Парадокс добродетели. Странная история взаимоотношений нравственности и насилия в эволюции человека - Ричард Рэнгем

И тут волчица оскалилась всеми своими зубами. Без всякого предупреждения она бросилась на меня, так что я еле удержался на ногах. Эрих испуганно кричал: “Уходи отсюда, уходи! Они убьют тебя!”, и я не знаю, как мне удалось ему повиноваться. Обратите внимание на выбор слов: “Они убьют тебя!” Словно в тумане, я видел, как вокруг меня собираются волки, как один волк тянет меня за штаны, пока Касси терзает мою левую руку.

“Зачем ты ее ударил?” – позже спросил Эрих, так тихо, что я еле его услышал за бешеным стуком своего сердца.

“Я не ударил! Я похлопал ее по спинке! Ты сказал вести себя с ними как с собаками, и именно так я себя с ними себя и веду – но при этом, даже если у меня с ними возникает какое-то недопонимание, они не отгрызают мне за это голову. Интересно, почему это у всех вас, кто работает с волками, такие жуткие шрамы!” – сказал я на одном дыхании, накладывая давящую повязку на изуродованный рукав моего пуховика. С тех пор мне ни разу не приходило в голову обращаться с ручными волками как с собаками1.

Волки отличаются от собак. Сколько ни приручай волка, одомашненным он не станет. Волк может много лет подряд вести себя послушно, а потом вдруг забыть все, чему его научили. Диким животным доверять нельзя, потому что они все обладают очень высокой реактивной агрессией. Одомашненные животные между тем отличаются от своих диких предков генетически, и вызвать у них реактивную агрессию гораздо сложнее.

Дело тут не в том, насколько животное обучаемо. Шимпанзе – одни из самых умных животных, и если у них с конкретными людьми установились хорошие отношения, они могут слушаться так же, как волки слушались Клингхаммера. Возьмем специалиста по охране природы Карла Амманна. У них с женой Кэти в их доме в Кении в течение двадцати лет жил шимпанзе по имени Мзи, спасенный от браконьеров. Карл рассказывал, что Мзи продолжал спать с ними, даже достигнув половозрелости. Больше всего Мзи любил засыпать, устроившись между Карлом и Кэти и держа их за руки.

Я познакомился с Мзи несколько лет назад в гостях у Амманнов. Он вел себя вполне прилично, но в нашем общении всегда оставалось какое-то напряжение. Однажды во время завтрака мы с ним одновременно потянулись к кувшину с апельсиновым соком. Он схватил мою руку, державшую кувшин, и сильно сжал ее. Ух! “После тебя”, – проскрипел я. Спустя несколько минут, когда Мзи уже допил свой сок, я все еще растирал пострадавшую руку. У Карла и Кэти были с ним прекрасные отношения, но большинству других людей потребовалось бы очень долго приручать Мзи, чтобы спокойно жить с ним в одном доме – а уж тем более спать в одной кровати.

Мзи так хорошо ладил с Амманнами потому, что они посвящали ему очень много времени. То же самое можно сказать и о других человекообразных обезьянах, которые жили или тесно общались с людьми, – таких как, например, горилла Коко у Пенни Патерсон или шимпанзе Уошо у Роджера Фаутса. Тем не менее взрослым человекообразным обезьянам никогда нельзя давать той же свободы, которую мы предоставляем хорошо воспитанным собакам: это небезопасно. В своем рассказе о том, как психолог Роджер Фаутс и его команда работали с говорящей шимпанзе Уошо, в целом написанном в доброжелательном тоне, дрессировщица Вики Хирн упоминает цепи, крюки и электрошокер. Все это могло бы пригодиться Чарле Нэш, которая лишилась зрения, лица, рук и части мозга в результате нападения шимпанзе по имени Трэвис. Трэвису, заслуженному актеру телевизионных шоу, было тринадцать лет, и его хозяйка, Сандра Херольд, обращалась с ним как с полноправным членом семьи. Но однажды, увидев в руках Чарлы, подруги Сандры, одну из своих игрушек, Трэвис напал на нее и нанес чудовищные травмы2.

Даже когда шимпанзе живут в семьях или проводят всю жизнь вместе с людьми, которые изучают их и относятся к ним с искренней любовью и заботой, это все равно не гарантирует, что во время приступа агрессии они не воспользуются своей физической силой – даже если в остальном прекрасно понимают правила. Некоторым шимпанзе – как, например, Уошо – везет, и они живут вместе с другими шимпанзе в местах, специально приспособленных для того, чтобы они чувствовали себя комфортно. Другим везет меньше, и они проводят всю свою взрослую жизнь в одиночном заключении. Но в обоих случаях свободу шимпанзе приходится ограничивать – из-за их неспособности к самоконтролю. Как пишет Хирн, по-настоящему доверительные отношения мы можем иметь только с одомашненными животными.

Человек занимает вполне определенное место на шкале прирученности/одомашненности. По сравнению с дикими животными мы спокойны и больше похожи на собаку, чем на волка. Мы можем смотреть друг другу в глаза. Мы не так легко выходим из себя. В большинстве случаев мы умеем сдерживать приступы агрессии. Один из самых мощных стимулов агрессии у большинства приматов – это присутствие чужака. Но, как отмечает детский психолог Джером Каган, он сотни раз наблюдал за тем, как двухлетние дети встречаются с незнакомыми детьми, и ни разу не видел, чтобы кто-то из них ударил другого. Способность мирно взаимодействовать с другими людьми есть у нас с рождения. Как и у одомашненных животных, у человека высокий порог возникновения реактивной агрессии. В этом отношении мы гораздо больше похожи на одомашненных, чем на диких животных3.

Представление о том, что люди – это одомашненные животные, возникло еще в Древней Греции. Тогда, больше двух тысяч лет назад, эта гипотеза имела две версии. Согласно одной, одомашненность – общая характеристика всего человечества. Согласно другой – к несчастью, более распространенной, – разные группы людей одомашнены в разной степени. Теофраст был последователем Аристотеля и главой школы перипатетиков в Афинах. Он считал, что одомашненность характерна для всех людей в равной степени. К сожалению, не все были с ним согласны. Аристотель придерживался другой точки зрения, и когда о его идеях вновь заговорили в XIX веке, ни к чему хорошему это не привело. Аристотель считал, что большинство людей – например греки и персы, с которыми он был знаком лучше всего, – гораздо менее агрессивны, чем дикие животные, и по шкале прирученности относил их к той же категории, что и лошадей, коров, свиней, овец, коз и собак. Однако охотников-собирателей он считал дикими, а значит, неодомашненными. Таким образом, Аристотель полагал, что одни люди менее