Дневник горожанки. Петербург в отражениях - Алла Борисова-Линецкая

Когда мы собираемся — традиционно у Горьковской — сначала подсчитываем потери. Смерти начались еще на заре юности, а сейчас все грустнее — рак, инфаркт, смерть в психушке, смерть от передозировки, исчезновение где-то в 90-х… И все это в одном классе когда-то примерной советской школы с углубленным изучением английского языка, ныне гимназии. Мы вспоминаем ушедших и пытаемся осмыслить происходящее — то, что все может оборваться внезапно, а готовы ли мы? Потом жизнь берет свое, и в кафе напротив Петропавловки начинаются разговоры за жизнь.

Это странные беседы, потому что понять друг друга мы можем только на уровне общих детских воспоминаний и бытовых семейных новостей — у кого-то сын женился, у кого-то внук родился…. Наш класс, выпущенный в конце 70-х, собрал представителей того самого поколения, которое пережило слом эпох в уже зрелом возрасте, а значит, мы все по-разному приспосабливались к новой жизни и прощались со старой. Мы разошлись в разные стороны и не всегда слышим друг друга. Мы — это в каком-то смысле наше общество в целом, его крошечный срез. Вот только одно важное «но» — мы все говорим по-английски, и совсем неплохо, спасибо учителям. Они, может, и не бывали тогда в Англии и США, но выучили нас языку Шекспира на всю жизнь. Для нашего поколения это, в целом, редкость, и всем это как-то помогало в жизни.

Вот Боря — наш местный «олигарх» — это он собирает нас и «накрывает поляну», отказываясь от любых попыток поучаствовать в мероприятии. «Да ладно, иди, создавай информационное поле!» — заявляет он мне, отказываясь от денег. Выглядит молодо, дети пристроены, график жизни — свободный, в общем, все хорошо, 90-е прошли без ощутимых потерь. Теперь иногда он помогает нашей Гуле — она мать-одиночка, учительница музыки в школе, ну, все понятно. Но очень любит путешествовать, и перед очередной поездкой занимает у Бори «на всякий случай».

Ее подруга, та самая, которая умерла в психушке, сначала лишилась квартиры. Какая-то афера там произошла в 90-х, ну и не выдержала слабая психика, что вполне объяснимо…

Рядом со мной сидит Вова — кадровый офицер, он командным голосом торопит официанта «Быстрее обслуживай, чего копаешься!» и интимно сообщает мне, что недоволен нашей прессой, давно пора ввести цензуру, чтобы было все, как раньше. «А что так уж было плохо в 70-е?» — задиристо спрашивает он, и я не ввязываюсь в спор, потому что это надолго и неуместно в режиме праздничной встречи.

А вот умная и красивая когда-то (да и сейчас) «девочка» Оксана — второй раз удачно вышла замуж — дети в Америке и Европе, она путешествует… Но, пожалуй, устроившихся комфортно в этой жизни в нашем поколении все-таки маловато, вот я и насчитала двух.

Хорошенькая двоечница Маша — много пьет и выглядит все хуже на каждой встрече, и все быстрее, после первой же рюмки начинает шумно веселиться, и наш вездесущий Боря заботливо усаживает ее в такси. А сидящая со мной рядом портниха Надя — весело сообщает, что похоронила двух мужей, но, ничего, вырастила сына и дочку, так что все хорошо. «А кто-то у тебя есть, ну, ты понимаешь?» — интересуются «девочки». Надя смеется, она вообще оптимистка такая, неунывающая, и показывает три пальца. Трое мужчин. На все случаи жизни.

Давно мы не видели нашу классную руководительницу — она, конечно, на пенсии… В последний раз, когда встречались у нее дома, она со слезами описывала нам 11 сентября 2001– этот день застал ее на Манхэттене — она приехала в гости к дочери и оказалась в эпицентре трагедии. Ее воспоминания — это воспоминания об Апокалипсисе в отдельно взятом городе, но семья выжила, и это, конечно, главное.

Сегодня особый случай — прямо из Калифорнии к нам приехал наш «умный мальчик» Женя — не был в России 25 лет и выглядит слегка обалдевшим, что вполне естественно. У него за плечами далекая эмиграция в Израиль, где он с семьей долго приживался, осваивал иврит и затем катапультировался в Америку, в Силиконовую Долину. «Почему?» — допрашивают одноклассники, и он пожимает плечами. Так вышло. Теперь живет в домике с садиком и гуляет с фотоаппаратом по берегу океана. Его жена мало говорит об Америке, но с неподдельным ужасом — об отделении Почты России, куда супруги заглянули по делу. Там старушки стоят за пенсией в нескончаемой очереди, а продавцы и клерки нещадно хамят. Отвыкли от всего этого наши «американцы». А их дети уже не очень охотно говорят по-русски.

