Топи и выси моего сердца. Дневник - Дарья Александровна Дугина

Брата бабушки увезли в больницу. Мама все время рядом с ковид-пациентами. Она единственный, кому не надо болеть из нашей семьи. Бабушка вроде чуть легче, но все равно не ясно. Мама не спала несколько дней. Я вдалеке и совершенно не знаю, чем мне помочь.

▪ ▪ ▪

Вроде плодотворной день, но с какими-то провалами. Надеюсь, в целом, зачет за него получу.

▪ ▪ ▪

Я держала на руках умирающий день. Как мадонна младенца. Моя мать держала на руках умирающего пожилого человека. Бабушка лежала спокойно, еще была жизнь в детях войны.

▪ ▪ ▪

Я тебя[137] вспоминать стала. Не хотела. Забыть хотела от злости и негодования. На тот день, на те дни. Но стала вспоминать. В Дагестане помню, как на Каспии сначала выступали, потом я брала синхроны у тебя, потом пили, пели, потом танцевали с министрами Дагестана. Потом опять пили. Да так, что ты еле-еле на ногах стоял. А я, конечно, стояла. Потом снова пили. И шли рядом с горами. А еще раньше нас с тобой арестовала дагестанская милиция за курение в неположенном месте. А еще мы в городе Берлин. Виделись в аэропорту. А потом снова интервью. А потом пластинки и улицы. И небо над[138]…

Ну какого же черта ты умер…

Вернись. Как угодно, но хотя бы как-то…

▪ ▪ ▪

А где мертвых на живых меняют и наоборот?

13 / 10

А мое последнее сообщение Вы не прослушали, Андрей[139]. Я не знала, что внезапно мне станет вас так сильно не хватать. Не хватать именно мимолетного, внимательного. Не хватать рассказа о том, как вы на фронте снимали все, всех. Видели тех, кого нет, и тех, кто есть. Читали «Ноомахию»[140]. И были окружены курдскими отрядами. Как вы ехали в пустыни, и там был в центре ларек с пищей. Самой вкусной на Ближнем Востоке. Чай на кухне Гинтовта[141]. На которой я почти не была.

Андрей. А вы добрались? А вы переправились на тот берег? Просить дать знак – значит просить Вас возвращаться, но Вы исчерпали время здесь. Теперь Вы только там. И мы увидимся. Силы будут там. Умирает тело и в последние минуты видит все.

Андрей Ирышков в Сирии.

И пять минут после смерти тоже видит. Шаг до того, чтобы поставить Coil.[142]

Это февраль. Февраль, например, 2019 года, когда дни слепленные были между собой и темнело надолго. И не было веры в весну. А были черные ночи, темные ночи на севере. И почему-то нелепые концерты ПТВП[143] и разговоры на холоде, о социологии и о Дамаскине или Оригене[144]. Зачем я вообще говорила на концерте ПТВП об Оригене?! Зачем я вообще была на том концерте?! Зачем я посмотрела в ту сторону?! Разговаривала. Узнавала. Теряла месяцы. Переезжала в черный город. Оставалась там. Старалась стать правильней. И в этой праведности потеряла все найденное в тех странных концертах и ночах, которые были бесконечными. Я только потому и переехала, что там ночи длиннее. И что можно идти по холоду. И под ногами слякотные пятна. Вывернутое наизнанку внутреннее.

Как хорошо… Тогда были концерты. Несколько. Очень много стаканов. Странные песни. Крик. Небо. Зачем я пошла тогда на концерт ПТВП…

Я больше не люблю ПТВП. Впрочем, никогда и не любила. А пошла на концерт «Красное» в красной кофте. Накануне на Смоленском. Ночью. Искали Юфита[145]. Нашли Лорку[146] обоженный том. Это кладбище винное. Шли. Боялась собак и подснежников.

Раз уж про 2019 год…

2019 год[147].

Я не знаю, какие звезды зажигаются над Дамаском и загораются ли они вообще, видно ли их сквозь пленку мартовского дождя или синее полотно мартовского полудня… Но если они зажигаются, то в них живут тысячи невинно погибших душ, освещая дорогу воинам света.

Когда входишь в мечеть Омейядов, где, согласно пророчествам, придет Христос и закончится «время», изнутри становится «одержимо». Тут и храм Юпитера, и христиане, в свое время даже мирно сосуществовавшие с мусульманами, а потом и немирные мусульмане. Тут голова Иоанна Крестителя, тут мощи неведомых святых. Тут исток и конец. Это земля «последних времен».

Дарья в Сирии

Едем по пригороду Дамаска – везде мертвые стоят пеленой, живые – но живые другого мира, руины, в Маалуле у икон исцарапаны лики (на мозаиках). Святой источник подавляет талой горной водой скорбь.

Странно приезжать на фронт, когда война завершена, а от былого столкновения остались лишь руины. Страшный город Алеппо – древнейший. Стоит крепость на вершине горы, а вокруг разрушенные здания.

Цветущий ресторан, граничащий с обломками былой жизни. Здесь так странно и непривычно – будто бы ты опоздал, будто бы ты и виноват, будто бы ты сам все это допустил.

Ветер теплый в Алеппо. На стене у офиса партии БААС – жертвы террористов: пали в неравном бою. Город был осажден несколько лет, иногда, бывало, не было ни электричества, ни воды, а люди не сдавались. Как можно любить так жизнь, чтобы не сдаться тогда, когда нет никакой надежды?

Здесь страшно – пустота и раскрошенные здания. Наверное, вот в том окне когда-то рождались дети, играли подростки, делали домашние задания студенты и ругались влюбленные.

Я чувствую, будто опоздала. Поздно. Странное чувство не покидает – чувство смерти. То ли это мертвые снова поют песни на арабском, то ли моя зовет меня.

Террористы не покинули регион – небольшие формирования до сих пор рядом – 3–5 километров. Они здесь, звери Даджала[148]. За спиной.

MRAK TVOIH GLAZ[149]

Снился сон будто 20 человек упали в яму и погибли. Их кровью на стене было написано какое-то арабское слово. Снились террористы. Страшно было среди руин. Лица. Тяжелый взгляд, если застать человека резким взглядом врасплох. Сквозь пелену пасмурного неба видно странное солнце. Его здесь, наверное, проклинали.

Страна Иова.

▪ ▪ ▪

Над Латакией был шторм – прилетели в другое место. Хама. Там вчера был неподалеку от аэропорта терракт, погибли 20 человек. Хотя зона очищена от террористов.

Публикую старое. 2019-ый год.

MRAK TVOIH GLAZ:

Петроград – город утонченный. Тут дома будто бы воюют между собой – как белые с красными. Вот кирпичный – обостренный, революционный, неприкрыто 20-х годов. А вот рядом увядающий дом –