За горным туманом - Карен Монинг

— Очевидно, кому-то из них все же удалось сделать это, потому что если у тебя остались хоть какие-то мозги, ты немедленно уберешься отсюда, — отрезала она.

— Их было не три, — Хок проглотил смешок.

— Нет?

— Их было пять.

Эдриен стиснула зубы. И снова начала считать.

— Четвертое — этот брак будет только фиктивным. Временным.

— Бочек с вином, я имел в виду.

— Это не смешно.

Его раскатистый смех прозвучал опасно и тяжеловесно.

— Достаточно. Теперь мы посчитаем мои правила. Он поднял руку и начал загибать пальцы. — Во-первых, ты моя жена, и значит, ты будешь во всем меня слушаться. Если я прикажу тебе лечь в мою постель, то так и будет. Во-вторых, — он поднял другую руку, и она вздрогнула, опасаясь, что он ее ударит, но он крепко обхватил ладонью ее лицо и посмотрел ей в глаза, — ты станешь держаться подальше от Адама. В-третьих, ты будешь притворяться, что ты в восторге от того, что вышла за меня замуж — как на людях, так и наедине. В-четвертых, пятых и шестых, ты будешь держаться подальше от Адама. В седьмых, — он стащил ее с кровати и поставил на ноги одним быстрым движением, — ты детально объяснишь мне, что во мне тебе так не нравиться, но после того, как я займусь с тобой любовью, и в восьмых, мы заведем детей. Много. Возможно, дюжину. Возможно, я просто буду держать тебя в состоянии беременности начиная с этого момента и в будущем.

Глаза Эдриен расширялись все шире и шире, пока он продолжал говорить. К тому времени, как он перешел в теме детей, ее охватила полная паника. Она собрала вместе свои разрозненные мыслительные способности и начала искать наиболее эффективное оружие. Что она может сказать, чтобы удерживать такого мужчину на расстоянии? Его самолюбие. Его гигантское самолюбие и мужская гордость. Она должна это использовать.

— Делай что хочешь. Я буду просто думать об Адаме. — Она зевнула и начала изучать свои ногти.

Хок отступил назад, отдернув руки от ее тела, как будто он обжег их.

— Ты просто будешь думать об Адаме!

Он потер свой подбородок, не совсем веря в то, что он услышал, в то же время разглядывая видение, находившееся перед ним, полуодетое, закутанное в облако прозрачной ткани. Светлые блестящие волосы обрамляли самое прекрасное лицо, которое он когда-либо созерцал. Ее лицо имело форму сердечка, ее подбородок был изящным, но удивительно сильным. Ее губы были полными и бархатистыми, цвета сочной сливы, и у нее были пронзительные серебристо-серые глаза. Он дышала страстью, и казалось, не имела понятия о собственной красоте. Или ее это не заботило. Вожделение схватило его в кулак и крепко сжало. Его темные глаза пристально сузились. Кожа у нее была сливочно-белая, прекрасные плечи, тонкая талия, приятный изгиб бедер и ноги, которые тянутся до небес. Ее красота отпечаталась в нем, звала его. Эта девушка — явное совершенство.

Хотя Хок не был суеверным человеком, слова желания Грима, которое он загадал на падающую звезду, выбрали этот момент, чтобы всплыть в его сознании. Он пожелал Хоку встретить женщину с «остроумием и мудростью», умную женщину.

— Ты умеешь считать? — выпалил он.

— Я составляю бухгалтерские книги как профессионал.

— Ты умеешь читать и писать? — продолжал он.

— Бегло на трех языках, на двух — удовлетворительно. — Это была основная причина, по которой она смогла так хорошо подражать их произношению, и убедить всех, что она — Безумная Джанет Комин. Хотя многие слова и выражения, которые она использовала, могли показаться окружающим странными — они же считали, что она сумасшедшая — она быстро выучилась в замке Комина, переняв акцент с легкостью ребенка. Она всегда легко учила языки. А кроме того, она посмотрела абсолютно все снятые серии «Горца».

Хок застонал. Вторая часть желания Грима гласила, что это женщина должна иметь совершенные лицо и фигуру. На этот счет ему не нужно было задавать вопросы. Она была просто Венерой, которая проскользнула в его мир, и он ощутил ноющее предчувствие, что его жизнь никогда не будет прежней.

Итак, первые два требования, которые пожелал Гримм, выполнялись. Эта женщина обладала и умом и колдовской красотой.

Осталось последнее требование. Гримм определил то, что больше всего интересовало Хока. Безоговорочный отказ на ее совершенных губах…

Но на свете еще не существовало женщины, которая сказала бы «нет» Хоку.

— Девушка, я хочу тебя, — сказал он грубым, хриплым голосом. — Я доставлю тебе самое невероятное удовольствие, которое ты когда-либо испытаешь по эту сторону Валгаллы. Я смогу перенести тебя в рай, сделаю так, что тебе никогда не захочется возвращаться на землю. Ты позволишь мне перенести тебя туда? Ты хочешь меня? — Он ждал, но при этом он был уверен в том, что случиться.

Ее губы сжались в привлекательную складочку, и она сказала: «Нет».

— Ты наложил на меня проклятие этим своим чертовым желанием, Гримм! — крикнул Лэрд Сидхок Лайон Дуглас в беззвездное небо позже этой ночью.

Внутри круга из рябиновых деревьев Адам сгреб в кучу тлеющие угли и издал звук, слишком низкого тона, чтобы быть смехом.

Эдриен долго сидела в темноте на краю своей постели, после того как он ушел, и вздрогнула, от его хриплого крика, который, казалось, донесся до луны. Проклятие? Вот еще! Это она — та, что ли проклята.

Для него она — всего лишь одна из множества, и Эдриен де Симон твердо знала одну вещь — там, где замешан мужчина, она никогда не потерпит того, чтобы быть одной из многих.

Хотя она, как и легионы тех, кто пал до нее, была виновна в том, что хотела мужчину по имени Хок. Хотела его с безрассудным голодом, который превзошел по силе ее влечение к кузнецу. В глазах кузнеца было что-то почти пугающее. Как у Эберхарда. Но у Хока были прекрасные темные глаза с золотистыми искорками, прячущиеся под густыми угольно-черными ресницами. Глаза Хока намекали на невысказанные удовольствия, смех и, если она не придумала это, что-то похожее на пережитую боль, которую он держал на осторожном расстоянии.

Точно, язвительно сказала она себе. Боль от того, что у него не хватает времени на то, чтобы заняться любовью со всеми красивыми женщинами в мире. Ты знаешь, кто он. Бабник. Не будь дурой, Эдриен.

Но она не могла избавиться от чувства дискомфорта всякий раз, как она заставляла себя говорить ему жестокие и отвратительные слова. Возможно, он не заслужил их. То, что Хок был таким же смуглым и красивым, как Эберхард, вовсе не значило, что он был человеком такого же типа как тот. Она чувствовала раздражение от того, что она была несправедлива к нему, хотя и не видела никаких логичных причин для этого.