Роса и свиток - Лариса Петровичева

На Дрегиля было жалко смотреть. Он кусал губы и готов был совершенно не по-мужски разрыдаться.

— Ваша неусыпность, — подал голос режиссер и хозяин театра, который сидел чуть поодаль и до этого времени молчал и слушал. — Но что же нам тогда делать? На античные пьесы публика уже не идет. Никому не хочется в сотый раз смотреть, как неистовая Оранда зарубает языческого князя. Я и сам вижу, что наш Дрегиль бездарь та еще, — драматург вскочил и, задыхаясь от гнева, хотел было разразиться проклятиями, но режиссер со свирепым выражением лица показал ему кулак. — Сядь и сиди. Не можешь написать, как следует — так послушай. Ваша неусыпность, что вы посоветуете? Актерам не плачено с прошлого месяца, Дрегиль уже обещал им пьесу, и в противном случае они просто разбегутся и разорят меня. Как быть?

И будто бы невзначай он провел рукой по довольно увесистому кошельку на поясе. Шани сделал вид, что не заметил, и спросил:

— Дрегиль, да зачем вы лезете в политику? Знаете прекрасно, что я эти ваши измышления зарублю на корню, а все туда же… Напишите о любви, о страданиях, вас так поймут лучше, чем вот это, — Шани перевернул несколько страниц рукописи и прочел навскидку: — Все душат нашу волю, и слова не дают, а кто захочет правды, того на костер ведут? И не в рифму, и не складно. И неправда, раз уж на то пошло.

Пьеса была полна подобных перлов. Режиссер басовито захохотал. Дрегиль вконец разобиделся и отобрал рукопись, видимо, опасаясь, что ее в итоге определят в отхожее место.

— О любви? — выдавил он. — И что нового можно сказать о любви? Сплошные напластования пошлости и банальщины. Все, что можно, давно сказали античные авторы, а античности народ уже полными ложками поел. Или вы можете подарить мне сюжет?

Шани улыбнулся и потер переносицу, вспоминая: детство, родительский дом, толстая бумажная книга с картинками и голос матери… Картинка оживает, и девушка в белом платье выходит на балкон, а над ней светит полная луна, заливая цветущий сад расплавленным серебром. Девушку ждут…

— Отчего же нет? — сказал он. — Могу. Начать можно примерно так: Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас событья, ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья.

Режиссер и драматург посмотрели на Шани с одинаковым ошалелым выражением, от удивления вылупив глаза и раскрыв рты. Дрегиль слепо шарил в поясной сумке, выискивая клочок бумаги и изгрызенное перо.

— Друг друга любят дети главарей, но им судьба подстраивает козни, и гибель их у гробовых дверей кладет конец непримиримой розне, — продолжал Шани, с удовольствием наблюдая за эффектом своей «импровизации». — Юношу назовите, к примеру, Ромуш, а девушку Юлета… Они любят друг друга, а родители против. В конце пьесы юноша покончит с собой, а девушка умрет от горя. Например.

Режиссер пихнул Дрегиля под локоть.

— Пиши давай! Такой сюжет..!

— Ну вот, а вы говорите, что ставить, что ставить, — передразнил Шани. — Идей и сюжетов тысячи, думайте. И обращайтесь: я по долгу службы столько этих сюжетов видел, что античность мы и догоним, и перегоним.

В это время скрипнула дверь, и в зал заглянул растрепанный гонец инквизиции. Увидев Шани, он сорвал с лохматой головы шапочку с пером и поклонился.

— Ваша неусыпность, простите, что беспокою, — проговорил гонец, — но там ведьму привезли и требуют прямо сейчас ее на огненное очищение отправлять. Дескать, очень зловредная.

— Бей ее! Бей! Чего смотришь?

Заплечных дел мастер по имени Коваш, огромный, уродливый и угрюмый, мрачно смотрел на крикунов и ничего не делал. Он подчинялся напрямую Шани и без его приказа и пальцем бы не дотронулся до лежащей на полу девушки. Ведьму приволокли родственники скоропостижно скончавшейся почтенной лекарицы Мани, изрядно помутузив девчонку по пути. Сейчас родня толпилась в дверях пыточного зала и советовала Ковашу приниматься за дело, давая практические рекомендации по пыточному ремеслу. Коваш вдумчиво перебирал инструменты в своем ящике и даже не смотрел в сторону советчиков.

— Дядя, а посади ее в железную бабу! И костерком понизу!

— А можно еще вон на ту деревяшку. Как раз пополам растянет.

— Слышь, дядя! А вон теми крюками ее приголубь пару раз! Чтоб неповадно было порчу наводить на порядочных людей!

— Я тебе не дядя, — подал голос Коваш и выразительно посмотрел на самого крикливого советчика. Тот поутих, но вскоре снова принялся рассуждать о том, для чего нужны вон те вилы и вон та распялка, и как бы их применить к наказанию зловредной ведьмы, желательно прямо сейчас. Войдя в помещение и отряхивая шляпу от мокрого снега, Шани некоторое время слушал эти богоугодные советы, удивляясь народной фантазии и безжалостности, а потом рявкнул:

— А ну вон отсюда все! Устроили тут базар… Вон!

Родственники покойной обернулись и собрались было дружно послать Шани по матери, но затем, увидев под плащом официальную инквизиторскую рубашку-шутру с алыми шнурами высочайшего чина, дружно сняли шапки и поклонились.

— А мы ничего, ваша милость, — елейно промолвил один, высоченный крепыш с изъеденным оспинами лицом. Он комкал в руках шляпу и старался не смотреть декану в лицо. — Мы ведьму приволокли. Загубила она мою матушку, гадина. Вон, валяется, падаль. Вы уж покарайте тварину, по всей строгости законов.

Толпа расступилась, и Шани прошел в допросную. Ведьма действительно лежала на полу и не подавала признаков жизни. Из всей одежды на ней была только драная нижняя сорочка. Шани присел рядом на корточки и взглянул ведьме в лицо: совсем молоденькая и, если бы не рыжие кудри, красивая. Рыжих он люто ненавидел, и ведьма с таким цветом волос вряд ли могла бы рассчитывать на снисхождение.

В этом смысле Шани не был одинок. В Аальхарне издавна считалось, что Змеедушец, вечный противник и соперник Заступника, был рыжим — и таким цветом волос обладают его дети на Земле. Среди ведьм, конечно, встречались и блондинки, и шатенки, но рыжеволосых было подавляющее большинство. Протянув руку, Шани брезгливо прижал пальцы к шее девушки — ага, пульс еще прощупывается — и приказал:

— Родичей — вон. Пусть дожидаются официального вызова в суд. А сюда — лекарника, иначе она у нас до дыбы не дотянет.

Медицина Аальхарна, тем более, для колдунов и еретиков, была скорее карательной, чем действительно способствующей выздоровлению. Впрочем, пока Шани пил традиционную чашку кевеи и отогревался после мокрой метели на улице, инквизиционный лекарник сумел быстро обработать ссадины девушки и привести ее в сознание. Коваш умело закрепил ведьму на горизонтальном станке — она уже поняла, куда попала, и ее симпатичное личико превратилось в застывшую маску ужаса. Отставив чашку, Шани подошел к станку и ласково спросил: