Нумерация с хвоста. Путеводитель по русской литературе - Лев Данилкин

В общем, ничего особенного – немного комедия положений, немного экономический детектив; да даже и без всякого жанрового ограничения – просто коллекция забавных диалогов. И да, – это же Ю. Поляков, большинство историй, разговоров и шуток так или иначе крутятся вокруг секса, и да, было бы разнообразнее, если бы, кроме как про женщин, автор острил еще про что-нибудь, ну хоть бы, что ли, про машины… Но улучшился ли бы от этого текст? Вряд ли. И так хорошо.

Хорошо? Ну вот еще! Почему бы не осведомиться у Ю. Полякова, с какой стати он растрачивает очевидный свой талант на салонные комедии? Почему его сатиру, при несомненном остроумии, нельзя назвать «зубастой», и вообще – не является ли смех признаком слабости? Почему бы… Да, Поляков «ни холоден, ни горяч», да, отпуская шпильки по поводу «власти», Поляков не ненавидит ее, а относится к ней всего лишь иронично-скептически – но правда ли, что это так уж плохо? Правда ли, что сытый писатель пишет хуже злого и голодного? Правда ли, что общество ждет от писателя серьезного высказывания, идей, образов – и отторгает его, когда тот отделывается патрицианской салонной шуткой, остроумной и изящной?

«Гипсовый трубач» стал одним из главных бестселлеров 2008 года.

Елена Некрасова

«Щукинск и города»

«Флюид», Москва

Иногда семейные кризисы разворачиваются по очень странным сценариям. Мать, актриса щукинского кукольного театра, умирает, но превращается в привидение и не дает живым прохода; ее 18-летняя дочь, сама того не зная, воюет с собственной матерью, которую принимает за полтергейст; а брат умершей, много лет назад эмигрировавший в Америку и превратившийся в арканзасского фермера и интернет-блогера, приезжает в Одессу искать старинные масонские регалии, изображения которых обнаружены его случайным знакомым на вывезенной из СССР картине.

Мир, описанный в «Щукинске и городах», общеизвестен: одиночество невыносимо, денег мало, работа скучная, ближайшее окружение обрыдло, перспективы что-то изменить крайне сомнительны. Как и все нынешние люди, обитатели Щукинска живут внутри мощных информационных потоков – только, по простодушию, не отключают фильтры. Благодаря этому обстоятельству их мир, который постороннему покажется ничем не примечательным, переполнен чудесами; «фантастическое» тут не то что вторгается в повседневную жизнь, а укоренено в ней. Здесь привидение специально летает на хлебозавод, чтобы погреться в ароматном дыме трубы; свингеры убивают подопытных морских свинок головой о батарею; у соседей, похоже, произошло непорочное зачатие – «надо срочно заказать икону, чтоб ее с натуры нарисовали». Странные события происходят вовсе не только в провинциальном Щукинске – доходят слухи, что где-то в Израиле найдена могила Гарри Поттера… А в Москве якобы есть секта адамитов, которые, как Адам и Ева, ходят голые… А в одной из американских масонских лож магистр – карлик в фартуке… В Щукинске, Одессе, Тольятти, Вене, Арканзасе – везде все то же самое; весь мир превратился в гигантский Щукинск—Макондо; везде, видим мы, люди, получив интернет и свободу передвигаться в любом направлении, парадоксальным образом сделались еще более одинокими и использовали новые возможности только для того, чтобы поглубже окопаться в своем каменном веке и развесить уши пошире – что там еще новенького в таких ультрасовременных областях, как секс, деньги, беременности, поминки и чудесные исцеления; какой плоский, глупый, нелепый, первобытный – зато удивительный мир.

Удивительный – и узнаваемый. «Щукинск» невероятно хорошо ложится на душу – состояние, которое энтузиасты водочного опьянения описывают формулой «будто Христос в лапоточках прошел». Несмотря на то что здесь изложены крайне малоправдоподобные события (мать превратилась в привидение, а ее брат связался с американскими масонами), это один из самых естественных, невыморочных, «нелитературных» текстов во всей нынешней русской литературе: ты знаешь этих людей, знаешь все эти ситуации, знаешь, как эти люди могут говорить и как не могут; ты с самого начала знаешь, что как ни пытаются мать, дочь и дядя «повзрослеть», перейти в иное качество – нечего и стараться: слишком неороговевшие, слишком инфантильные, слишком живые души. Это «знание» удивительным образом воспринимается как комплимент самому себе: раз знаешь, то, хотя бы немножечко, сам такой же. Точно так же ясно, что и написал этот текст кто-то такой же – видно, что в Щукинске автор чувствует себя в своей тарелке, что он в ладах со своими героями – и умеет передать это чувство читателю.

