Последний старец - Наталья Анатольевна Черных

На паперти и на хорах собора было четыре помещения, в которых хранились дорогостоящие облачения для священнослужителей, а также прекрасные пелены, ковры, иконы, богослужебные книги и другие принадлежности, а всего этого было огромное количество»

Храм Св. Троицы и Духов собор занимали основное пространство внутри монастыря, а сам монастырь «был обнесён как бы оградой жилыми помещениями, т. е. корпусами» Эти корпуса, расположенные симметрично, представляли собой стройный прямоугольник, где южная и северная сторона имели длину 36 сажен (в сажени — три аршина, т. е. три раза по 0,71 метра), а восточная и западная простирались на 70 сажен.

Первый корпус, с южной стороны, двухэтажный, был административный, в нем помещались игумения и другие монахини. Перед ним был разбит небольшой фруктовый сад и цветник.

С западной стороны прилегал двухэтажный корпус, где находились сестринские келий и различные мастерские, в нем было шесть крыльцов, а посередине корпуса — Святые ворота.

«В юго-западном подъезде в верхнем этаже помещалась живописная мастерская во главе с преподавателем — художником Петром Антонычем Жуковым под наблюдением монахини Анны Петровны, тут же были помещения, где вышивали золотом, гладью, бисером, делали высокохудожественные цветы из воска, шерсти и тому подобное, этим всем заведовала монахиня Ионафана, тут же была портняжная и чеботарня, в других подъездах жили монахини. В северо-западном углу помещалась просворня, где приготовляли для богослужения просворы»

Северный корпус — точно такой же в длину, ширину и вышину, как и южный, имел два этажа и одни ворота посредине. Северо-западный угол его занимала церковь Успения Пресвятой Богородицы. Это третий монастырский храм — «теплый, однопрестолъный, иконостас пятиярусный с древними иконами, самые замечательные — это местная «Успение», «Нерукотворный Спас», «Неувядаемый Цвет» и больших размеров другая «Успение», без ризы. Церковь отоплялась тремя печами, — пишет о. Павел. — В северо-восточном углу этого корпуса на втором этаже помещалась трапезная и кухня, на потолке было изображение — взятие Богоматери на небо, а по стенам старинные портреты патриарха Никона и много других. В нижнем этаже была хлебопекарня, квасная и другие подсобные помещения.

Четвертый восточный одноэтажный корпус был занят молоковой, где перерабатывали молоко. Продукцию — сыр, масло, прессованную сметану и другие молочные продукты в большом количестве возили в г. Рыбинск, где сдавали в торгующие организации. Тут же был большой ледник и помещение, где хранился мед. В этом же корпусе была посудная и так называемая «рухальная», где хранилось всякое барахло, кому что надо. Посреди корпуса были третьи ворота, за этими воротами был огурешник и деревянное помещение, где в летнюю пору жили две монахини Александра и Параскева, на их обязанности было выращивать огурцы, которых они выращивали огромное количество. Тут же находилась пасека, где тоже был домик, в котором жила опытный пчеловод инокиня Мария Брызгалова».

«Было мне в ту пору годков пять — семь, не больше, — вспоминал батюшка. — Только-только стали мед у нас качать на монастырской пасеке, и я тут как тут на монастырской лошадке мед свожу. Распоряжалась медом в монастыре только игумения, она и учет ему вела. Ладно!

А медку-то хочется, да и сестры-то хотят, а благословения нет.

Не велено нам меду-то есть.

— Матушка игумения, медку-то благословите! — Не положено, Павлуша, — отвечает она.

— Ладно, — соглашаюсь, — как хотите, воля ваша.

А сам бегом на скотный двор бегу, в голове план зреет, как меду-то раздобыть. Хватаю крысу из капкана, которая побольше, и несу к леднику, где мед хранят. Погоди, зараза, и мигом с нею туда.

Ветошью-то крысу медом вымазал, несу:

— Матушка! Матушка! — а с крысы мед течет, я ее за хвост держу.

— Вот в бочонке утонула!

— А крику, что ты! Крыса сроду меда не видела и бочонка того. А для всех мед осквернен, все в ужасе — крыса утонула!

— Тащи, Павёлко, тот бочонок и вон его! — игумения велит. — Только — только чтобы его близко в монастыре не было!

Хорошо! Мне то и надо. Давай, вези! Увез, где-то там припрятал… Пришло воскресенье, идти на исповедь… А исповедывал протоиерей о. Николай (Розин), умер он давно и похоронен в Мологе.

— Отец Николай, батюшка! — начинаю я со слеза ми на глазах. — Стыдно! Так, мол, и так, бочонок меду-то я стащил. Но не о себе думал, сестер пожалел, хотел угостить…

— Да, Павлуша, грех твой велик, но то, что попечение имел не только о себе, но и о сестрах, вину твою смягчает… — А потом тихо так он мне в самое ушко-то шепчет: «Но если мне, сынок, бидончик один, другой на цедишь… Господь, видя твою доброту и раскаяние, грех простит! Только смотри, никому о том ни слова, а я о тебе, дитя мое, помолюсь».

Да Господи, да Милостивый, Слава Тебе! Легко-то как! Бегу, бидончик меду-то протоиерею несу. В дом ему снес, попадье отдал. Слава Тебе, Господи! Гора с плеч». Рядом с пасекой находился «огурешник» — всё это за восточным корпусом, а собственно огород и сад монастырский прилегали к монастырю с южной стороны. «На юге от монастыря был расположен большой огород, где выращивали все овощи, за исключением капусты, картофеля и огурцов, — пишет о. Павел. — Там же была так называемая огородная изба, тут же находилась баня, прачечная, сарай, где хранились телеги, одры, дровни и другой инвентарь. Все эти здания венчала шестикрылая двухпоставная ветряная мельница и келья для мельничих, которых было двое — Параскева да Анна».

Сам же о. Павел что только ни делал в монастыре: и гусей пас, и в поле работал, и на базаре торговал, и в колокола звонил, то есть был и швец, и жнец, и на дуде игрец. Хозяйство в обители было налаженное, в той же молоковой, где производили молочную продукцию: сметана-то сгуснет, ее в марлю и в печку на угли, она и делалась как масло. Пергаментом или фольгой обертывали, в ящик упаковывали, и Павёлка, как подрос, это масло и возил в Рыбинск на базар продавать. Поедет, а монашенки каждая дает ему мешочек купить что-нибудь для личных целей: кому сахар, кому чулки, и в тот мешочек кладет деньги и записку. А мельничиха Параскева — могучая была женщина, сама ковала мельничные жернова и обладала такой физической силой, что, бывало, мужики корячатся, не могут мешок поднять, так она берет сразу два мешка: «Ну, чего вы, хилые!» — она в записочке всегда писала: «И того». Это, значит, вина. Он ей и купит. Параскевины записочки о. Павел помнил всю жизнь, так и пошло «итого»