Вот такой класс. Вот такая у нас жизнь — с трагедиями и историческими катаклизмами, переездами из страны в страну или из строя в строй, с болезнями и смертями близких людей… Но сегодня мы смеемся и фотографируемся на фоне любимой Петропавловки — пусть уже не на черно-белую пленку… Застываем на секунду. Для чего, для кого эти снимки? Для вечности, наверное.

2012

Интервью

Евгений Клячкин: «Я прощаюсь со страной, где…»

«На лестнице хлопают двери. Прощайте, прощайте…» — Мелодия кружилась в голове, звучала в такт шагам… Я шла к известному нашему барду Евгению Исааковичу Клячкину. Шла прощаться, зная, что вскоре он покидает страну, и не на месяц или на год — навсегда. Страшное слово.

Только что, рассказав об этом знакомым, услышала от молодого и интеллигентного человека:

— Да пускай едет! Подумаешь!

Наверное, так же когда-то говорили вслед Аксенову, Войновичу, Любимову… А сейчас мы встречаем их как триумфаторов, и журналисты выстраиваются в очередь на интервью. Трагично, но понятно. Они уезжали в печально известные времена.

А что гонит человека из страны сегодня?

Фото Юрия Борисова

— Евгений Исаакович, когда мы с вами разговаривали по телефону, мне показалось, что вы очень сердиты на «Смену». В чем мы провинились?

— Когда-то давно в «Смене» появилась статья обо мне, где говорилось примерно так: «Лирический герой Клячкина не радует нас разнообразием состояний. „Отвыкну я, отвыкнешь ты…“ „Чем тебя порадовать? Зайдем в парадную…“ ну и т. д. И выходит такой, извините за выражение, певец и семеня ногами у микрофона…» Вот вам стиль того времени.

— Но это была другая газета…

— Вы понимаете, весь фокус заключается в том, что секретарь райисполкома, например, нам говорит: «Я вам такую плохую бумагу не подписывал. Это был другой». А исполком-то остался прежним. И вывеска та же самая…

— Мне кажется, мы уже подходим к причинам вашего отъезда из страны. Скажу вам честно — мне больно расставаться с вашими песнями. И думаю — не мне одной. Евгений Клячкин — так же как Окуджава, Визбор, это же символ поколения…

— Вы знаете, у меня ведь состоялись прощальные концерты, где я пытался объясниться. Объяснение — это целый концерт. Сейчас попробую это сделать без песен и стихов. Я глубочайшим образом разочарован. Нет, я могу предположить, что у нашего руководства в лучшем случае были добрые намерения. Знаете, интеллигенции свойственно очаровываться. И я был очарован, и 85-й год понял так: «Им» стало стыдно. «Они» подумали: «Хватит, наизмывались». Ну, должен был кто-то начать. И вот пришли, наконец, к власти совестливые люди — так я тогда понимал происходящее. Даже тест провел своеобразный…

— Какой тест?

— Я должен был в 88-м году ехать в Австралию. Улетел. И там, в Австралии, сказал: «Ребята! У нас теперь другая страна». Они спрашивали, не хочу ли я остаться. «Да вы что! У нас через год будет, как у вас, еще и лучше!» Такое было доверие.

Ну вот, я вернулся, весь «розовый», и… бах! — партийная конференция, и я вижу Лигачева, и он 200 миллионам зрителей говорит, что средняя зарплата партийного работника — 216 рублей… Мол, не лучше вашего живем. Но я-то езжу по стране, я все знаю. Мне хочется крикнуть: «Выйди в кремлевский буфет, посмотри, что на рубль можно купить! И что во Владимире в привокзальном буфете купишь на тот же рубль!»

Знаете, это вранье предполагает отсутствие возмездия. Я пришел к выводу, что покаяние наступает у этих людей только тогда, когда возмездие неотвратимо.

Потом мы избрали съезд, который оказался недееспособным. Маленькая межрегиональная группа уже раздирается противоречиями. Был один человек — Сахаров, который мог бы сказать и бороться, но его заклевали, его согнали с трибуны…

Вы знаете, я же не уезжаю тихой сапой. Зачем мне тогда был бы этот прощальный концерт, зачем интервью… Мой отъезд — это моя последняя политическая акция, последний мой шаг в этой стране. «Уезжают те, кто производит. Остаются те, кто распределяет». Ну, распределяйте…

— Но уезжая, вы уезжаете не только от «них». А ваши слушатели?

— Да, мне говорили: «Вас же любят…» Это была еще одна моя иллюзия. Пока мы были под прессом, я был уверен, что мы так однородны, едины в своих стремлениях. Я читал Василия Белова, такого гуманного в своей повести «Привычное дело». Читаешь ведь, и плакать хочется: господи, до чего деревню довели…