В «Щукинске», при всей его запредельной тривиальности, несомненно, есть какое-то если не второе дно, то смутно знакомый фон, легко вычленяемый набор известных событий: смерть, воскресение, крещение, сретение, непорочное зачатие. Упоминание о появлении «Щукинской Богоматери» выглядит провинциальным курьезом; однако именно такие города и такие люди становятся историческими прототипами персонажей священных книг, именно на таком фундаменте по прошествии времени созидается священная история: эпизоды тасуются, одни выкидываются, другие акцентируются, заводская труба превращается в колокольню, обитателям подрисовывают нимбы – и из Щукинска получается Иерусалим. Это называется «увековечение ошибки»; но первым эту ошибку – создать неверную копию реальности, описать обычное место так, как будто оно не такое, как все, – должен сделать некто обладающий большим воображением и чутьем, чем его современники. Щукинск увидела Елена Некрасова, 1964 года рождения, художник, режиссер и писатель. Первый ее роман, «Гиль-гуль», издали пару лет назад – и тут же забыли. «Щукинску» повезло больше: был один шанс из шести, что 3 декабря 2008 года она получит за него Букеровскую премию – роман попал в шорт-лист; однако хотя этого не произошло, призрак романа наверняка долго еще будет преследовать своих конкурентов – слишком живой, слишком натуральный, слишком прекрасный это текст, чтобы просто взять и умереть только из-за того, что ему не досталось каких-то масонских регалий.

Герман Садулаев

«Таблетка»

«Ad Marginem», Москва

«Я»-рассказчик – тридцати-с-чем-то-летний офисный служащий Максимус Семипятницкий – испытывает кризис среднего возраста, а также профессиональной и экзистенциальной самоидентичности. Внешне он спокоен и сдержан, но на самом деле чрезвычайно недоволен существующим порядком вещей; у него есть свои представления о том, как все должно быть, – и он умеет остроумно и занимательно рассказать о них. Открытый бунт ему не по карману, да и не по психологии; и пока его не достанут окончательно, он продолжит механически выполнять навязанные ему обществом обязанности, какими бы абсурдными они ни были.

«Современные» главы (сатирическое описание повседневной жизни Семипятницкого, выстроенное вокруг необычного случая с галлюциногенными таблетками) иногда перемежаются разного рода эссе на тему «Я и общество потребления» и «хазарскими» снами. Максимуса завораживает загадочное государство, ничего, кроме странного «рыбьего клея», не производившее, не то исчезнувшее, не то никогда не существовавшее, не то превратившееся в нынешнюю Россию; ему кажется, что он живет в Хазарии, что хазарский молодой человек Саат – его двойник. Почему нет? Убедительно и остроумно; могло быть гораздо хуже.

Что касается умения выстраивать сюжет, то оно не относится к сильным сторонам Г. Садулаева: Максимус работает – Максимус увольняется, Максимус в Петербурге – Максимус в Хазарии, Максимус нашел галлюциногенные таблетки – Максимус отдал таблетки, Максимус не продал душу дьяволу – Максимус продал душу; (анти)герой не развивается, он в конце точно такой же, как в начале. В общем, и параллель между таблетками и хазарским «рыбьим клеем» выглядит довольно натянутой; ну так не на ней роман держится.

При всех своих минусах, которые осознаются ретроспективно – пока читаешь, никаких претензий, – «Таблетка» – хорошая сатира: злая, задиристая, обидная, умная; к манифесту о борьбе с «корпоративным фашизмом» и прочему офисному резистансу роман не сводится. «Таблетка» держится на фигуре рассказчика, который умеет иронизировать над собой, умеет прикладывать других, умеет имитировать чужие стили, умеет хорошо воспроизводить диалоги; в общем, более-менее без разницы, о чем именно он в данный момент рассуждает, – все равно получается живо. И даже эпизоды про таблетки, про стандартный день голландского и китайского партнеров Семипятницкого, про секс с «офисной богиней» – которые в исполнении подавляющего большинства других писателей были бы блевотными – у Садулаева выглядят адекватно: мир одномерный – и персонажи одномерные, форма соответствует содержанию.

Но роман – скорее однодневка; такой материал заслуживал большего, и напрасно Садулаев поторопился с публикацией.

Иван Наумов