Дневник горожанки. Петербург в отражениях - Алла Борисова-Линецкая

Поменялся губернатор и поменял свою администрацию. Не смог поменять только питерскую погоду и то, как чиновники решают связанные с этой погодой проблемы. То есть все осталось на своих местах. Город чистят местами. А местами не чистят. Грозный губернатор иногда видит эти неочищенные острова, осуществляет прорыв и оказывается там вопреки свите, указывает на лед и снег и призывает виноватых к ответу по всей строгости.

А снег продолжает падать с неба, и моя немолодая тетушка боится выйти из своего дома на улице Жуковского. Потому что выйдет она, и что? Прямое попадание в сугроб. Этот сугроб упал с крыши — там веселые ребята из ближнего зарубежья орудовали лопатами, разбили форточку соседу и навалили кучу у подъезда. Так что, куда моя тетя пойдет, и главное, вернется ли обратно невредимой — большой вопрос.

Ну, и сосули пресловутые, куда же без них. Они тут как тут, дополняют интерьер питерской улицы — висели при Матвиенко, висят при Полтавченко. Они всех переживут. Дождемся ли мы лазерных технологий не знаю, а вот первых трагических происшествий уже дождались.

В общем, ситуация такова. Мы падали на льду (я лично это делала два раза за одну зиму) и уворачивались от сосулек при Матвиенко, мы продолжаем это делать в этом году, и что-то подсказывает мне, что новогодний праздник тоже чудесным образом вопрос не решит. Я не видела особой активности в нашем дворе два года назад — не вижу ее и сейчас. Стук лопат и гул уборочного комбайна не будит меня по утрам, скорее, веселые группки гастарбайтеров с лопатами наперевес просто дополняют зимний пейзаж. Насколько удачно — не скажу. Хотелось бы увидеть лопаты в действии.

Если меня спросят, люблю ли я зиму, я отвечу «Да». Я не стремлюсь в это время года в жаркие края, меня устраивает легкий морозец и снеговые шапки на ветках деревьев. «Зимы ждала, жала природа…» и я вместе с ней. Но, наверное, оказаться в это время года где-нибудь в Финляндии было бы здорово. И не потому что я так люблю Суоми. Просто не хочется рисковать — здоровьем. Своим, своих близких и далеких соотечественников. Ну не заслужили они такой «зимней сказки».

2011

Фото Галины Зерниной

Улица моей мечты

Я много лет хожу по этой улице. Нет, жить в центре мне не довелось, и потому моя любовь к этой улице лишена привкуса ностальгии. Но здесь живут друзья и родные. Да, я знаю, что когда-то улица называлась Преображенской, потом Офицерской, потом Знаменской.

Здесь каждый камень меня помнит, хотя камней, вернее старого асфальта уже не осталось. Теперь тротуары красиво выложены плиткой, по которой зимой ходить — сплошное мучение, что на каблуках, что без. Все скользят и спотыкаются, поминая недобрым словом любителей плиточных тротуаров без подогрева. Наверное, мастера решили, что ремонтируют тихую итальянскую улочку, ведущую к морю. Как Доминик Перро, который когда-то задумал сделать ажурное здание театра, накрыв его стеклянным покрывалом в суровом зимнем Питере, так и наши строители порой забывают, где находятся.

В общем, речь идет об улице Восстания, вернее, о небольшом ее отрезке. Повернете с Невского и…

И — разруха, стройка века, здесь будет город-сад. А пока — сада нет, а есть ремонт ни на один год: ухают сложные механизмы, трещат стены соседних зданий. Кому-то (не будем уточнять кому) понадобилось построить здесь очередной торговый комплекс с паркингами и бутиками.

Вот все, ребята, у нас есть, а бутиков с паркингами очень не хватает. Особенно бутиков. Особенно в городе Петербурге, где зарплата в тысячу долларов считается хорошей, а тряпок дешевле трех тысяч в бутике испокон веков не было. И грядут, как мы знаем, увольнения, падение зарплат, сокращение довольствия. Ну, мало нам магазинов, в которых болтается один покупатель на целый отряд вышколенных продавщиц.

А раньше… Я смутно помню эту улицу до эпохи перемен. Кажется, когда-то там был трамвай, весело позванивающий на поворотах. Помню серые, но красивые дома, построенные в начале века (а некоторым еще больше лет, и они не сдались под напором инвесторов), больницу в здании женского института, старые, но внушительные двери с названиями каких-то канувших в небытие контор, продуктовые магазины. Все стало меняться в 90-х.

Появились новые кафе — вывески слетали со скоростью разорения владельцев, а от чего эта скорость зависела, уж и не знаю. Однажды меня привлекла витрина, появившаяся в доме слева — «Магазин знакомств». В витрине смешные объявления: «Бомж познакомится с бомж для совместного проведения досуга».

