Тревожные будни - Стефан Антонович Захаров

— Совзнаки в моем кармане, милейший Фаддей Владимирович, приказали долго жить.

— Приказали долго жить? — еще не веря в такое счастье, переспросил Фаддей Владимирович. — Неужели приказали?

— Мои — да. К счастью, сохранились ваши, — выделяя слово «ваши», пояснил Прохор. — На чьи капиталы мы угощались до сих пор?

Фаддей Владимирович вдруг твердо и нахально сказал:

— Дорогой Прохор Александрович, на мои деньги не рассчитывайте. У меня их просто нет!

— Как нет? — не поверил Прохор.

— Так, нет! Откуда им быть? Дров вот недавно подкупил, продукты каждый божий день на две персоны сюда ношу... Вы думаете, пролетарская власть мне огромное жалованье выплачивает?

— Говорите спасибо, что пролетарская власть вам по белому свету гулять разрешает!.. Значит, денег нет... Хорошо, милейший Фаддей Владимирович! Деньги в этом благословенном доме скоро заведутся... Пока же продайте на рынке что-нибудь из барахла...

— Вы смеетесь, Прохор Александрович?! Я, образованный человек, заведующий библиотекой, и пойду торговать?.. Да на меня вся окрестность начнет пальцами показывать...

В колючих глазах Прохора мелькнула ирония:

— Благородная голубая кровь в жилах играет?.. Хорошо!.. Лузинский рынок далеко от Макаровской фабрики... Пусть Лузинский рынок и станет местом вашей дислокации...

Минут пять Фаддей Владимирович еще сопротивлялся и раза два даже огрызнулся. Но он и сам прекрасно понимал, что последнее, решающее, слово останется за Прохором. Слишком много знал этот, как снег на голову свалившийся, гость о его прошлом. А прошлое свое Фаддей Владимирович сейчас люто ненавидел: ведь именно из-за него приходилось так пресмыкаться и унижаться.

— Долго будем спорить? — нетерпеливо поморщился Прохор. — Друг вы мне или нет? Ну, скажите, друг?

— Друг, — нехотя ответил Фаддей Владимирович.

— Тогда выпьем по маленькой.

— Не в настроении!

— Я вам, милейший Фаддей Владимирович, что скажу: одним священным елеем мы теперь мазаны... На чем порешили?

— С вами сатана скружит голову, — пробормотал Фаддей Владимирович, и, проклиная в душе Прохора, поднял дрожащей рукой стакан.

Когда гость и хозяин стали просматривать в шкафу старые пиджаки и сюртуки, оказалось, что почти все они изъедены молью. Вещи же покойной жены Фаддея Владимировича еще год назад забрала ее сестра, оставив бедному вдовцу на память лишь ненужное тряпье.

— Положительно неправдоподобно! — развел руками Прохор. — Колдовство какое-то! А я думал...

— И думать нечего! — съязвил довольный хозяин. — Вот так мы и живем... К огромному сожалению, у нас не фирменный магазин «Парижский шик»!

Однако утром Фаддею Владимировичу все же пришлось собираться на Лузинский рынок. Прохор вручил ему свое перелицованное из шинели пальто и коротко приказал:

— Продать!

— Продать? — выпучил глаза Фаддей Владимирович. — А ходить в чем будете? Зима на дворе.

— Это не ваша забота! И — молчать! — цыкнул на него Прохор. — Продавайте и все. Только не первому встречному, а поприценяйтесь сначала, принюхайтесь. С плеча, последним жертвую...

XX

Из переулка в новых шинелях с малиновыми нагрудными клапанами, которые в народе прозвали «разговорами», показалась рота красноармейцев. У каждого был сверток с бельем, а у некоторых даже веники. Чеканя шаг по скрипучей снежной мостовой и размахивая в такт руками, красноармейцы дружно пели. В морозном вечернем воздухе их молодые голоса звучали особенно звонко и слаженно:

Так пусть же Красная

Сжимает властно

Свой штык мозолистой рукой,

И все должны мы

Неудержимо

Идти в последний смертный бой!

Шедший сбоку, по тротуару, Прохор Побирский, со злобой кусая губы, думал: «Повстречались бы вы мне, юнцы зеленые, в чистом поле года три назад...»

Но Прохор злился не только на красноармейцев, спешивших в баню. Бывший ротмистр был зол на весь мир, а больше всего на Фаддея Владимировича, которому недавно отвесил за непослушание оплеуху. Все началось с того, что Прохор собрался взять напрокат его шубу. Однако не тут-то было! Библиотекарь взбунтовался:

— Нет, Прохор Александрович, нет! — упрямо твердил он. — Ваша просьба — сплошная утопия. Утром вы погнали меня ни свет ни заря на Лузинский рынок...

— Шуба никуда не денется, — не слушая хозяина, гнул свое Прохор. — Завтра у меня появится своя. Своя! К чему мне наряды с чужого плеча, да еще и не по комплекции... Договорились?

Шуба Прохору действительно была необходима. Валяться целыми днями на продавленной кровати ему надоело. И, вспомнив опять пословицу «риск — благородное дело», он решил тряхнуть стариной.

То, что Фаддей Владимирович не сразу узнал старого знакомого при первой встрече, обрадовало Прохора. Отрощенная борода оказалась удачной маскировкой. А если еще добавить очки? Никто не видел Прохора в родном городе и с рассеченной бровью. Правда, когда он драпал отсюда с отступающими колчаковцами, бровь уже была рассечена. Но как хорошо, что в то время он носил шелковую черную повязку, и многие думали, что у ротмистра Побирского выбит глаз.

Однако для осуществления «веселой задумки» не было самого главного — денег. Поэтому Прохор и командировал срочно на Лузинский рынок Фаддея Владимировича. И хотя библиотекарь барышничать не умел и стеснялся, все же ассигнаций, которые он выручил за продажу пальто, пока хватало.

...Красноармейцы, очевидно, шли в сторону Сплавного моста, где летом, напротив Хлебного рынка, открылась баня горкомхоза. Туда в минувшую субботу, к великой зависти своего гостя, ходил париться Фаддей Владимирович. Но сейчас колчаковскому ротмистру было не до бани: сейчас он торопился в центр города, на бывшую Гимназическую набережную, в ресторан «Пале-Рояль». Этот ресторан Прохор хорошо помнил по «добрым» временам, когда прокучивал в нем отцовские денежки. Знавал он и его приветливого хозяина — полурусского, полуфранцуза. Но этот хозяин бежал за границу еще в октябре семнадцатого года, а нынче «Пале-Роялем», как рассказывал Фаддей Владимирович, владел какой-то преуспевающий тип из нэпачей. После семи часов вечера сюда устремлялись дельцы всех сортов, их посредники и помощники, золотая молодежь и все те, кого привлекал и дразнил своими возможностями нэп.

По Гоголевской улице Прохор поднялся к Главному проспекту. Прямой и широкий Главный проспект разрезал город на равные части: северную и южную. Сам же он делился на две половины Исетским прудом. Когда-то около пруда шумел горный завод, построенный еще при Петре Первом. Но теперь о нем напоминала лишь каменная плотина