Вопреки искусству - Томас Эспедал

Я сажусь за стол и стягиваю волосы в хвост. Мои руки изменились. Ногти стали длиннее. Мне хочется писать по-женски.

Как вянут цветы, и розы, склонив венчики, ломаются. Ведь осень это падение, правда?

Краснота опадает.

И длинные стебли цветка белеют и умирают. Ночами… Ночами розы теряют цвет,

Гаснет соцветие в темноте.

Белеет или алеет,

Покрывается желтизной — темнее или светлее, Как лампочка или ее отблеск в окне, в темноте. В осеннем окне с цветочным отражением.

Как тьма старается угнаться за розой

Прячась в лепестках, в свернутых листьях,

И края лепестков темнеют.

Увядание выкрашено в сентябрь, оно вгрызается в юность и старость, подползая к зрелости.

Сегодня не знаю, нравится ли оно мне. Оно будет печальным?

Или радостным? Девятое сентября…

Это не просто день,

Обычный день без тебя,

Ты заканчиваешься, а я рядом.

Розы тоже потемнеют.

Лампа на столе погаснет.

Придет темнота.

Придет холод.

Хорошо бы пришел снег,

ранний снегопад накрыл бы цветы,

пока листья не опали.

Хорошо бы ты выглянула в окно

и увидела побелевшие цветы.

А в комнате было бы жарко натоплено,

и в камине горели бы березовые поленья.

Ты еще в апреле нарубила их.

Хорошо бы прошел дождь, он смыл бы снег.

И ты могла бы сидеть в саду.

Может, был бы вторник — твой день рожденья.

И лучше всего, если бы к тебе пришли гости,

совсем неожиданно.

Пришли бы твои друзья — самые близкие,

Самые дорогие. И один особый гость.

Он пришел бы без приглашения.

Но лучше, если бы он не пришел.

И все было бы по-прежнему,

словно его и не было,

чтобы все было как обычно,

чтобы эта осень была прекрасной.

И зима была бы красивой.

Эта осень может быть твоей последней.

Хорошо бы наступила прекрасная зима,

а за ней пришла теплая весна. И в апреле расцвели

бы яблони, нарциссы и крокусы.

Только представь — эти маленькие белые цветочки

Превратятся в яблоки.

И яблоки вырастут почти из ничего.

Будут расти и созревать — красные, с желтыми

полосатыми боками.

Ты могла бы съесть эти яблоки.

А некоторые из них останутся висеть на ветках.

Осенью ты бы увидела, как яблоки наливаются соком.

Увидела бы, как они падают.

Яблоки падают на траву и лежат вокруг дерева.

К ним прилетают сороки и дрозды, они расклевывают яблоки,

высасывают из них сок и съедают мякоть.

Некоторые яблоки гниют.

Некоторые яблоки превращаются в землю.

Представь — вот на земле лежат яблоки, а потом они вдруг исчезают.

Ты понимаешь? Можешь разгадать эту яблочную мистерию?

Она повторяется из года в год.

Каждую весну, каждую осень.

В апреле и сентябре, каждый год.

Лучше тебе об этом не задумываться,

не думать о буйной, прекрасной жизни, которая перетекает из года в год.

Птицы и цветы.

Дом и сад.

Там играют девочки. Они бегают возле калитки.

Эта осень и следующая осень. Я знаю, ты думала о них,

о том, что с ними станет и какими они будут.

О том, будут ли у них короткие волосы или длинные,

О том, как они будут выглядеть.

О том, буду ли я стричь им волосы

О том, будут ли они похожи на тебя,

Будут ли помнить тебя

Или забудут.

Хорошо бы зима была теплой.

Хорошо бы снег растаял.

Тогда девочки играли бы в саду,

А между рододендронами соорудили бы домик

с маленьким столиком и стульями.

Они ставят на стол пластмассовые тарелки и чашки,

разливают чай и раскладывают булочки —

совсем так, как ты любила.

