Прямой наводкой по врагу - Исаак Кобылянский

Второй проблемой был также незнакомый мне элемент курсантского обмундирования — подворотничок (узкая полоска белой ткани, которую полагалось пришить к внутренней стороне воротника гимнастерки). Здесь меня, маменькина сыночка, подвело неумение пользоваться иголкой с ниткой. Не забуду, как я в составе группы курсантов-новичков получил первую двухчасовую увольнительную в город. Дежурный офицер, стоявший у ворот, прежде чем выпустить курсанта за пределы училища, придирчиво осматривал его внешний вид. Некоторым пришлось подтянуть ремень, другим — возвращаться в казарму, чтобы наваксить сапоги. Мне было велено отпороть косо-криво пришитый подворотничок и пришить его «как положено». Со стыдом вспоминаю, что добиться более-менее приемлемого результата мне удалось лишь за несколько минут до истечения срока увольнительной, так что мой первый выход за пределы училища, увы, не состоялся. (И все-таки довольно скоро я научился мастерски накручивать портянки и почти идеально пришивать подворотнички.)

* * *

Нашим главным учебным предметом была, естественно, артиллерия. Мне она давалась очень легко. В отличие от большинства курсантов я был силен в тригонометрии, очень быстро считал в уме. Поэтому мне не составляло труда мгновенно пересчитывать расстояния в деления артиллерийского угломера и наоборот, в то время как остальные курсанты нашего взвода долго возились с арифметическими выкладками.

Легко разобрался с новыми терминами: «эллипс рассеивания», «репер», «деривация» и др. Имея опыт работы с приборами в институтских лабораториях, быстрее других курсантов научился пользоваться стереотрубой и буссолью, наводить орудие прицельным устройством — панорамой. В общем, за несколько первых недель я уже хорошо понимал основы артиллерийской стрельбы.

Помимо артиллерии нас учили военным уставам, особенно налегали на новый боевой устав пехоты, который, судя по манере изложения, был написан (или, по меньшей мере, отредактирован) лично Сталиным. Многое в уставах приходилось заучивать на память, здесь мои успехи были менее заметны. Вспоминаю почти комическую, но обидную для меня ситуацию, в которую я попал, направляясь по какому-то делу в штаб училища. Мне не повезло: перед входной дверью сидели на скамеечках два офицера одинакового звания, но с разными символами рода войск. Согласно уставу, чтобы пройти, я должен был спросить разрешения у старшего по званию. Приблизившись, остановился по всем правилам, отдал честь и обратился наугад к тому, что сидел справа: «Товарищ лейтенант химической службы! Курсант Кобылянский. Прошу разрешения пройти». Увы, в ответ прозвучало: «Отставить!» Во второй попытке я обратился к тому, что слева, и опять «Отставить!». Называл другие рода войск — безуспешно. После пяти или шести попыток офицеры перестали издеваться и раскрыли названия родов войск, которые я не сумел отгадать. Один из них был, кажется, лейтенантом административной службы, кем был второй, не помню.

Хорошую службу в училище сослужили мне очки, которые носил, никого не стесняясь, от подъема до отбоя. Они позволяли мне, близорукому, своевременно увидеть начальство и подготовиться к встрече или, если требовалось, избежать ее. Во-вторых, благодаря очкам я оказался метким стрелком. Третье, тоже очень важное преимущество давало ношение очков в учебном классе. Здесь они играли роль средства маскировки: подперев одной рукой подбородок, я мог спокойно дремать на занятиях. Других засыпающих курсантов (а ведь каждому из нас так хотелось поспать!) преподаватель «засекал» мгновенно. Вспоминаю забавную историю, случившуюся в нашем взводе. В этот день дежурным по классу был курсант Гурген Мовсесян. Когда вошел преподаватель артиллерии, Мовсесян, как положено, громко скомандовал: «Взвод, встать! Смирно!» — и затем доложил о готовности взвода к занятию. Минут через десять Гурген уснул, и заметивший это преподаватель, указывая на него пальцем, спокойно сказал: «Разбудите-ка этого». Сидевший рядом курсант локтем подтолкнул Мовсесяна, тот, проснувшись, долю секунды соображал, что происходит, затем быстро встал из-за стола и во весь голос объявил: «Взвод, встать! Перерыв!» Все захохотали, а пожилой полковник, читавший нам артиллерию, даже прослезился от смеха.

Размеренную жизнь курсантов разнообразили дежурства, наряды, караулы, походы на хозяйственные работы для училища или в помощь колхозам, а также, очень редко, посещение вечерних зрелищ в гарнизонном клубе.

Всего один раз пришлось мне нести караульную службу, но до сих пор помню, какими трудными были эти сутки из-за нарушенного режима сна. Спали по два часа с четырехчасовыми перерывами. Я караулил склад горючего в смену, начинавшуюся после полуночи. Вокруг сплошной мрак, полная тишина, ни присесть, ни расслабиться, ни словом перемолвиться.

За два часа дежурства немеют ноги (а если опереться на винтовку, тут же засыпаешь, что очень опасно: в любую минуту может появиться начальник караула или его помощник). Я тогда еле дождался разводящего со сменой. Ненамного легче было дежурить днем под палящим солнцем, глаза, почти как ночью, слипались ежеминутно.

Незабываемые воспоминания оставило дежурство нашего взвода в столовой училища. Это случилось в первые недели пребывания в Талгаре, когда изголодавшиеся «на гражданке» курсанты, несмотря на то что кормили нас в училище превосходно, по нормам мирного времени, продолжали жадно смотреть на все съедобное. У некоторых жадность проявлялась так откровенно, что это вызывало презрение остальных. (Один из моих троих соседей по столику в столовой всегда упорно ожидал, пока остальные снимут с общей тарелки свои порции масла, разберут хлеб с хлебницы и насыплют себе сахару из сахарницы. После этого он хлебной мякотью тщательно вытирал оставшиеся на тарелке следы масла, высыпал в свой стакан оставшийся сахар из сахарницы, а в кашу — крошки хлеба из хлебницы.)

Дежурство по столовой начиналось сразу после ужина. Первой работой, которая мне досталась, была очистка котлов от остатков рисовой каши с изюмом. Деревянными лопатками мы соскребали со дна и стенок котлов еще теплую жирную хрустящую корочку, вкуснее которой, казалось, не было ничего на свете. Насытившись выше всякой меры, остальное укладывали в эмалированные ведра. В полночь дежуривший по кухне офицер ушел к себе домой (прихватив при этом с полкило сливочного масла, а я, случайно заметив это, не мог поверить своим глазам: офицер обворовывает курсантов!). Оставшись без надзора, мы с напарником понесли четыре ведра корочки в палаточный городок, где спали свободные от наряда курсанты нашего взвода. Тихонько, чтобы не услышали дежурные, мы пробрались к палаткам и растолкали спящих товарищей, оставив по ведру в палатке. Прошло несколько минут, и ведра были опустошены. За сутки дежурства пришлось немало потрудиться, но главным, что запомнилось, было жадное поглощение гигантского количества всевозможной еды. Последствия обжорства не заставили себя долго ждать: почти весь состав дежуривших несколько дней страдал животом.