Малинче - Лаура Эскивель

Малиналли, словно зачарованная, смотрела на огонь и узнавала в нем одну за другой тысячи и тысячи скрытых форм и теней. Наконец, когда огонь догорел и в очаге остались лишь угли, бабушка улыбнулась и сказала ей:

— Запомни, что не бывает в жизни таких неприятностей, бед и печалей, какие не мог бы поглотить огонь.

Девочка посмотрела бабушке в лицо и заметила, что по ее щекам поверх высохшей глиняной маски текут слезы. Тем временем бабушка достала плетеную корзину, где лежали ее вещи, и вынула жадеитовые бусы и браслет. Надевая бусы на шею внучке, она негромко, спокойным голосом благословляла девочку:

— Пусть земля будет единым целым с твоей ступней, пусть она надежно носит тебя по себе, пусть поддержит тебя, когда ты вдруг потеряешь равновесие. Пусть ветер освежает твой слух, и пусть он всегда дает тебе ответ на любой вопрос, пусть излечит все то, что принесет вдруг налетевшая на тебя печаль. Пусть огонь оживит твой взгляд, пусть очистит твою пищу и напитает твою душу. Пусть дождь будет верным твоим другом, пусть он нежно омоет тебя, очистит твое тело и твой разум от всего, что тебе не нужно, от всей грязи, которая пытается пристать к нам на протяжении жизни.

Девочка почувствовала, что бабушка прощается с нею, и со слезами в голосе взмолилась:

— Цитли, не уходи от меня, останься со мной.

— Я ведь уже говорила тебе, что никогда тебя не брошу.

Обнимая и целуя внучку, бабушка мысленно передавала заботу о ней от себя солнцу. Она молила всех богов, чтобы они помогли Малиналли в жизни. Безмолвно, раз за разом повторяла она про себя: «Пусть страх сам боится Малиналли. Пусть она будет победительницей страха, той, от которой бежит страх, той, которая испепеляет страх, той, которая уничтожает страх, стирает страх в порошок, той, которая никогда не ведает страха».

Малиналли обняла бабушку и сидела так долго-долго — до тех пор, пока не успокоилась. Когда же наконец их объятия разомкнулись, девочка увидела, что бабушка больше не дышит и не двигается. Старая женщина покинула мир, где существует время, ее душа безмолвно ушла из тела, ее язык вернулся в вечное молчание. Малиналли поняла, что за бабушкой пришла смерть, и заплакала.

Сейчас, начиная новую жизнь, разжигая новый огонь в доме своих новых хозяев, Малиналли чувствовала себя счастливой. Все шло именно так, как ей того хотелось. Она мечтала, чтобы время слез осталось наконец позади. Она чувствовала, как меняется изнутри, как становится другим человеком. Первые дни после прибытия в лагерь чужеземцев навеки останутся в ее памяти. Ни разу, ни на миг она не почувствовала себя здесь уязвимой, не ощутила опасности, не встрепенулась от так хорошо знакомого ей чувства неуверенности. Да, конечно, в лагерь испанцев она попала не одна. Одиноко ей не было вовсе не потому, что вместе с нею сюда привели еще девятнадцать женщин-рабынь. Даже без них ей не было бы страшно или сиротливо. Ее прошлое оставалось с нею всегда и везде. Прошлое ее семьи, ее личное прошлое, прошлое ее народа и всего мира. На шее у нее по-прежнему висела нитка жадеитовых бус, которые в день смерти подарила ей бабушка. На щиколотках позвякивали бубенчики. Вот так, в уипиле, сшитом ею самой и украшенном узором из ярких перьев редких птиц, изображающим лестницу, уходящую в небо, она когда-нибудь тоже поднимется туда, в небеса, чтобы снова встретиться с единственным человеком, по-настоящему любившим ее, — с бабушкой.

Глава четвертая

Малиналли стирала белье в реке в окрестностях Чолулы, когда почувствовала сильную головную боль. Здесь очень шумно, подумала она, слишком шумно. Ей мешали не только журчание воды и шуршание трущейся ткани, но и тот шум, что звучал у нее в голове. А вокруг все двигалось, гудело и шумело, словно призывало включиться в эту игру. Даже река, в которой она привычно полоскала одежду, словно вознамерилась исполнить некую мелодию, и ее воды то с силой, то спокойнее ударялись о камни на берегу. А тут еще крики и щебетание расшумевшихся как никогда птиц, кваканье лягушек, стрекотание кузнечиков, отдаленный лай собак и нескончаемая шумиха новых обитателей этой земли. Пришельцы все время шумели: они громко говорили, они чистили свои доспехи и клинки, перетаскивали с места на место пушки, грохотали тяжелыми стволами аркебуз. Малиналли в последнее время стало не хватать тишины и покоя. Недаром было сказано в священной книге ее предков — «Пополь-Вух», что мир был создан в полной тишине, в ночной мгле и покое, когда еще не было света.

