Загул - Олег Зайончковский

Второе свое вмешательство, как верно подметила Марыська, судьба осуществила в колбасном отделе. У Игоря возникает знакомое чувство: будто кто-то без его ведома написал для него сценарий этого дня – написал, а ему, Нефедову, прочитать не дал. Нельзя сказать, что такое положение вещей его радует, но оно освобождает от необходимости делать выбор. Тем более что, по Марыськиным уверениям, деньги для них на сегодня не проблема – надо только позвонить Шерстяному.

– С каких это пор у него появились деньги? – удивляется Игорь.

– С тех пор, как ему филармония доверила черную кассу. Он теперь богатенький Буратино.

– Хорошо, – сдается Нефедов. – Но сначала обком профсоюзов.

Он вручает Марыське бумажку с адресом и с этой минуты всецело полагается на ее знание местности. Сам же он моментально теряет чувство направления. Для сокращения пути они идут какими-то дворами, выстроившимися нескончаемой анфиладой. Марыськины каблучки бойким стуком оглашают каменные мешки; на своих коротковатых ножках девушка легко перепрыгивает дворовые лужи. Игорь едва за ней поспевает, но, глядя на то, как уверенно Марыська ныряет в арки, он начинает верить в успех своей профсоюзной миссии.

Но Нефедов еще не знает, что в сегодняшнем сценарии для него приготовлена новая неожиданность. Его прыткая предводительница Марыська, пересекая очередной двор, вдруг останавливается как вкопанная. Игорь с ходу чуть ее не сбивает.

– Что случилось? Ты потеряла дорогу?

– Нет… – отвечает Марыська странным неживым голосом. – Давай мы с тобой присядем.

Он сажает ее на край какой-то песочницы. Девушка, побледнев лицом, ищет трясущейся рукой свои сигареты.

– Тебе плохо, Марыся? – спрашивает Игорь встревоженно.

Но она словно не слышит.

– Посмотри… – шепчет Марыська, – посмотри на сумочку…

– А что с твоей сумочкой? – недоумевает он.

– Да не с моей… черт!.. – шипит она, досадуя. – Видишь, там, возле арки… ну, где труба?..

Нефедов смотрит на арку, сбегает взглядом по мятой водосточной трубе… и действительно обнаруживает на засиженном голубями цоколе одинокую дамскую сумочку.

– Ну ты и приметливая, – усмехается он.

– А ты лопух! – тем же сдавленным шепотом огрызается Марыська. – Если через минуту за ней не придут, сумочка будет наша.

Глаза Нефедова округляются:

– Ты с ума сошла! Это же воровство.

– Подумаешь! – отмахивается она. – Ее какая-нибудь спекулянтка оставила.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю! Здесь за углом комиссионный, а в этом дворе всегда фарца толчется. Раз сумочка тут валяется, значит, была облава, и хозяйку ее замела милиция.

– Но то, что ты предлагаешь, это… нехорошо.

– Нехорошо будет, если она достанется жуликам!

Марыська окидывает двор цепким взглядом и, убедившись, что он по-прежнему безлюден, решительно встает. Отбросив недокуренную сигарету, она направляется к арке. Нефедов плетется за ней, бормоча бессильные возражения. В душе-то он снял с себя ответственность за происходящее, и сделал это раньше, чем судьба подбросила им сумочку…

Тем временем Марыська берет его под руку. В целях конспирации она понуждает Игоря сменить шаг на прогулочный, что получается довольно неестественно. Поравнявшись с водосточной трубой, он по команде приоткрывает портфель, и Марыська, кошачьим движением схватив сумочку, бросает ее в отделение с колбасой. Теперь, когда преступление совершено, их можно брать с поличным. Прижимаясь друг к дружке и всякий миг ожидая, что позади раздастся шум погони, криминальная парочка инстинктивно наддает ходу.

Но вот уже далеко позади остался роковой двор; в глазах мелькают иные дворы и улицы, а Марыська с Нефедовым все не могут убавить бег. Впрочем, бегут не они одни: московские тротуары полны, как всегда, спешащими людьми – в этом городе надо думать, действовать и передвигаться быстро. Наконец воришки осознают, что, кроме собственного страха, за ними никто не гонится. Они находят какой-то скверик и там, отдышавшись на лавочке, приступают к изучению добычи.

Сумочка не сразу отдает им свои богатства. Марыська скребет ногтями незнакомый замочек и пожимает его разными способами. В итоге все-таки раздается щелчок, и сумочка покорно разводит створки. Жадные, нетерпеливые пальчики проникают в ее нутро, и первое, что они оттуда достают, – это блокнотик с каким-то списком.

– Ну, что я говорила! – торжествует Марыська. – «Ли – три по восемьдесят… Дабл райфл – пять по сто…»

– Значит, и правда фарцовщица… – бормочет Нефедов. Это открытие доставляет ему некоторое облегчение.

