Обман Зельба - Бернхард Шлинк

— У меня есть кое-что о Вендте, — сказал он.

Снаружи было еще светло, но над его верстаком уже горела неоновая лампа.

— Это явно не Пантеон.

Корявая, узловатая конструкция посреди верстака могла быть сжатым кулаком, обрубком дерева или скалой, но никак не купольным сооружением.

— Вы правы, господин Зельб. Я много думал в последние дни. Мне уже давно надо было задуматься, вместо того чтобы строить напропалую. Архитектура была заблуждением. Выполненные в уменьшенном масштабе точные копии Кёльнского собора, Эмпайр-стейт-билдинга, университета имени… это все детский сад. Я был мальчишкой, сбивающим репьи.[13] — Он горестно покачал головой. — И боюсь, что за этим занятием я растратил свои силы впустую.

— Вместо того чтобы — что?

Он снял очки, вновь надел их.

— Вы помните мои эксперименты с «Руками молящегося» и золотым шлемом? В принципе, вот это и был верный путь; единственная моя ошибка была в том, что за образец я взял картину. В то время как естественным образцом для спичечной скульптуры может быть только каменная, деревянная или бронзовая скульптура. Вы знаете «Поцелуй» Родена?

На стене висело штук двадцать фотографий с изображением целующейся пары — она положила ему руку на шею, он ей на бедро.

— Я заказал еще и модель, керамика под бронзу. Это, конечно, совсем другое дело — не то что фотография. — Он смотрел на меня так, как будто ждал аплодисментов.

Я уклонился от ответа, вежливо осведомившись о его жене. В первый раз я был у него в ателье и не застал ее здесь в кресле с книгой в руках. Она уже много лет читала ему вслух, пока он работал. Вместо ответа он нажал на кнопку звонка, и после короткого ожидания в неловком молчании появилась фрау Нэгельсбах. Она поздоровалась со мной приветливо, но как-то скованно. По-видимому, творческий кризис привел к кризису в супружеских отношениях. Пухленькая фрау Нэгельсбах даже похудела: круглые щечки ее осунулись.

— Может, посидим на свежем воздухе?

Он взял три складных стула, и мы устроились во дворе под грушей. Я спросил про Вендта.

— То, что мне удалось узнать, — давнишняя история. Когда-то много лет назад Рольф Вендт принадлежал к СКП, Социалистическому коллективу пациентов. Мы точно не знаем, входил ли он в узкий круг приближенных доктора Хубера или был одним из тех, что присоединились к движению не столько в качестве активных участников, сколько из любопытства. Он тогда попал в автодорожную аварию, без водительского удостоверения и к тому же на краденом автомобиле, а его попутчица, тоже из СКП, вскоре после этого скрылась и подалась в РАФ.[14] Ему было тогда всего семнадцать лет, родители и учителя очень активно за него хлопотали, и серьезные неприятности у него начались только при поступлении в гейдельбергскую психиатрическую больницу. Пошли разговоры о том, что он террорист, и старую историю еще раз перелопатили.

Я вспомнил: в 1970 и 1971 годах газеты наперебой печатали материалы о докторе Хубере, который работал в психоневрологической университетской клинике в Гейдельберге, был уволен, мобилизовал своих пациентов в СКП, отвоевал помещения в университете и принялся готовить революцию. Психотерапевтическую революцию.[15] В 1971 году все закончилось, доктор Хубер и его жена были арестованы, пациенты разбежались. Если не считать нескольких из них, примкнувших к РАФ.

— И с тех пор Вендт ни в чем таком не был замечен?

— Нет. А почему вы им заинтересовались?

Я рассказал ему о своих поисках Лео в Гейдельберге, в Мангейме и в психиатрической больнице, о глупом вранье Вендта и о моем мистическом заказчике.

— Как фамилия этой женщины?

— Зальгер.

— Леонора Зальгер из Бонна?

Бонн я еще ни разу даже не упомянул.

— Да, но откуда…

— И вам известно, где в настоящее время находится фрау Зальгер? — спросил он уже другим, служебно-инквизиторским тоном.

— А что такое? Почему это вас интересует?

— Господин Зельб, мы разыскиваем эту женщину. Я не могу назвать вам причину, но поверьте мне, дело серьезное. Так что выкладывайте!

За много лет нашей дружбы мы никогда не забывали, что он полицейский, а я частный детектив. Наша дружба в определенном смысле жила именно тем, что мы играли разные роли в одной пьесе. Впрочем, он никогда не обращался со мной как со свидетелем, а я никогда не применял к нему свои фокусы, с помощью которых выуживаю из людей то, что они не хотят рассказывать. Почему? Потому что между нами не вставали по-настоящему серьезные дела? А сейчас такой момент настал? У меня уже готов был сорваться с языка резкий ответ, но я сдержался.

