шить-с, – ответил ему Ян Маленький на ломаном русском языке, невольно передразнивая полицая. – Можешь идти!

Дождавшись, пока полицаи скрылись из виду, Ян Большой бросил окурок сигареты и скомандовал:

– Д’Артаньян! Со мной! Арамис и Атос, ты дуй за угол, а ты стой у гестапо. Чуть что – предупредите нас!

Минут через пять Дед Мороз уже снимал мерку с Яна за занавеской в «примерочной».

– Так… Тут семьдесят. Пятьдесят два. Двадцать четыре, – громко, чтобы слышали соседи, говорил, орудуя сантиметром, Анин отец. – Плечи по моде широкие, на вате. Вам брюки пошире? Хотите клеш? Не извольте сомневаться – костюмчик будет, как в Варшаве!

Аня молча подала Яну Большому лист, склеенный из листков серой школьной тетради. Сидя в «примерочной», Ян Большой положил бумагу на гладильную доску и быстро вычерчивал очередной план.

– Здесь новая батарея, – шептал ему Ян Маленький. – Бочки с горючим передвинули сюда, слева от воронки. Впрочем, воронка тут ни при чем…

Аня, остановив долгий взгляд на Яне Маленьком, слушала польскую речь. Отец ее, Дед Мороз, занимаясь клиентом, видел краем глаза, как она бросила быстрый взгляд в подслеповатое зеркало на стене, поправила прядь на лбу и тут же сердито взъерошила темно-русые волосы: не до этого, мол, сейчас!

– А вот сюда, Аня, – тихо сказал Ян Большой, – нам не удалось пройти. Нас ведь тоже не всюду пускают!

Дед Мороз перевел взгляд с Яна Маленького на дочь. Может, просыпающееся чувство к этому поляку прочел он в глазах дочери? Он вспомнил, как он возмущался Анькой, когда та, вернувшись осенью в эти места, уговаривала его и мать вернуться в Сещу. «Под бомбы?! На немца работать?!» А она, Анька, вот чем теперь занимается, страшно рискует сразу шестью головами!..

– Дети вы еще! – тихо прошептал в усы Калистратыч. – Ну, вот и все! Как в Варшаве!..

Так, под руководством Ани Морозовой, поляки организовали на Сещинской авиабазе подпольный пост наведения советских самолетов на важнейшие объекты базы. Работал этот пост бесперебойно, незаметно для гитлеровцев, нанося им тягчайший урон.

Сняв в свободное время нарукавные повязки, д’Артаньян и «мушкетеры» ходили порознь вокруг аэродрома, высматривая, примечая, вступая в разговоры с незнакомыми солдатами, которые неизменно принимали их за своих, – познанцы отлично знали немецкий язык. Немцы нередко выбалтывали им все, что знали.

– Нам сильно повезло, – говорил Ян Маньковский, – что швабы выдали нам форму люфтваффе. Вообще-то рабочих Организации Тодта одевают в обмундирование оливкового цвета из цейхгаузов бывшей чехословацкой армии.

– Так ведь это благодаря твоей забастовке, – сказал Горкевич, – получили мы эту форму…

Сведения на явочные квартиры в Шушарове, Алешинке, Калиновке сначала носила Вера Молочникова. Записки с разведданными она вклеивала в свои кудрявые с чернью волосы. Вместе с Резедой Вера переправила в лес еще несколько военнопленных красноармейцев, бежавших из сещинского лагеря. Девушки их прятали сначала в развалинах домов, а потом переодевали и отводили в Сердечкино.

Когда Вере пришлось бежать в лес – переводчик Отто Геллер заподозрил прачку в краже патронов в казармах, – ее заменили сама Аня Морозова, Люся Сенчилина, Мария Иванютина, брат и сестра Кортелевы…

Случалось, что связные, пробиравшиеся к подпольщикам из леса, натыкались на засады гитлеровцев и погибали. Тогда старые связи надолго рвались, завязывались новые. Велики были опасности, подстерегавшие связных в «мертвой зоне» и на подступах к ней.

Разведчице Шуре Гарбузовой выправили фальшивый паспорт – «аусвайс». Ане Морозовой каким-то путем удалось поставить в него штамп о прописке в Сеще, и Шура беспрепятственно ходила в Сещу, даже ездила из Сещи в Рославль и Брянск. Однажды она попала в очередной переплет – в Сеще ее задержали полицейские. Ее спас Стефан Горкевич. Поляк поручился за Шуру, ее отпустили. Так выручали друг друга подпольщики – русские и поляки, – так крепла боевая дружба.

Вот выдержки из сохранившейся переписки Резеды с разведчиками штаба фронта, штаба армии и партизанских отрядов:

«Здравствуйте, товарищ Андрей!

