Четыре жизни Василия Аксенова - Виктор Есипов

А потом, когда все разошлись (глава «1968, тянется август, середина, ночь. Фрондер»), Ваксон, оставшись один, обдумывает происшедшее, вспоминает закончившуюся вечеринку: «Только что вдали по аллее прошли два высоких друга. Свернули направо <…> Почему я их не догнал? В прошлом году этого бы не случилось. В прошлом году я бы их, моих друзей, запросто догнал, и мы бы вместе начали хохмить и подтрунивать друг над другом. Что-то изменилось за два года, за год. Эти посиделки были подсознательной попыткой что-то восстановить, но что-то изменилось и после посиделок. Мы идем в разных направлениях. Ян и Роб влекутся в категорию „хороших ребят“, а он подтягивается к „категорически не очень хорошим“»[66].

Мысль о необходимости единения (вспомним предостережение японского гадальщика) внушал героям и «Дух Пролетающий-Мгновенно-Тающий», который по воле автора веет над ними на протяжении всего романа: «Ведь каждый из вас жаждет отступить от тщеславия и проявить преданность своей таинственной страсти, поэзии. И страсть сия вас стремится объединить»[67].

Но единения больше нет, герои постепенно расходятся в разные стороны. Иногда они еще собираются вместе, как при встрече Яши Процкого (Иосифа Бродского), который приехал в Москву после ссылки. «И нам опять показалось, – признается автор, – что всплыл Коктебель 1968 года, когда мы были едины»[68].

А свободы становится все меньше, и «тертый калач» Ваксон вместе с «новыми молодыми друзьями»[69] Олехой Охотниковым (Евгением Поповым) и Венечкой Проббером (Виктором Ерофеевым) задумывают издать в 12 экземплярах («три закладки по четыре копии на обыкновенной пишмашинке»[70]) неподцензурный альманах «Метрополь». В альманахе приглашаются участвовать «непризнанные и оскорбленные» литературной властью писатели и поэты, в частности Юрий Тапир (Генрих Сапгир), Женька Брейн (Евгений Рейн), Влад Вертикалов (Владимир Высоцкий), Линда Залесская (Инна Лиснянская), Жорж Чавчавадзе (Семен Липкин). А вот Антона Андреотиса и Нэллу Аххо пригласили, чтобы укрепить альманах «несколькими именами авторов, „работающих на грани лояльности (к власти. – В. Е.)“, то есть официальной фрондой»[71]. Вставал вопрос и о том, «приглашать или нет основных китов шестидесятых»[72], то есть Яна Тушинского и Роберта Эра. Имя первого могло бы послужить некоторой защитой, когда начнут душить авторов «Метрополя», но это же могло вызвать уход многих «непризнанных»: Тушинский слишком связан с партией. А что касается Роберта, «этот, пожалуй, больше пользы бы принес, чем предыдущий»[73].

«Но все-таки он член КПСС, не так ли? – рассуждают организаторы альманаха. – И не только это, но еще и депутат Верховного Совета СССР! Вы не понимаете, он просто вельможа этой страны».

Вот как все дальше расходятся дороги бывших друзей!

После выхода «Метрополя» начинается борьба «гигантского Голиафа (советской власти) и кучки микроскопических Давидов»[74]. Представителем «Голиафа» является первый секретарь Московского отделения Союза писателей СССР Феликс Кузьмец (Феликс Кузнецов). Когда-то он тоже был среди шестидесятников, был приятелем Ваксона. Но теперь, совершив предательство, выступал в роли судьи и обвинителя.

В это же время в главе «1979. Административное» Роберт Эр, один из лидеров поколения, «ощущая дефицит дружбы»[75], подводит невеселый итог двум прошедшим десятилетиям:

«Приближалось полсотни возраста, и с каждым годом он ощущал, как распадается их молодой союз. Янк все реже появляется для „душеспасительных толковищ“, все с большим рвением колесит по всему миру, превращаясь в какого-то конягу утопического социализма <…> А Глад? Наш развеселый Гладиолус? Ну как можно в это поверить – из „Московского комсомольца“ перепрыгнуть в парижское бюро радио „Свобода“? <…> Антоша со своей замкнутой кольцеобразной видеомой „Мать-мать-маТь-ма-Тьма…“ примкнул к „Метрополю“. В другую сторону ушла Нэлка, вернее, ее увел туда Гриша Мессерсмит (Борис Мессерер) – на чердаки художников. Вот там, на чердаках, очевидно, и возникла идея „Метрополя“»[76].

И дальше он судит самого себя: «А почему же ты не вспоминаешь о себе?.. Ведь ты и сам от них ушел, от прежних, признайся, Роб! Ты в партию ушел от них, от беспартийной богемы, от фронды, которую грязной тряпкой отхлестал Хрущев. Ты потащился совсем в другую сторону, почти столь же немыслимую для всех, сколь и радио «Свобода»[77].

Почему это случилось с его поколением, спрашивает себя Роберт и сам же отвечает себе: «Мы не договорили этого до конца, стали отмахиваться. Пропустили тот миг, когда „хорошие парни“ стали качаться, когда наша дружба пошла наперекосяк. И это был 1968-й. Коктебель. Что-то было не так. Как Влад орет в своей песне: „Эх, ребята, все не так, все не так, ребята!“ Ваксон как-то точнее держался, чем ты. Он орал на каждом углу о партийных преступниках. И так ты стал дрейфовать в сторону от Вакса»[78].

А Вакс стал настолько неудобен для власти, что на него совершается покушение, когда он с Ралиссой (Майя Аксенова) возвращается на ярко-желтой «Ладе» в Москву после встречи с отцом. И это, пожалуй, самое драматичное место романа:

«– Что за странная процессия, – успел произнести Ваксон.

Когда их разделяло не более чем метров сто, КрАЗ пересек осевую, скатился на полосу встречного движения и включил колоссальный свет. В тот же момент оставшиеся на своей полосе мотоциклы включили свой колоссальный свет, и таким образом водитель ярко-желтой «Лады» был полностью ослеплен.

– Это конец! – успела воскликнуть Ралисса <…>

Столкновение с тяжелым советским металлом было неизбежно, а при попытке отвернуть его ждал глубокий кювет и серия беспомощных кульбитов с ударом о сосны и взрывом бака. И вдруг словно кто-то другой взял его руль. Он мощно выкрутил до отказа направо. Вслед за этим мгновенно выкрутил руль налево и до конца утопил педаль газа. С неистовым ревом по самой кромке кювета „Лада“ проскочила мимо КрАЗа. Не менее километра его машина неслась на своей максимальной, если не сверхмаксимальной скорости.

Потом он стал тормозить, выехал на асфальт и остановился. Ралисса, почти без сознания, висела на его плече. Они обернулись. То ли сумрак успел за эти секунды основательно рассеяться, то ли зрение их обострилось, но они отчетливо увидели далеко позади, как КрАЗ с его эскортом без всяких огней уходят за поворот»[79].

Все это происходило на самом деле, когда Василий Аксенов с женой Майей в июне 1980 года возвращался из Казани. Он ездил в Казань, чтобы проститься с отцом перед отъездом в вынужденную эмиграцию.