Её Я - Реза Амир-Хани

– Ждать тебя заставили? Ничего, сегодня за Искандером заезжать не нужно, он уже на заводе. Марьям-ханум, цветок сердца моего, отвезем в школу, и я… – Немного замявшись, он добавил нерешительно: – Пообщаться с ней хочу.

– Дедушка! – сказала Марьям со смехом. – А я надеялась, ты меня на «Додже» довезешь. Думала, опоздаю, так хоть машиной похвастаюсь!

– Разницы нет, – ответил дед. – Хоть на кобыле привезешь тебя, хоть на осле Марьям наша останется Марьям… А шофера я сегодня отпустил – в Шамиран, по семейным делам.

Марьям молчала. Дедушка продолжал:

– Марьям! Я хотел тебе одну вещь сказать. Знаешь какую?

Марьям вопросительно подняла свои сросшиеся брови.

– Я хочу тебе на тебя саму пожаловаться. Рассказать тебе сплетню о тебе самой… Иногда мне нравится поговорить с тобой… Относительно… мы в такое время живем… Относительно вот того, что было утром хотя бы. Насчет платков, косынок…

– Ага! Утром… Мне стало жарко, и я…

Марьям опустила голову, а дед спросил:

– Зачем ты вообще лицо закрываешь?

– Ну, для того, чтобы не видели посторонние… Я принимаю упрек. Карим ведь тоже посторонний, хотя…

Дедушка как будто обрадовался. Словно он что-то важное услышал. Он взял руку Марьям:

– Да, молодец! Знай, что ты ошибаешься. Лицо закрывают не для того, чтобы скрыть его от постороннего. Посторонний – это же не пугало, не говоря уж о Кариме, который совсем почти свой… Нет! Лицо закрывают потому, что Аллах так велел. Всевышний человеку добра желает, Он наш товарищ, а если товарищ велит что-то человеку, то долг чести – исполнить это.

– Я понимаю, что Аллах так велел, но цель этого – та, о которой я сказала, дедушка, укрыться от…

Дед прервал ее:

– Ты цель оставь в покое. Она нас не касается. Если товарищ что-то требует от человека, то достоинство этого человека состоит в том, чтобы не спрашивать о цели и не выяснять, что к чему. Благородство нас заставляет выполнить просьбу, а не то, что мы находим цель правильной. А если мы не будем знать цели, тогда что? Не будем исполнять?

Коляска между тем остановилась возле школы «Иран», и Марьям хотела уже сойти, но помедлила. Она нагнулась к дедушке и поцеловала его в обе щеки. И он поцеловал обе ее красные щеки. И у обоих глаза стали влажными…

Марьям не успела и двух шагов отойти от коляски, как путь экипажу преградил полицейский Эззати, прозванный Холостяком; на голове его, как всегда, была нелепая синяя шапка. Марьям остановилась в изумлении. А Эззати словно на крыльях вылетел откуда-то, а потом встал перед дедушкой, по-военному щелкнув каблуками, как перед командиром:

– Разрешите доложить, господин? Имею приказ предупредить уважаемых девочек, чтобы не носили покрывала. В настоящее время это не приветствуется. Мне дано указание стоять у ворот школы и напоминать об этом. Я бы не осмелился обратиться к госпоже… дочери уважаемого, пока он не вернулся из поездки. Но тот случай, что вы прибыли лично, позволяет мне доложить… С этой недели все ремесленники также должны ходить вместе с женами на собрание, устраиваемое муниципалитетом. Сегодня очередь принцев.

Дед сделал знак Марьям, чтобы она отправлялась в школу. Поднял руку, как бы говоря ей: «Мы здесь без тебя решим. Дам на чай этому холостяку Эззати, чтобы не болтал чего ни попадя. Этот деревенщина ради нескольких грошей выдумывает какие-то небылицы. Раньше он прямо приходил к дому или заводу, получал мзду и уходил».

И Марьям вошла во двор школы. Девочки стали наперебой спрашивать ее: говорил ей что-то офицер Эззати или нет? Марьям не отвечала. Врать не хотелось, но голову поднимала высоко, дескать, нет, не говорил. У нее кружилась голова. На первом уроке учительница математики спросила ее несколько раз – а та ничего не смогла ответить. Учительница не выдержала:

– Марьям Фаттах! Дважды два будет четыре, а ты сегодня витаешь где-то. Спустись-ка на землю, на первый этаж, в учительскую, умойся там и приведи себя в должное состояние.

Марьям была благодарна учительнице. Может быть, она переела сегодня бараньих ножек, но голова уж очень кружилась. Она спустилась и умыла лицо. Казалось, давит какая-то духота. Вышла в школьный двор – он был пуст. Глубоко вздыхала всей грудью – без толку. Пошла в столовую и попросила чаю у служащей их школы, которую звали Биби.

– Присядь, Марьям Фаттах. Бывает, мокрота-желчь разыграется, съешь не то, тошнота-простуда…

Марьям не очень понимала, что говорит старушка, однако кивала ей и успокоилась немного. Старушка эта была словно слегка не в себе, судя по речам ее, однако опрятная и бодренькая.

