Баллада о Розеттском камне - Марина Яковлева

(— Вот как у женщин все! Ни слова правды! Ничего она не знала, и вспоминала о тебе только иногда, хотя часто плакала, когда вспоминала…

— Да что ж это за безобразие?! Ведь просила же не лезть со своими замечаниями!

— Хорошо, я постараюсь…)

— Лена, не хотелось об этом говорить, но я звонил тебе четыре месяца.

— Как?!

— Раз в десять дней. «Она еще не пришла!.. Она вышла! Она пошла обедать!.. Она еще не вернулась с обеда! Ее сегодня не будет!» Мне не очень понравилось, я не уважаю, когда люди не любят работать. Если работа не устраивает, выбери себе другую!

— У меня работа такая, что не приходится быть на месте.

— Лена, нет смысла спорить… Ты замерзла? У тебя посинели губы.

— С чего ты взял?.. Или — ты замерз? И почему ты без шарфа? У тебя же горло болит!

— Потерял.

(Он превратился в Поэта, в Безумца и летел все быстрей и быстрей, так что Шарф развязался и соскользнул вниз…

…на шее у него была ковровая дорожка, а первая жена его была сербка, Милева Марич…

…Айседора села в машину и включила зажигание. Есенин — разлюбил, дети — погибли. До пояса — камень, выше — человек… Она рванула с места, набирая скорость… Газеты пестрели заголовками: «Автомобильная катастрофа!», «Гибель Дункан!».

Виной всему был длинный шарф, что она повязала себе на шею).

— Извини, я болен. Давай перенесем разговор на завтра. Мне нужно подлечиться, иначе придется продлевать визу… Я хочу тебе предложить написать совместный сценарий.

— Этого не может быть, Петр, этого не может быть!..

— Поднимемся ко мне, если ты не против. Я все объясню.

Комната была очень… комната была… Комната — и достаточно. Большой беспорядок. Множество пакетов и свертков. На столе — окурки, записки, бумажки, журналы.

— Извини, я не знал, что ты зайдешь. Это из-за отъезда. Весь день упаковывал вещи в контейнер… Садись, пожалуйста, сейчас все уберу.

— Я помогу?

— Нет, сиди.

Если мужчина сказал…

Вот уж все убрано, и ты сидишь по другую сторону стола, на диване.

— Ты обронила листки о сотворении мира. Идея мне понравилась, я уже многое продумал, поговорил с вашим режиссером… Четыре месяца тебе звонил, чтобы узнать, согласна ты или нет.

— А почему раньше не позвонил?

— А почему ты не захотела познакомиться сразу?

— Я думала, это несерьезно. Ты очень молод.

— Что значит — молод? Сколько мне лет, по-твоему?!

— Я думала, двадцать семь.

— Недавно было тридцать шесть.

(«Буйвол»!! Как и Петр Иваныч! Рубенс, если вы подзабыли).

— А, вот теперь вижу. Под глазами морщины.

— Это от моей работы.

— Какая у тебя работа?

— Бумаги! С утра до вечера одни бумаги! Ночью не могу заснуть — глаза болят! В тридцать шесть — радикулит! И ради чего? Кому это надо? Семьдесят процентов бумаг вообще не нужны! Почему я должен тратить на них свою жизнь?!

(…тогда он будет командовать и спрашивать, куда ты опять деньги дела…).

— Извини, снова голова разболелась. Где-то тут лежал бальзам… Понимаешь, я решил уволиться… Извини, опять я… Давай поговорим о тебе. Сегодня почти не чувствую запаха твоих духов, а вот в прошлый раз!.. Недавно на улице мимо прошла девушка в темных очках. Волосы как у тебя, духи… Я бросился следом, но это была другая…

— А я всегда провожала взглядом красные автомобили, думала, вдруг ты за рулем…

— Я часто читал твое стихотворение. Бумага была, как в старых романах, пропитана духами. Когда запах выветрился, я положил в карман пиджака и носил вот здесь… В чем дело? Что я сказал смешного?

— Чтобы в двадцатом веке здоровенный детина носил в кармане у сердца какую-то бумажку…

— Это очень хорошая радость, чтобы кто-то написал тебе стихотворение!

— Ты прав, Петр, ты прав… Скажи, а зачем ты отрастил бороду?

— Мне предложили маленькую роль в кино.

— Разбойника?

— Нет, священника.

— Лучше б ты вырастил дерево, а бороду — можно приклеить.

— Ты понимаешь здесь не всё, Лена! Я не желаю у себя приклеенную бороду! Хочу только настоящую!

— Сядь, пожалуйста, что ты вскочил? Ты неправильно стал говорить!

— Потому что ты возражаешь мне такие вещи!

— Успокойся, я хотела сказать, что жизнь у человека должна быть настоящая, а борода — черт с ней!

— Я хочу все настоящее, начиная с мелочей! Потому позвонил тебе!

— Под словом «мелочь» меня имеешь в виду?

— Перестань переиначивать! Не хочу фальшивить даже в мелочах, и уж тем более, когда касается отношений двух людей!

— Что ж ты замолчал? Думаешь о бороде и отношениях двух людей?

— Думаю, но только о другом.

— О чем же?

— Жалею, что у меня горло болит!

