Не чужие (СИ) - Рай Елена

Матвей сразу берет в руки листы бумаги и стопку карандашей, которые любезно вложил в его ладонь Давид.

— У тебя две няни? — озадаченно спрашиваю, глядя, как на бумаге появляется подобие домика с трубой.

— В основном одна, но в критические моменты могут понадобиться две, — достает из рюкзака мальчика бутылку с водой и пачку детских печенюшек. — Сейчас позвоню нашей экстренной няне, чтобы забрала его.

Матвей, услышав наш разговор, грустно опускает уголки губ, пряча свои серенькие глазки. Скорее всего, он не раз слышал подобное, чувствуя себя каждый раз лишним.

— Можно я с ним погуляю? За нашим институтом есть хорошая детская площадка с современными игровыми модулями. Думаю ему будет интересно, а потом вы вместе поедите домой, — и по тому, как загораются глазки мальчугана, он точно хочет на эту самую площадку, а экстренная няня, скорее всего захочет затащить его обратно домой, лишая последнего шанса насладиться солнечной погодой.

— Ева… если тебе будет удобно. Меня сейчас ректор ждёт на ковер, а Матвей очень некстати… — предупреждающе шикаю на него, чтобы замолчал. — Много работы, сынок.

— Я знаю, пап… Всегда одна сплошная работа, — грустно вздохнув, продолжает рисовать.

— Меня зовут, Ева. А ты, Матвей, — протягиваю ладонь, присаживаясь рядом с ним. — Сколько тебе лет?

— Ему скоро четыре. Большой пацан, — роняет Давид, направляясь к выходу. — Заменю тебя на твоей последней лекции. Освобожусь примерно через два часа.

И вот теперь мы вдвоем провожаем спину «занятого папочки».

— Матвей, не бойся меня. Я не обижу, — вырывается из меня первое, что пришло на ум. Дети же могут бояться незнакомых людей? — Пока папа занят — мы с тобой погуляем.

— Я не боюсь, — встав на ножки, складывает обратно карандаши и кладет рисунок на стол к Давиду. — А ты красивая.

Когда маленький ребенок говорит такие слова — ему сразу веришь, потому что дети не умеют врать. Они на это не способны. Чего не скажешь о взрослых…

На втором часу нашей прогулки, выясняется, что Матвей хочет в туалет, а потом и пить, и кушать. Все его поручения я беспрекословно выполняю, потому что чувствую, что так нужно. Мы обмениваемся энергией, как с Кириллом. И это немного меня пугает.

— Хотел уже звонить, — Давид встаёт из своего кресла и направляется к нам, чтобы потуже завязать шарфик Матвею. — Подвезем тебя домой, Ева.

— Мы задержались… угостила его заварным пирожным с помадкой. Матвей сказал, что ты ему такие покупаешь, — кажется я сдала мальчика, судя по ухмылке на лице его отца.

— Хитрый, — подмигивает мальчику. — Подождите меня. Сейчас оденусь.

Проходит минут тридцать, как машина Давида притормаживает во дворе моего дома.

— Пока, Матвей, рада была с тобой познакомиться, — посылаю ему улыбку и слегка сжимаю его теплую ладошку.

— Папа… а можно она будет моей няней? Она самая красивая и добрая, — весело спрашивает у него.

— Не получится, парень, — косо посмотрев на мальчика, недобро улыбается.

Он хотел сына от меня… просил бросить пить противозачаточные.

Нужно уходить, чтобы не возникло гнетущее молчание, чтобы не рвать себе душу, не винить себя за прошлое, захлебываясь в слезах. Я это проходила. Мы это проходили.

— У тебя отличный сын, Давид. Хорошего вечера, — еще раз улыбнувшись мальчику, покидаю салон автомобиля.

Оказавшись на улице, поспешно иду к подъезду, как вдруг оказываюсь в капкане уже до боли знакомых рук.

Его ладони сминают мое тело сквозь теплое пальто, отключая мир вокруг нас.

— Раз ты любишь проводить время дома… хочу первое совместное утро, — шепчет Кирилл мне в губы, чтобы накрыть их своими губами.

— Как ты здесь оказался? — отвечая на поцелуй, ласкаю его рот языком.

Кирилл издает протяжный рычащий стон, отстраняясь, чтобы обхватить ладонями мое лицо.