– Пей чаек, пей. Это в нем фрукта райская. Ни костяшки в ней, ни кожурки. Чай на тысячу заварок из лучшей бакалеи. Улучшает здоровье, сам Бог говорил: «Выпивший его с удовольствием попадет в рай». Как, Нани-то все еще у вас? Достойная женщина, правильная. Раньше-то она приходила к Биби. Когда я молода была – все ко мне приходили… И Искандер приходил, когда еще Нани не взял за себя… Только ты об этом молчок. А то меня из школы выгонят. Госпожа директриса сказала: «Биби, будешь болтать, тут же тебе вещи велим собрать, и из школы – в полицию». А потом – в органы, и в городскую управу. И пожалуйте: исправительная колония для подростков. Это вроде как и не для нас, а для падших женщин… Но госпожа директриса сказала: если будешь болтать… Тогда половина военных чинов должна в колонию пойти! Звания и погоны тут ни при чем, они все одинаковые. Мужчина – он и есть мужчина… Все пристава, и офицера, и áгенты сыскные…

В этот момент из своего кабинета вышла директриса и крикнула:

– Эй, Биби! Ты о чем там болтаешь?

…Марьям объяснила, что ей стало плохо и что учительница математики отправила ее выпить чаю и прийти в себя. После этого она вернулась в класс. Учительница ее слишком не нагружала.

– Дважды два – четыре, но бывает – человек в ударе, а бывает – ему плохо, день на день не приходится…

Занятия еще не вступили в свою полную силу, и вторым уроком сегодня, как и вчера, было пение. Месье Вартан вошел в класс с пачкой нот, которые раздал девочкам. Взял ноты до, ре, ми, фа, потом просил девочек повторять их. Возможно, он ожидал, что Марьям поднимется и спросит: «Разрешите, госпожа учительница?» – и все засмеются. Это был пожилой мужчина, поэтому считалось вполне приличным, что он работает в школе для девочек. И вот он ждал, когда же Марьям что-то скажет, потом не выдержал:

– Мадам Фаттах! Госпожа Фаттах! Сегодня вы не спросите: «Разрешите, госпожа учительница?»

Все девочки засмеялись, и учитель тоже, но Марьям лучше не стало. В голове у нее все было перемешано, и какие-то случайные картинки проносились перед глазами. «Женские посиделки у нас дома. Отец тогда был в отъезде или в Тегеране? Не помню. И особого повода для вечеринки не было. Кажется, это было ежемесячное религиозное собрание. Помню, что приглашали гостей заранее, за два дня начали готовить еду. Нани и Искандер, и даже я, и мама. Наготовили котел шоле[29], а также качи[30], и были орешки, фисташки, миндаль в сахаре и прочие сладости, и по всей зале подушки разложили вокруг большой скатерти. И вот собрались все гостьи. Искандера отослали прочь, потому что посиделки были чисто женские. Вместо него чай разливать поручили этой самой Биби. Некоторые женщины упрекали: “Зачем Биби за самовар посадили? Мы что, сами не можем, нас буря унесла или турок уволок? Неужели нет никого достойнее ее?” Кто же это говорил? Вроде бы жена принца – мать того самого Каджара, что учится с Али в одном классе. Она все время платит мулле, который пишет молитвы, чтобы отвадить джиннов от их дома. И вот теперь, ходят слухи, она сняла чадру и носит только косынку…»

Марьям очнулась. Заметила, что ничего не поет, а только шевелит губами. И месье Вартан заметил это, но не подает виду…

«К чему же я вспомнила эти посиделки? Все женщины пришли в чадрах, но в боковой комнате рядом с залой чадры с себя сняли. Накидки головные, чачваны[31], платки – все поснимали. В последний раз перед тем, как войти в залу, оглядывали себя в высоком зеркале. Кто-то доставал косметички, чтобы восользоваться сурьмой, румянами, карандашиком косметическим, прически поправляли. Деликатно, быстро, не привлекая внимания к этому процессу. Женщины солидные, уважаемые, жены партнеров отца и деда – не из мелких лавочников. Входили в залу, достав из сумочки платочек с золотой вышивкой, и одним взглядом на других сразу устанавливали дистанцию: точно на пустое место смотрели. Впрочем, понятно было и то, что они думают о нарядах некоторых гостий… И была там одна старушка… Она вообще ни с кем не разговаривала. Совсем деревенская. Пришла в головной накидке из цветастой ткани, столь неказистой, что мы в таких и просроченный намаз читать не будем. И вот она лицевой клапан открыла, но саму накидку не снимает и этак пялится на всех. На фоне других женщин, которые пришли в черном, ее наряд очень выделялся. Сто раз я говорила матушке, что гости должны соответствовать друг другу… В общем, пришла, села в зале у двери – ни с кем даже не поздоровалась, а все рассматривала остальных гостей. Словно до этого не видела простоволосых женщин или вообще никаких людей! Я хотела чайный поднос передать Нани, и столкнулась с ней: уж очень неудачно она села – у дверей. Я извинилась перед ней за нечаянный толчок и, протянув руку, сказала: “Снимите вашу накидку, тут ведь нет посторонних мужчин. Я положу ее в боковой комнате…” Тут она как закричит: “Нет!” И так и отпрянула от меня. Я про себя сказала: “Да провались ты в преисподнюю! Вот когда говорят “темные”, так это ты и есть! Так ведешь себя, словно специально хочешь себя на посмешище выставить!” Кто она такая вообще была? Не родственница, не знакомая. Аллах Всевышний, кто такая?»