Тишина была нужна Малиналли для того, чтобы творить и создавать. Ей нужны были слова — много новых, непривычных, странных для ее слуха слов. Эти слова должны были быть точными и понятными. Вскоре после того, как Малиналли приняла крещение, Кортес забрал ее от сеньора Портокарреро и определил к себе в услужение. Вскоре он стал называть Малиналли «языком». Заметив успехи девушки в испанском языке, Кортес потребовал, чтобы она переводила его слова, обращенные к посланникам Моктесумы, на язык науатль и, наоборот, их речи на испанский. Малиналли учила незнакомый язык легко и быстро. Но все же она понимала, что знает его еще недостаточно хорошо. Она по-прежнему то и дело обращалась к отцу Агилару, подыскивая подходящие для перевода слова. Точно передать смысл сказанного оказалось нелегкой задачей: слишком уж различались эти языки, культуры, сами законы мышления.

Переводя новую фразу, Малиналли всякий раз ощущала, что обращается к памяти сотен поколений своих предков. Стоило кому-либо из посланников императора упомянуть имя Ометеотля, создателя мировой двойственности — Ометеситли и Омесиуатля, олицетворяющих мужское и женское начала, — как ей, будучи переводчицей, требовалось прервать разговор и объяснить собеседнику, что посланник возводит свою речь к моменту сотворения мира. Вот какова была сила и власть произнесенного слова. Она терялась в догадках, как можно заключить в одно чужое слово самого Ометеотля — того, у кого нет ни формы, ни тела, ни контуров, того, кто не рождается и не умирает, того, кого не может намочить вода, не может сжечь огонь, не может сдвинуть с места даже самый сильный ветер, кого не может скрыть даже сама земля. Нет, это действительно невозможно. Так же сложно было и Кортесу, которому никак не удавалось растолковать Малиналли некоторые догматы его религии. Как-то раз Малиналли снова спросила его, как зовут супругу того бога, в которого он так ревностно верит. Кортес, как и брат Агилар, ответил:

— У бога нет супруги.

— Так не бывает.

— Почему нет?

— Потому что без женского лона и чрева, без царящей в них темноты не может появиться и свет, без темноты, спокойствия и безмолвия не может родиться новая жизнь. Лишь в самой глубине своего лона мать-земля рождает драгоценные камни; так и в глубине материнского чрева обретают свое обличье люди и боги. Без женского чрева не может быть бога.

Кортес пристально посмотрел на Малиналли и увидел свет в самой глубине этих бездонных глаз. На мгновение господин и рабыня-переводчица почувствовали себя связанными воедино. Но Кортес, собрав в кулак всю волю, заставил себя отвести взгляд и отстраниться от этой женщины. Он внезапно понял, что испытывает страх перед этим чувством единения, общности с Малиналли. Он поспешил закончить разговор, потому что вдруг представил себе, насколько странным мог показаться со стороны: богословская беседа между ним и этой дикаркой, рабыней, взятой им в услужение.

— Ну чего стоят твои рассуждения? Что ты можешь знать о Боге! Посмотри на своих истуканов: они, только чтобы выжить, требуют от вас всю кровь мира. А наш Бог отдает нам свою кровь при каждом причастии. Не он берет нашу кровь, а мы пьем по глотку его крови.

Эти слова Кортеса Малиналли совсем не понимала. Она услышала в них то, что хотела и что могла услышать. Получалось, что бог этих испанцев на самом деле жидкий, потому что его божественная сущность заключалась в его крови — в жидкости, наполняющей тело, в той жидкости, что утоляет жажду любви, что содержит в себе космическую вечность. Против этого Малиналли возразить ничего не могла, да и не хотела. Она и сама с удовольствием бы поверила в такое божество.

— Так значит, твой бог — жидкий? — взволнованная и воодушевленная своей догадкой, спросила Малиналли.

— Жидкий? Как это?

— Но ты же сам сказал, что он заключен в той крови, которую вы пьете.

— Ну что же, женщина, в этом ты, может быть, и права. Но теперь ответь мне на один вопрос: твои боги дают тебе свою кровь?

— Нет.

— Вот видишь! Значит, не надо в них верить.

На эти слова Кортеса Малиналли отвечала со слезами на глазах:

— Я не верю, что богам нужно приносить кровавые жертвы. Я верю в твоего жидкого бога, и я рада, что есть в мире такой щедрый и вездесущий бог, который проявляется во всем, даже в каждой моей слезе. Мне нравится, что он может быть строгим, суровым, но всегда справедливым, что его гнев может уничтожить весь наш мир, но и создать тут же другой мир, который будет лучше нашего. Вот только ничего из этого он не сможет сделать без воды и без чрева. Чтобы зацвел цветок и была спета песня, нужна вода — только в ней рождаются слова и материя обретает форму. Нет, конечно, есть жизнь, которая рождается не из материнского лона, но такая жизнь продолжается на нашей земле лишь краткий миг, тогда как все, что возникает из тьмы, что зарождается в глубине пещер, как драгоценные камни или золото, — все это остается в нашем мире надолго. Говорят, что там, за морем, есть такая земля, где горы поднимаются еще выше, чем наши, и что там, в теле нашей матери-земли, хранится много-много воды. Эта вода делает землю плодородной, еще там есть глубокие пещеры, в которых рождаются великие сокровища…