С Сещинского аэродрома одна эскадра переведена временно в Жарынь. В Сеще количество самолетов резко меняется. Причины этого не знаю. К юго-западу от аэродрома (старого) строится подземный аэродром. Через неделю получу план всей Сещинской и этого аэродрома, а также расположения всех зенитных частей. В четверг видели, как наши соколы дали им жару… Резеда».

«Из Брянска на Рославль прошло 2 эшелона с живой силой до 1000 фашистов. Цвет шинелей – желто-зеленый. Знак на рукавах – черная свастика в белом круге под белой короной. Не финны ли?.. Резеда».

«С Шумячского аэродрома на Сещинский перелетело 25 Ю-88… Резеда».

От Аркадия – Резеде:

«Ваши данные ценные и полные. Установите, какие оперативные и условные знаки имеют самолеты на Сещинском аэродроме».

«Через Сещинскую на Брянск проследовали три войсковые части со следующими знаками: красное сердце, голова пумы, желтый скорпион. Прошла автоколонна 200 автомашин со знаками конская голова и треугольник с двумя кругами сверху и снизу. Автоколонна имела 90 средних орудий. Резеда».

«Д’Артаньян сообщает: на Сещинском аэродроме стоят 6 шестимоторных “Кондор”, 48 Хе-111, 12 Ю-52, 59 Ю-87 и Ю-88, 37 Ме-109, 6 “стрекоз”. Резеда».

Федору от Резеды:

«В Сещу прибыли из Франции 15 истребителей ФВ-190, 23 бронетранспортера с испанскими солдатами, 4 средние зенитки, 17 крытых вагонов, 15 цистерн… Резеда».

Федору от Резеды:

«По сообщению “Верного Первого” северо-западнее Шумячи, координаты 71–61, действует посадочная площадка для самолетов-разведчиков и Ю-52… Фрицы привозят авиабомбы в Сещу в платформах, замаскированных сеном… Юго-западнее 2500 метров ст. Понятовка построен новый аэродром, садятся до 80 бомбардировщиков. Северо-восточнее ст. Понятовка – до 25. На опушке северо-восточнее этой площадки – склад горючего, общежитие летного состава. Заправка горючим в 6.00, 15.00 и 18.00. Резеда».

К осени наша авиация бомбила аэродром теперь почти каждую летную ночь. В прежние времена немцы посмеивались: «Русь фанер. Иван не прорвется». Теперь они орали: «Алярм!» – и со всех ног мчались в бомбоубежища.

«Неприступная» Сеща становилась похожей рельефом на луну – вся она была изрыта кратерами воронок.

Девушки Ани Морозовой словно считали себя завороженными от своих, советских бомб. Они радовались каждому налету, каждой бомбе. Подбирая листовки с Большой земли, они покрывали их поцелуями, прижимали к сердцу…

– Слава богу! Пронесло! Услышал Господь мои молитвы! – говорила Люсина мать после очередной бомбежки. – Слышь, Люсек, ты сообщи нашим, где наш дом, чтобы нас-то не бомбили. На Бога надейся, а сама не плошай!

Полковник Дюда, начальник авиабазы, пошел на такую военную хитрость: в стороне от летного поля он соорудил ложный аэродром, установив на лугу фанерные макеты «хейнкелей» и «юнкерсов». Во время ночной бомбежки немцы тушили огни на настоящем аэродроме, зажигали их на ложном и жгли смоляные бочки, имитируя пожар самолетов. Однако, предупрежденные подпольщиками, наши летчики лишь для вида сбросили несколько фугасок на ложный аэродром и продолжали бомбить настоящий. В огне и дыму утопала вся база.

– А Геринг говорил, будто мы уничтожили всю русскую авиацию! – недоуменно ворчал кое-кто из немцев.

Оберштурмфюрер Вернер уговорил полковника Дюду обнести аэродромными огнями гражданскую часть поселка Сеща – пусть русские бомбы убивают русских.

– Уцелевшие жители ожесточатся и будут охотнее работать на нас! – сказал Вернер.

– Вы дьявол, Вернер, – соглашаясь, сказал Дюда.

Но и эта варварская затея была сорвана работой подпольщиков. Они не допустили убийства мирных жителей, вовремя предупредив командование и сигналя трехцветными электрофонариками во время ночных бомбежек.

Местные жители поглядывали на Аню и ее подруг с неодобрением, а то и с открытой ненавистью: русские девчата, комсомолки, а якшаются с холуями в гитлеровских мундирах! Сещинцы не подозревали, что если бы эти девчата и эти поляки не наводили советские самолеты, то Сещу бомбили бы вслепую, и тогда пропал бы и поселок, и все живое в нем.

И ночь за ночью плыл над Сещей многоголосый вой сирен воздушной тревоги, и ветер носил хлопья гари. «“Иван” превратил базу в полигон для бомбометания!» – ругались асы.