Поверить Кассандре - Константин Жемер

– Конец фильма! – сказал он вслух, а про себя закончил: «Прос..ли вы жизнь, мадам…».

Грустные лошадиные глаза Ксении не отрывались от стены, и отблескивали в них очевидно воображаемые меноры и свещники[31] богатых салонов, а может, и яркий огонь камина в уютной усадьбе покойного Дмитрия Ивановича Менделеева.

Павел Андреевич отошёл, оставив женщину в плену её грёз.

Первый этаж доходного дома постепенно забивался обычной публикой. Некоторых здесь Циммер знал по именам-прозвищам. Нищие сбились кучкой в углу, слева от входа, лица у всех серые, лишь у Карпа физиономия довольная, как у Марата, пригласившего мадемуазель Корде в ванную.

Лихих людей сегодня немного – только неразлучные друзья Спиридончик и Похабник. Последнего свои прозывают как-то иначе, но сам он зовет себя Похабником. Пусть будет! Циммер скользил взглядом по лицам, отыскивая знакомых.

Между тем, Карп взялся нецензурно ругать скудного рассудком парня по имени Тарас.

– Я думал, хоть у вас равенство и братство, – разочаровано зевнул Циммер.

– Братство – да, – осклабился Карп, потеряв интерес к парню. – Друг за друга чужаку башку проломим. Так и у иженевров, поди, так, али нет?

Циммер проглотил сомнительное утверждение, лишь бы не сбивать с мысли Карпа. Уж очень забавно стервец умеет рассуждать…

– А равенство… Так мы ж от рожденья разной масти, али не так? И не то, что ты в Франкхерте родился, а я в Переплясово, а по-другому. Не так?

Молодой человек ждал продолжения, но собеседник сбился с серьезного тона и решил объяснять на примере, стараясь для лучшего понимания говорить более-менее грамотно:

– Гляди, я нищий, зовусь бакшаком, люди спрашивают у меня совета и слушают, коль скажу, а есть ишшо «колуны» и «иерусалимцы». Колуны дают мзду в деревенской церкви, получают сборную книжку и таскаются по Руси-матушке, за милостыней. Воротясь, церкви отдают рублей сто, остальное – свое. Всего и делов-то! Дурак сможет! В Сарайках и Инсарске цельные деревени поголовно таким промышляют.

– А иерусалимцы? – спросил интересующийся нищенской иерархией инженер.

– Шельмы они, – просто ответил Карп, но все-таки решил пояснить. – Отщепляют от угла дома щепочку и вопят, что ходили в Иерусалим, взяли щепу от Гроба Господня…

Тут Карпа перебили…

– А я знал-на, что у них тиликон[32]?! – громогласно оправдывался здоровяк Спиридончик. – Аще фраер-на с присталетом[33] попёр, кукукнулся, бля!

Пока Павел глядел на вора, Карп вновь приступил к малахольному парню, который с идиотским видом принялся грызть сухарь.

– Эх ты, солоха[34]! – Куды тебе буквы-то читать?! Не-е-е, ты, Тараска – человек конченый, не выйдет из тебя вора!

– Чевой-то? – возмутился парень.

– На кой тебе сдалася хозяйская газета, коль ты грамоте не обученный?! – злобно прошипел Карп. – Благодетель весь дом таперича перевернёт, из людей душу вынет и кровь выпьет. За такую подставу разве ж тебя люди пожалуют? Ни в жисть! Спину сломают, ей-ей! А со сломанной спиной много не наворуешь… Подь, положь газету, где лежала, дурень!

Когда Тарас исчез, Карп совсем другим тоном обратился к Циммеру:

– Павлуша, ты это… Мы тут вечерять надыбали, не погнушайся с нами присесть – чай, не чужой человек…

Как откажешь в столь простой и трогательной просьбе? Павел Андреевич согласился, только тайком подозвал воротившегося Антипку и, выдав два пятака, отправил за провизией.

Вскоре поставили стол, и тотчас на нём воцарилась четверть водки, а в подданство к ней – в изобилии – немудрёные яства.

Разговоры за столом пошли соответствующие:

– Эвон, деверь мой погорел! В Полоцке служил по сыскной части, большой человек. Ан принял раз красотку, не оплошал, показал себя молодцом, а потом сотворил глупость – отпустил девку. Зачем отпустил, спрашивается? Красивая, грит, жалко… Ну она, понятно, в надзор! И взяли деверя. Пошёл по этапу.

Похабник, оправдывая присвоенное самим себе прозвище, загоготал, а потом заявил:

– Как-то с робятами мы одну молдаванку пробовали! При фарте были, гуляли – бричку наняли, а она под руку попала! Ох, голосливая была, орала так, будто её режуть…

Смех гуляк ухнул, как петарда.

– Сукин сын! – процедил Карп. – Орловка по тебе стенает, паскудник!

– Не вякай, дядя! – вскинулся Похабник. – Мы в Орел[35] хаживали, доводилось! Знакомцы и тама имеются, не пропаду!

– Паскудник ты, а не Похабник, – гнул своё Карп.

Тот, к кому обращались, раздражённо вскочил из-за стола и направился к двери. Но, не доходя до неё пары шагов, вдруг споткнулся, на казалось бы, ровном месте, и упал лицом в пол.

– Ну вот, дурень, нос расшиб! – загоготал Карп, стукнув себя по колену. – Молодой еще супротив меня топорщиться.

Упавшего бросились поднимать. Не дожидаясь, пока стихнет вызванная этим возня, Карп поднял чарку:

– За фарт предлагаю, чтоб нам не упасть, коль подымемся!

Люди выпили охотно.

– Слыхали, вчерась на Конюшенной старый дом разбирали, так в стене нашёлся древний кувшин, полный серебряными монетами. В градоначальство яво снесли, обормоты…

– Чаво ж молчал, вчерась и надобно было сказывать! – крикнул Спиридончик, который сидел, приобняв надутого как сыч Похабника. – Мы б тех обормотов перед самым градоначальством-то пощупали…

– У нашего Благотдетеля, прочим между, тоже клад имеется! – громко вскричал малахольный Тарас, который успел отнести украденную газету и теперь вернулся. – Токо он не антересный, тот клад – бочки с керосином. Кому оно надо, не знамо?

– Откуда знаешь про керосину?

– Лошадь по лету водил с телегой – Благодетель велели, чтоб ни гу-гу, трёхалтынным одарили.

– Много там? – спросил кто-то.

– Много, я ишшо дивился, зачем стоко, а Благодетель смеялись токо, и грозились деньгу не дать, мол, спрашиваю много.

Тарас замолк, задумавшись о чем-то своём, зато встрепенулся Карп.

– Наш Благодетель затем и читает газеты, что выгоду в них свою ищет. Иначе на кой ему газеты-то? Они ведь денег стоют. А там написано: скоро большая война будет, вот Благодетель и решил навариться…

– На войне-то? – не понял Тарас.

Лицо Карпа расплылось в гаденькой ухмылке.

– Какой же ты вор? В грузчики шёл бы! На керосине! Кады война грянет, кто ловок – завсегда деньгу срубит. А кто дурак – тому карачун! А такие как Карман – они поболе всех и срубят!

Выпили молча. То ли за тех, кто погибнет в гипотетической войне, то ли за тех, кто на ней наживётся. Тишина не проходила. Руки десятка людей вертели посуду. Молчали.