Рок на Павелецкой - Алексей Поликовский

– Где? Какие тарелки?

– Везде. Везде и всегда он как ненормальный вылизывал тарелки. В забегаловках брал жратву, съедал, а потом вылизывал тарелки. Я сам это видел много раз. Стоит с пустым взглядом и лижет тарелку. Полный абзац, как тогда говорили. Абзац! – радостно повторил он ещё одно словечко тех времен и заржал опять.

Он сидел передо мной на диване – маленький обрюзгший мужичок в серых тапках, бывший басист легендарной группы Final Melody – и весело ржал. В нем было какое-то неправильное, кривое, веселое жизнелюбие, жизнелюбие лопуха.

– Я единственный из них вел настоящее двойное существование, – продолжал он, после того, как мы опять выпили по стопке, – каждый день ходил в институт, конспектировал «Малую Землю», сдавал зачеты по научному коммунизму и писал комплексные планы личного развития студента. Я единственный из всех имел планы на будущее: закончить институт, работать в МИДе… Это мне было обеспечено по семейному происхождению, так сказать. У остальных никаких планов не было. Что там было им планировать? Мираж периодически исчезал. Потом появлялся: «Где ты был? Мы тебя искали!» – «На вокзале». Он любил вокзалы, он уходил на площадь трех вокзалов и там сидел на скамейках, пил с командировочными, ел плов с узбеками в тюбетейках. Иногда он спал там. Утром возвращался домой, принимал душ, пил кофе, слушал музыку, Deep Purple или Gratifool Dead, потом ехал в бункер на репетицию. Он говорил, что ему нравится запах рельсов, это я помню. Я от него балдел. Я таким свободным никогда не был, я не мог жить на вокзале и беспрерывно жрать сосиски. К тому же, он фарцевал – продавал гитары, диски, трузера с зиппером. Что они вытворяли, слушай, Moonlight Drive, что они вытворяли! – теперь он захихикал. Радостно. – Вот слушай! Магишен откуда-то приносил анашу, они курили её, а потом они с Миражом спорили, что именно может в советских условиях заменить ЛСД, и приходили к выводу, что это не анаша, а поганки. Надо наладить сбор поганок, организовать хипповую коммуну, солить грибы, мариновать, распространять бесплатно на концертах. Викинги же ширялись поганками. Такую чушь они несли. Все было очень страшно, – вдруг сказал он. – Я боялся, что нас загребут и посадят.

– Да брось ты, – сказал я. – Ты преувеличиваешь. Это был карнавал. Праздник жизни. Я сейчас вспоминаю с удовольствием.

Мы выпили.

– Ну да, конечно, это был карнавал. Маленький, локальный карнавал четырех людей, которые жили в очень скучную эпоху… Но учти, они были невменяемы. К концу, то есть к лету 1981, они просто уже дошли до высших степеней невменяемости. Я любил рок-н-ролл, любил его как музыку, а они, конечно, вкладывали во все это что-то другое, в духе Достоевского: все, мол, дозволено… И не просто дозволено, а даже вот так вот: весь, мол, смысл и кайф рок-н-ролла именно в том, чтобы сделать в жизни как можно больше недозволенных вещей. Ну ладно, про грибы это был треп, хотя я не исключаю, что эти два козла могли в виде эксперимента и поганок нажраться. В группе в ходу, например, был так называемый «компотик». Знаешь, что это? Пил с нами?

– Нет. Не помню. Вроде не пил. Портвейн много раз пил.

– В вермут добавлялась пригоршня димедрола. Увесистая пригоршня, таблеток двадцать разом. Все это взбалтывается как следует. Выходила розовая мутная дрянь. Кайф улетный. Вермут я пил легко, мог заглатывать его литрами, но когда первый раз после репетиции выпил компотика, то улетел очень серьезно. В тот раз на репетиции был в гостях какой-то каратист, друг Магишена, он все время рассказывал о своих подвигах, о том, что в армии служил в каком-то особом спецназе, что он любимый ученик Штурмина, что может тыщу раз отжаться на одном кулаке и сделать хоть горизонтальный, хоть вертикальный шпагат. Он якобы даже учился в Гонконге у китайцев. Зашла речь об Оззи Осборне, как он на концерте откусил голову летучей мыши, и каратист сказал, что это все фигня, подумаешь, откусывать голову летучей мыши, когда тебе подносят её на блюдечке с голубой каемочкой, а вот попробовал бы Оззи, как они в спецназе, сам ловить полевых мышей и жрать их живыми. Одного не пойму, как, блин, он мог попасть в Гонконг при Советской власти? Ты знал кого-нибудь, кто при Советской власти попал в Гонконг?

– Я тогда знал одного мужика, он ездил отдыхать в Болгарию, на Солнечный берег…

– Причем здесь Болгария, придурок?! Тот тип говорил про Гонконг!

– Ну и что? Не ори!