— Я не знаю, где в настоящее время находится фрау Зальгер.

Он, конечно, не удовлетворился таким ответом и продолжал выпытывать у меня правду, а я продолжал уклоняться. Тон нашего разговора становился все более раздраженным, и фрау Нэгельсбах с возрастающей тревогой смотрела то на одного, то на другого. Несколько раз она тщетно пыталась нас успокоить. Потом встала, пошла в дом, вернулась с бутылкой вина и бокалами и сказала:

— Я больше не желаю слышать ни слова об этом деле и об этой женщине — ни слова! Если ты сейчас же не прекратишь свой допрос, — она обратилась к мужу, — я скажу господину Зельбу, почему вы ее ищете. А если вы не прекратите… — дошла очередь и до меня, — я скажу мужу пусть не все, потому что сама не все знаю, но хотя бы то, что вы сказали, сами того не желая, и чего мой муж не услышал, потому что слушал только себя и свое раздражение.

Мы оба умолкли. Потом беседа постепенно возобновилась; говорили о Бригите и Ману, об отпуске, о старости и пенсии. Но эти разговоры нас уже не занимали.

24

Мрамор, камень и железо

По дороге домой я ломал себе голову, почему мне так не хотелось выдавать местонахождение Лео. Заслуживала ли она этого? Могло ли ей это помочь? С отцом ей, похоже, не повезло, и я сомневался, что псевдо-Зальгер принесет ей счастье, хотя он часто фигурировал в ее альбоме — то держа на коленях маленькую Лео, то сидя с уже подрастающей девочкой на качелях и положив руку ей на плечо. Мало ей отеческих забот Зальгера, так теперь еще и Зельб, набивающийся в папаши? Я не знал, кто она, что натворила, почему скрывается. Самое время съездить к ней и поговорить по душам.

Когда я приехал в Мангейм, было всего пол-одиннадцатого, в такой теплый вечер домой идти не хотелось. Я пошел в «Розенгартен» и выпил бутылку «Соаве» со спагетти алла путтанеска, которых в меню не было, но которые повар готовит для меня под настроение, если я с должным пиететом попрошу его. Меня немного развезло.

Раньше мне требовалась на лестнице одна передышка до моей мансарды, потом две, а теперь — в зависимости от самочувствия; иногда приходится отдыхать на каждой площадке.

Сегодня самочувствие оставляло желать лучшего. Я стоял, облокотившись на перила, и слушал, как колотится мое сердце под аккомпанемент сиплого дыхания. Я посмотрел наверх — на площадке перед моей дверью было темно. Лампочка перегорела?

Я пошел на приступ последнего лестничного марша. Дюппельские редуты,[16] Сен-Прива — Гравелот,[17] Лангемарк[18] — мы, пруссаки, брали и не такие высоты! На последних ступенях я достал из кармана ключ.

На моей площадке три двери: одна ведет в квартиру супружеской пары Вайланд, другая в мою квартиру, третья на чердак. Открывая свою дверь, я стою к ней спиной.

Он поджидал меня, стоя в проеме чердачной двери. Когда я открыл замок, он подошел сзади, левой рукой взял меня за плечо, а правой приставил мне к боку пистолет.

— Без глупостей!

Я слишком устал, был слишком ошарашен и слишком пьян, чтобы оказывать сопротивление. Возможно, я к тому же еще и слишком стар. Мне еще никогда не угрожали оружием. На войне я был танкистом, а в танке тебе никто не угрожает — тебя просто подбивают. Когда подбили наш танк, был чудесный день — синее небо, жаркое солнце и маленькие белые облачка. Ба-бах!

Он не отставал ни на шаг, когда я вошел в прихожую и поднял руку, чтобы включить свет. На лестничной площадке было почти темно; как только закроется входная дверь, в прихожей, где нет окон, наступит абсолютная темнота. Может, это шанс? Я медлил, не включал свет, ждал, когда захлопнется дверь. Но он ударил меня ногой под коленки и, когда я упал, закрыл дверь и включил свет. Я медленно поднялся, и он опять приставил мне к боку пистолет.

— Идите вперед!

В прихожей он опять пнул меня сзади. На этот раз я не упал на пол, но сильно ударился косточкой ноги о журнальный столик. Было жутко больно. Я сел на кожаный диван и принялся тереть ушибленное место.

— Встать! — приказал он, но я и не подумал вставать.