— Ты права, нам поздно начинать конфетно — букетный период…

И отголоски моего сознания повергают меня в шок. Я не видела, как уехала машина Давида с моего двора, а это может только означать одно… на одного человека, узнавшего о моем тайном и запретном влечении стало больше.

Глава 16

Давид

— Папа, — через секунду уже более настойчиво: — па — па, хочу ещё тех сладких булочек, которые мне Ева покупала!

Пальцы, что до этого момента с сильной сжимали руль, теперь нервно подрагивают, не реагируя на мыслительные команды, которые тщательно посылает мой мозг.

— Нет! — рявкаю так, что стекла в салоне начинают дрожать.

Мне самому становится страшно от самого себя и своего состояния, вызванное событием, которое никогда не должно было произойти, по — моему убеждению, относительно ее личной жизни.

Матвей обиженно закусывает белыми зубками нижнюю пухлую губежку и отворачивается к окну, а мой взгляд, словно прикипает к рукам Евы, что так настойчиво утягивают за собой ее знакомого в подъезд.

Сын тихо всхлипывает, отчего я невольно морщусь. Моя жестокость к собственному ребенку никогда не будет оправдана — он не виноват, что стал моей неисправимой ошибкой, которую его непутевая мамаша не смогла решить вовремя.

— Матвей, прости, — трогаюсь с места. — Я плохой отец…

— Ты хороший, — вытерев слезы со своего личика, Матвей загадочно улыбается. — И ещё… классный! Меня этому слову Ева научила, — тяжело вздохнув, выруливаю со двора на главную дорогу.

Перед мысленным взором снова проносится картина, как Ева распахивает свои пухлые губы, чтобы поцеловать другого. Она даже не удосужилась дождаться, пока мы уедем. Жаль, я не видел лица ее ухажера, может быть понял, почему в очередной раз выбирают не меня.

Резко жму на педаль тормоза, чуть не влетая в Ауди, стоящую впереди нас на светофоре. Оборачиваюсь и смотрю на Матвея — он увлекся битвой резиновых динозавров, поэтому ничего и не почувствовал.

— Закажем пиццу, сын? — стараюсь, чтобы мой голос звучал более бодрее, чем мое внутреннее состояние.

— С хрустящей корочкой? — живо интересуется он.

— Да, как ты любишь, — получив искреннюю эмоцию радости, разворачиваюсь обратно, чтобы сконцентрировать все свое внимание на дороге во избежание непоправимого.

Виктория встречает нас на пороге квартиры, моментально включаясь в свою работу.

— Матвей, раздевайся. Ужин уже на столе, — пропустив смешок, решаю ее огорчить относительно домашней стряпни.

— Курьер с пиццей приедет через тридцать минут, — сняв куртку, нагибаюсь, чтобы развязать шнурки на своих ботинках.

— Но, как же… вы же сами… совершенно на вас не похоже… — лепечет пожилая женщина, явно не ожидавшая такого подвоха с моей стороны.

— Я вам плачу деньги и прошу выполнять то, что говорю, а остальное вас не касается, — прекращаю всякое негодование относительно собственного решения. — Буду у себя, надеюсь вы не будете отвлекать меня по пустякам.

— Хорошо, Давид Эдуардович, как скажете, — она уводит сына в его комнату, рассказывая по пути, чем будут заниматься этим вечером.

Виктория давно не обижается на мой скотский характер, понимая, что не от веселой жизни мне приходится находиться в статусе «отца одиночки». Моя благодарность ей выражается в отличной премии, перечисляемой на ее лицевой счет.

Войдя в свою спальню, щелкаю замком. Расстегиваю рубашку, сбрасывая ее на пол. Нет даже малейшего уважения к труду милой девушки, что убирает мой дом, и которую я трахаю, когда нет времени на поиски ночных приключений.

Избавившись от оставшейся одежды, захожу в душевую кабину. Включаю поток ледяной воды, затем горячий. Ни черта легче не становится. Удар.

Костяшки правой руки — сплошное месиво из крови и мелких крошек стекла. Капли алой жидкости тонкой струйкой стекают на кафельной покрытие, вниз.

На это можно смотреть бесконечно долго, но я так не могу. У меня есть весомые обязательства, о которых нельзя забывать. Во мне ещё есть светлая сторона моей души, которая не подверглась тотальному уничтожению от предательства любимого человека.