— Шарфы не надо терять да без шапки разгуливать!

— Я о другом, Лена… У меня горло болит, и я не могу тебя поцеловать!

— Ну, кто поверит, что тебе тридцать шесть лет?! Никто!

— Ах, так!..

РАЗГОВОР. Он. Поцелуй меня.

Она. У меня простуда на губе.

Он. Как же можно, моя радость, дожить до таких лет и остаться такой глупой?.. Разве я боюсь чего-нибудь, кроме того, что ты от меня уйдешь? Ведь ты всегда, дорогая, делаешь все, не думая! Мало ли какая в следующую секунду к тебе придет мысль?! Неужели меня, человека любящего, ты хочешь испугать какой-то простудой?!

— Это Петр и Лена говорят?

— Нет. Это я рассказываю вам. Петр разговаривает с Леной, а я — с вами… Знаете, у меня дома с десяток книг по кулинарии, и в одной из них говорится: «Туристам из Югославии рекомендуется сливочное масло (!!!)» Можно ли себе представить? «Икра баклажанная и кабачковая»…

— А красная икра им не рекомендуется?!

— Чего не знаю, того не знаю.

— Давайте спросим!

— О господи! Где вы воспитывались?!

— Что такого? Подумаешь, целуются! Все равно по коридору идет дежурная, несет чай! Мы бы хоть предупредили!..

БУМ! БУМ! БУМ!!!

Я почувствовала себя Афродитой, пойманной вместе с возлюбленным в сети и выставленной на осмеяние всему Олимпу…

— Входите, дверь открыта…

Пауза. Молча пили чай.

— А что было дальше?

— Разговаривали. Многое нужно было друг другу сказать.

— Что именно?

— Не помню.

— Древнее латинское изречение гласит: «Помни о смерти». И потому скажи себе: «Не лги!», — и добавь: «Помни о смерти», и рассказывай — другого случая не будет.

…мы…пили…чай…

— Погромче можно?

Мы!!! Пили!!! Холодный!!! Чай!!! И в комнате было холодно. Постороннему взгляду могло показаться, что мы сидим на вокзале — столько вокруг было сумок, пакетов, чемоданов. На самом деле нас в комнате давно не было: плохонький гостиничный палас оказался ковром-самолетом, и мы уже были на полпути к облакам, вот только… Вот только подняться выше мы еще не могли: для этого нужны сильные крылья, как для настоящей любви — двое, как и вообще в природе — чтобы что-нибудь было, всегда что-нибудь нужно… Сразу из гусеницы не становятся бабочкой: сначала надо затаиться до поры до времени в спеленатом коконе и уж потом только, когда пробьет час, расправить крылья и вырваться на свободу…

— Петр, я принесла тебе значок, чтоб ты знал… мы думаем о тебе…

— «Святой Петр»… Это связано с религией?

— Нет. Был такой корабль. Корабль — очень хороший символ. Тем более если назван твоим именем. Один писатель написал сказку о девушке, которая верила, что однажды к берегу подплывет корабль с алыми парусами, и на палубе будет стоять капитан… И так каждый из нас ждет, что…

— Ты ждала меня?

— Столько дней и ночей…

— Милая моя… А ведь я тоже приготовил тебе подарок, на память. Я выйду, а ты выбери, что подойдет. Я не знал, какой у тебя размер…

Бывает ли град зимой? Бывает ли зимой гром? С неба посыпался град из платьев, и они били меня по голове, хлестали по лицу, эти громадные градины-гадины, с косыми воротниками, с вышитыми сине-белыми звездами, в крупные и мелкие цветы — Париж! Австрия! Япония!!!

«Не лги! Помни о смерти!» Вот я и не лгу. Хотели — получите. Вот с чем приехал капитан на своем корабле… Он стоял рядом, а на поясе у него болтался мешок с золотыми монетами, в руках мерцала шкатулка с драгоценностями, еще та, видимо, что Фауст, получив от Мефистофеля, всучил Маргарите. Все это было совсем из какой-то другой оперы, совсем не про капитана…

(Как все повторяется в жизни! Фауст тоже не собирался Маргариту обижать. Наоборот! Он хотел таким образом продемонстрировать свою любовь к ней (или — проиллюстрировать?). Многое ли изменилось с тех пор? Ученик Фауста, Вагнер, сказал, что задача мыслителя заключается в том, чтобы постичь, «как размышлял мудрец и как в сравненье с ним неизмеримо вдаль подвинулись мы сами» (и, добавлю, подвинулись ли мы «вдаль» или нет)).

Платья, платья…

СОН. Мне приснился сон. Приснилось, что я в комнате общежития. Скоро танцы, собираются все. Шум, гам, суета. И — снизу прибегает дежурный с бумажкой в руке, говорит, обращаясь ко всем сразу: «Какой-то ненормальный пришел! Чего хочет — не поймешь. Что-то накалякал на пригласительном, говорит: «Передайте!» А кому? Кому передать-то? Ненормальный — и все!» Я краешком глаза заглянула — и!.. В правом углу билета — четыре буквы «я. л. тб.». Как тут не понять? Это же значит: «Я люблю тебя!» Вова пришел! Это Вовочка, родной мой пришел!.. И я бросилась вниз, в фойе.