Но скоро этот островок частного предпринимательства был сметен ветрами перемен, и на его месте стали появляться кафе: дорогое, не очень дорогое… Наконец, все — кончен бал, погасли свечи. Домик украли, поставили высокий строительный забор.

Идем дальше. Хороший недорогой галантерейный магазин, где я так любила разглядывать сумки, бижутерию, косметику, приказал долго жить. Маленькая кафешка «Капуцин», где так удобно пить кофе с деловыми партнерами, как-то держится уже лет семь, не меньше. Браво, хочется пожать руку хозяину заведения. Элитный салон, элитный бутик — пропускаем… Секонд-хенд во дворе оказался живее всех живых — держится уже не первый год, не зарастет к нему народная тропа. Канцелярский магазин тоже вцепился в дом мертвой хваткой — ну хорошо ему здесь, много офисного люда разгуливает по тротуарам, вот только надолго ли? «„Офисный планктон“ первым пострадает в кризисе» — в этом уверены многие аналитики.

Кафе разного достоинства и национальной принадлежности всегда полны — это плюс. Практически нет продуктовых магазинов — это минус. Все эти лавочки и магазинчики с фруктами и пирожными не выдержали нашествия ретейла на российский рынок — вот только, как гипермаркетам развернуться в центре? Никак. Негде. Поэтому жители окрестных домов могут обойтись без хлеба. Единственный на пол-улицы магазин задирает цены — маленький, но гордый продмаг в окружении кафе и бутиков знает, что деваться покупателю некуда…

…Как выяснилось, именно в октябре 1923-го, ровно 85 лет назад, эта старая питерская улица стала улицей Восстания. И когда-то она избежала переименования, чему я даже рада. Я ее люблю вопреки названию. Я не хочу восстаний, переворотов, свержений и кровавого передала, и это название лишний раз напоминает, что всего этого нам не надо. Но хотелось бы, чтобы на улице теплилась жизнь — люди гуляли с детьми, заходили в кафе и доступные магазины, любовались сохранившейся стариной, а не устрашающим новоделом. Просто жили.

2014

Фотография на память

Мир 90-х видится мне монохромным. Никакой лихости тех лет не помню, а помню глотки свежего воздуха, мечты и грезы. Эти куски жизни остались на черно-белых фотографиях, которые мы делали для газеты. Но в этом есть неким символизм, мир действительно был, как мне кажется, черно-белым.

Интересная тенденция, однако. Все начали выкладывать в социальные сети старые черно-белые фотографии. И даже то, что ты на этих фотографиях — моложе на — дцать лет и десять килограммов, кажется, никого не останавливает. Что это — ностальгия, усталость от сегодняшнего разноцветья или от сегодняшнего непонимания — где белое, а где черное?

И я, поддавшись общему ностальгическому настроению, выложила несколько фотографий из 90-х. А поскольку тогда я занималась журналистикой, фотографии эти, сделанные моим мужем для моих статей потихонечку стали историческими. Мой брат-историк так и сказал «вот ты и в историю попала…».

На одной из них веселая молодежная компания журналистов сидит и лежит на стульях и раскладушке у Мариинского дворца. Это 90-й год, газета «Смена» объявила голодовку, требуя независимости, не желая больше быть рупором обкома комсомола. За свободу голодали, в общем. И хоть продлилась наша голодовка недолго, цель была достигнута. Вроде бы. Вот только что делать с обретенной свободой, как выяснилось, никто не знал. «Ах, свобода, ах, свобода, у тебя своя природа, у тебя такой капризный климат, ты наступишь, а тебя не примут», писал Бродский. Так и случилось, в общем. А мы там — юные, вдохновленные и еще все — живые.

На второй фотографии — Борис Стругацкий. Я помню его квартиру, всю уставленную книгами, нашу неспешную беседу. Помню, что на вопросы о будущем он категорически отвечать не хотел, говорил о более вечных вопросах, и я тогда поняла, что Стругацкий, конечно, не фантаст, а философ, и беседовать мне с ним интересно, но нелегко…

А на другом портрете — Евгений Клячкин, поэт и бард. Он снят на фоне Невы. Клячкин тогда уезжал из страны, из своей уютной квартиры. Мы сидели на кухне, и он немного обиженно говорил, что не удостоился еще большого интервью на родине. «Вот вы — первая…» Читал мне свои стихи, прощальные, и одна строчка стала названием статьи, которая вышла мелко-мелко на последней странице газеты. Не принято было тогда еще писать об «отъезжантах». «Я прощаюсь со страной, где. Прожил жизнь, не разберу чью. И в последний раз — пока здесь. Этот воздух как вино пью».