Кроме блокнотика в сумочке обнаруживается носовой платок, ворох пустячной косметики и потрепанное портмоне, кармашки которого набиты квитанциями и разными другими неинтересными бумажками. Лишь подробное его исследование приносит Марыське две синие полусотенные купюры.

– Негусто наторговала…

– Да, – соглашается Игорь, – сегодня не ее день.

Что правда, то правда, и вряд ли фарцовщица стала бы спорить. Наверняка тоже самое сказала бы о себе так некстати опухшая Зоя Николаевна. Двое сегодняшних неудачников определились, но чтобы Нефедову не составить им компанию, ему следует поторопиться. Рабочий день уже близится к концу, а он, бегая по Москве с украденной сумочкой, ни на шаг не приблизился к обкому профсоюзов.

Не взяв себе ничего, кроме наличности, Игорь с Марыськой оставляют сумочку на лавочке. Может быть, ее подберет хорошая женщина, такая, что не бегает от милиции, и сумочка прослужит ей долго-долго.

И снова они несутся по улицам, лавируя в пешеходных потоках. Только теперь Нефедова гонит не страх, а чувство гражданской ответственности. «Об-ком-об-ком-обком», – выстукивают Марыськины каблучки… Но до чего же много в Москве контор! Пляшут в глазах разновеликие вывески: черные с золотом, мраморные, литые в бронзе. Министерства, управления, чего-то отделы, за чем-то надзоры и, конечно, всевозможные комитеты… Комитеты, да не те! Хлопают тяжелые двери; люди в шляпах покидают учреждения, а внутрь уж никто не заходит. Но вот – наконец-то! Чуть было не проскочили…

«МОСКОВСКИЙ ОБЛАСТНОЙ КОМИТЕТ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ СОЮЗОВ» – вырезано на плите полированного гранита. Эта плита у входа напоминает могильную – есть ли жизнь там, за дубовой дверью?.. Игорь с невольным трепетом входит в профсоюзное святилище… и оно встречает его торжественно-гулкой церковной тишиной и запахом мокрой тряпки. В учреждении – ни души, кроме старухи со шваброй, замывающей мраморный пол.

Случилось ужасное, невероятное – в общем, случилось то, чего следовало ожидать! В последней безумной надежде Игорь пытается всучить свои документы уборщице – и окончательно теряет лицо.

– Понабирали дураков в кульеры! – качает головой старуха и тычет шваброй ему прямо в ноги.

Чувства Нефедова помутились. Он покидает обком, пылая ушами и оставляя за собой мокрые следы… Воображение уже рисует ему завтрашнюю встречу в отделе. Игорю представляется ухмыляющаяся физиономия Ксенофонтова и мина презрения на опухшем лице Зои Николаевны… О да! Уж она бы не стала красть сумочки прежде, чем выполнить служебное поручение.

Марыська покуривает, дожидаясь его на улице. Весть о том, что Нефедов опоздал с документами, ее не обескураживает.

– Бездельники профсоюзные, – замечает она без гнева.

Крашеным ногтем Марыська щелкает сигарету, сбивая пепел.

– Раз так, ну и черт с ними! – объявляет она. – Переночуешь у нас, а утром сдашь ты свои бумажки.

Что Игоря ждет, если он согласится? Дома Надины слезы, а на работе наказание за прогул. Обе эти беды не перевесят, конечно, грозящего ему позора. Судьба, как обычно, не оставляет Нефедову выбора.

Задавив свои два окурка на обкомовском пороге, Игорь с Марыськой идут на соединение с Шерстяным. Колбаса для закуски у них уже есть.

Беспокойная ночь

Окна гостиной-библиотеки были запахнуты плотными бордового цвета шторами с затейливым набивным рисунком. Потолочная лампа, убранная в тканевый бахромчатый абажур, разливала по комнате густой, медового оттенка свет. На выпуклостях резьбы тонко отблескивала антикварная мебель. Книжные шкафы, стоявшие по всем четырем стенам, обкладывали комнату тишиной. Книги съедали живую речь – в томах увязала и глохла товарищеская беседа. Сквозь подступавшую дрему Нефедов с трудом уже разбирал слова Шерстяного. Ему было немного странно, что вечер, начавшийся с «Агдама» на стадионе, заканчивался в такой респектабельной обстановке.

– Гарик, ты спишь уже, что ли?

Шерсть хлопнул его по колену, отчего Нефедов невольно брыкнул ногой.

– Что ты, ни в коем случае… – он высоко поднял брови, помогая глазам открыться.

– Ну так вот… – продолжал Шерстяной. – Я ему: «Пошел вон из моей квартиры, а не то… не то…»

– Постой… – перебил Нефедов. – С кем это ты так ругаешься? Прости, у меня выпало…