– Подожди, давай. Prost, приятель! Он мне действовал на нервы. Ему сказали: «Ладно, хватит трепаться, сделай что-нибудь, покажи!» – а он в ответ требовал, чтобы мы поймали ему мышь, и он тогда разорвет её зубами прямо на наших глазах. Скалил зубы, делал жуткие рожи. От него не отставали, и он, не моргнув глазом, сел в горизонтальный шпагат прямо в лужу. Горизонтальный шпагат в луже, ты понял? Это был high-class. Это мы были уже на улице, шли за очередной бутылкой, веселые такие. Он порвал брюки в паху, ходил весь вечер в дупелину пьяный в мокрых порванных брюках малинового цвета. Пришли в бункер с целой сумкой вермута, и он тут же в восторге от того, что все так удачно в жизни складывается, расколотил ударом ладони спинку стула и посоветовал мне попробовать сделать тоже самое. Я с размаха вмазал ребром ладони – стулу хоть бы что. Я опять, потом бил его ногами… Я никогда таким пьяным не был. Утром мне в травмпункте сделали рентген – в руке трещина…

– Я таких историй тебе сейчас десять штук расскажу. Это все не повод… Из группы ты отчего ушел, ты мне можешь сказать?

– Пить надо было беспрерывно, у меня голова опухала уже. Уши висели, как у мертвого зайца. А я же учил иностранные языки! С утра голова не варила после репетиций, а у меня первой парой латынь. Ocium post negocium, – сказал он. – Sit transit gloria mundi. Красивый язык, а?

Мы чокнулись и выпили.

– Это была любимая забава в Final Melody – нажраться и репетировать. Я на таких репетициях обычно падал раз пять, цеплялся ногами за провода, опрокидывал динамики. Дебоширил. Мираж и Магишен импровизировали, они могли это делать даже в самом страшном кайфе, он им только помогал, а я был не так вынослив, как они – не попадал в ноты. Они мне что-то орали, я им в ответ тоже орал. Однажды мы забыли, как выйти из припева, и сыграли его двенадцать раз подряд. Сидели в этом припеве, как в застрявшем лифте. Потом они собрались с силами и вырвались, а я остался и играл припев, несмотря ни на что. Роки Ролл отбирал у меня гитару, я не отдавал, хотел играть, в конце концов он выманил её у меня, дав взамен бонги, погремушки и губную гармошку. И я выл в гармошку и бил в бонги и плясал перед Ильичом танцы народов мира. Мираж играл специально для меня танцевальные соло, в безумном темпе, там у него фрейлакс вытекал из «Чижика-Пыжика», а из лезгинки вытекала самба, сдержанно-страстная, в стиле Сантаны… Такой радости в моей жизни больше никогда не было. Ты понял!

– Понял. А записей у тебя не осталось?

– Слушай, что я вспомнил! Каратист, разъяренный отсутствием мышей, с разбегу, опустив голову, полетел и – хрясь! – О’Кей взмахнул короткими ручками, подпрыгнул на диване, – проломил дверь насквозь! Голова у него торчала с той стороны двери и скалила старичку-вахтеру жуткие рожи, а он сам оставался с этой. Роки в это время оттаскивал Миража от проводов, боялся за его жизнь, он у нас уже побывал с помощью электричества на том свете…

– То есть?

– Что значит – то есть? Ты, оказывается, только строишь знатока, а сам ничего не знаешь о группе Final Melody!

– Давай, рассказывай!

– У Магишена дружки иностранные были, журналисты, дипломаты, то да сё. Аппарат хороший достать было невозможно, и вот один бородатый американ привез Магишену в подарок комбик Фендер Блюз Джуниор. Тяжеленький такой. Семнадцать ламповых ватт всего-навсего в нем было, но он пробивал любое помещение. На лампах комбик, причем лампы наши, советские. Там написано было вязью «Фендер», а дальше шло «Сделано в СССР». Мы отпали прямо, когда увидели – советские лампы в комбике, купленном даже не в Европе, а в солнечном штате Флорида! Ну да, не удивляйся, они, значит, покупали наши лампы, они дешевые и очень даже хорошие… Но в Америке напряжение другое, и мы отдали комбик одному умельцу, и он перемотал его со 110 на 220 вольт, и так перемотал, что Миража грохнуло. На первой же репетиции с новым комбиком, на моих глазах. Он схватился за струны и за микрофонную стойку, лицо его перекосило, и он упал. Потом встал и пошел, не видя, куда, оборвал шнур, и комбик грохнулся на пол. Магишен считал, что именно в этот момент у Миража чуть ли не полмозга погибло, и он стал окончательно невменяемым. Может быть. Потом, позже, я спрашивал его, что он чувствовал, а он отвечал очень коротко: «Я увидел смерть. Она белого цвета»… Так что ты говоришь?

– Записей у тебя не осталось?

– Чччерт, а как жалко, что записей не осталось! – сказал он, поржал и налил ещё водки.

– Хватит, О'Кей, я за рулем.

– А, ерунда, сейчас Светка сделает котлеты с картошкой, протрезвеешь. Я тебе дам антиполицай. У неё знаешь какие котлеты? Брызжут жиром. С панировочкой! Это котлеты мечты, Dreamkoteletten…