Они ждут гостя.

~~~

Еще одно письмо в почтовом ящике. Между газетами. Я сперва просматриваю газеты, а потом читаю письмо.

Дом рушится, его балки ломаются, оконные стекла трескаются, крыша разламывается посередке и обрушивается на пол. Комнат больше нет, остался лишь фасад. Нет ни дверей, ни лестниц, ни мебели. Фасад держится еще пару минут, но потом рушится и он, под натиском разрушения и тяжестью осознания факта, что мы уезжаем.

Мы ужинаем, а стены, вдруг покачнувшись, падают, тянут за собой крышу, и та подминает под себя сначала второй этаж, спальню и кровати. Мы видим, как рушится крыша, как с потолка на нас обрушивается дождь из камней и щепок, как балки, выбив стекла на втором этаже, летят на землю, а за ними — спальня и детская. Битое стекло и вывороченные двери. Ступеньки на лестнице трещат, от них отрываются доски, которые с силой стукаются о дверь моего кабинета. Свет гаснет, лампочки потрескивают, голубые искры падают на бумагу и шторы, ужасный свет, мы видим, как ужасный сероватый свет заполняет комнаты, нет, уже не комнаты, а большие квадратные пробоины, засыпанные пеплом и пылью. Мы ужинаем, сидя в гостиной, и я пытаюсь сообщить ей об этом, не совсем понимая, как мне это произнести, но потом все же говорю: «Надо готовиться к переезду».

Неожиданный подарок: сестра с мужем покупают новый фургон на колесах, а мне отдают старый, маленький двухколесный вагончик, похожий на домик. В нем есть дверь и два окна.

Я перегоняю вагончик из Осане на Аскэй. Мы с Яном Коре заезжаем во двор и ставим вагончик возле дома, слева от двери, под буком. Привычный вид фасада — дверь и полукруглое окно, выходящее на садовые ворота, — обновляется. Из дома я протянул к вагончику кабель и провел свет в мой новый кабинет на колесах. После обеда я вынес оттуда пластмассовый столик и другой хлам, а вместо этого поставил деревянный письменный стол, кожаный стул и две лампы. Я открутил у шкафа дверцы и расставил книги на полке над письменным столом. Вечером я отнес в вагончик пишущую машинку и письменные принадлежности. Перенес в маленькую кухоньку стаканы, чашки, несколько тарелок и столовые приборы. Там оказалась двухконфорочная газовая плитка, под разделочным столом стояли газовые баллоны, а возле туалета — газовый обогреватель. Еще там был душ и небольшая раковина, а на стене висели зеркало и шкафчик. Я перенес туда туалетные принадлежности, одеяло, подушку и чистое постельное белье и постелил себе на койке. Улегшись, я прикрыл глаза, и меня охватило ощущение неведомого прежде счастья, совершенно новое чувство свободы. Вагончик не двигался с места, повязанный с домом и садом, однако нетрудно было представить себе, что он едет.

Я просыпаюсь от солнечного света, он падает на букет на столе, и цветы сияют, белые хризантемы. Чашка из-под кофе, пепельница, ручка, стопка бумаги на столе. Белой бумаги. Блокноты, черные. Черные обложки из толстого картона, сшитые вручную по корешку. Рукописные строчки, страница за страницей, блокнот за блокнотом, всего двенадцать; записные книжки, наброски для романа. Настольная лампа. Серый металл, золотистый свет. Пишущая машинка — черные клавиши, белые буквы. Стопка книг, фотография. Три яблока, лежат на столе и подгнивают. Их кожица сморщилась и покрылась темными пятнышками с черной сердцевиной. Морщинки на кожуре, стягивающиеся вместе у хвостика, обрывки нити, связывавшей плод с деревом. Стул с красной обивкой. Турецкий ковер на полу. Желтые цветастые шторы над кроватью раздвинуты. Койка, на ней матрас, белая простыня, белое постельное белье и белая подушка с вышитой на ней белой розой.

Моя первая ночь в вагончике, меня будят солнечные лучи и птичье пение. Черные дрозды и сороки, несложно представить, что вагончик стоит в лесу. На опушке. Стволы деревьев рядом, обнаженные и мокрые, как бывает после ливня. Картина в рамке над кроватью, репродукция. «Происхождения мира» Гюстава Курбе в оригинальную величину, 46 на 55 сантиметров. Похоже, что и женский детородный орган на ней тоже натуральной величины и вида.