Дорога на простор - В Сафонов

Дорожный человек улыбается, немного снисходительно. Он чувствует, что в руках его - снова ниточка, и с торжеством восклицает:

- Нашлась, казак, земля свейского морехода! Гюрята Рогович, новгородец, пришел на берег холодного моря - только небо с водой сходятся вдали. А у моря стоит Камень. До неба стоит. Верхи тучами скрыты. И увидел Гюрята - распахнулось окошечко в камне и залотошили там обликом уродливые, малые. Топор у Гюряты - руками к топору тянутся. Гюрята и кинь им топор. А они через окошко в горе накидали ему мехов груду. И только задумался откуда же в Камени меха? - задуло, закрутило - и в вихре, в замяти повалили с неба олени и белки.

Он многое видел. Он видел, как меткая стрела поражает прямо в маленький злой глаз пятнистую рысь и капкан ломает лапу соболю в лесных увалах северных гор, о которых он говорил. Он видел, как люди в огромных мохнатых шапках, горцы с Терека, шли с гортанными песнями, чтобы в войске царя Ивана на песчаных холмах далекого северного прибрежья сразиться с тевтонскими рыцарями за жизнь и долю русской земли. Но он сплетал то, что слышал от досужих людей, с придумками, потому что ему казалось, что только сказку приятно рассказать и лишь небылицей можно приманить собеседника и заставить сделать то, что хочешь.

Он не остановился, пил и плел петельки вымысла.

- ...А есть там, в стране Югорской, гора. Путь на нее - четыре дня, и наверху - немеркнущий свет, и солнце ходит день и ночь, не касаясь земли.

...И живут там еще люди-самоядь, пожирающие один другого, и люди Лукоморья, засыпающие на Юрья осеннего и оживающие на Юрья весеннего. Перед сном кладут они товары безо всякого присмотра. Приходят гости, забирают товары, а взамен кладут свои.

- Затейливые страны! - сказал Ермак. - Ну, а довести сможешь туда, дорога?

Тут пришелец помолчал, пожевал губами и ответил:

- Вольному воля, ходячему путь... К тебе добираясь, встретил я порожний челн. Крутит его сверху водой, одно весло сломано, другое в воду опущено, будто греб им гребец да уснул.

И опять помедлил малость.

- Монахи в скитах неводом поймали тело голое, вздутое, без креста, кости на руках-ногах перешиблены. А еще попался мне черный плот. На плоту вбиты колья. На кольях телеса. Плывет - на волне колышется...

Он придвинулся. У него были белые заостренные уши.

Ермак отшатнулся от него, вдруг оборвал:

- Горох и без тебя обмолотим... Не про то пытаю.

Тогда гость кинул оземь свою шапку. Это ему самому казалось глуповатым. Но сделал он так потому, что с "волками жить, по-волчьи выть" было главным правилом его.

- Не жалко, - крикнул он, попирая ногами кунью опушку, - копейку стоит! Люди югорские молятся Золотой Бабе, и в утробе ее злат младенец.

И, понизив голос, зашептал:

- Пришел я с Усолья Камского сюда, к Жигулям, на Усолье Волжское. Государь пожаловал Анике Строганову земли по Каме, и стал Аника богаче всех московских людей. Большие дела удумал, да помощников мало. Перед смертным часом принял он постриг и преставился в городке Сольвычегодске иноком Иоасафом...

Льстиво и маслено подмигнул:

- Ох, баб в Перми Великой, что галок на деревах!

Кружево небылей, ощеренная пасть, душа нараспашку, угодничество... Жизнь - игра в чет и нечет, но надо не забывать кинуть все свои кости. Смотри в оба: не на одной, так на другой - а выпадет чет! Но с этим сумрачным, бессловесным, неказистым трезвенником бродячему приказчику никак не удавалось угадать, куда катятся его кости. И вовсе он не ждал вопроса:

- В Кергедане Микитка?

- Кто, говоришь?

- Строганов Микитка.

- Нет...

- В Чусовую, значит, прибег?

Ошеломленный, он спросил:

- Ты, откель... откелева, ваша милость, ведаешь про те дела?

И вдруг услышал в тишине шумное, во всю грудь, дыхание атамана. Человек с плоским лицом, - страшный человек. И, сбитый с толку, смирившийся, дорожный уже не юлит.

- Семен, сын Аникеев, и внуки Максим да Никита кланяются тебе.

- Листы привез?

- Такое дело на листе не пишется.

- Чем докажешь?

Тот покорно снимает пояс, белые и желтые кругляки сыплются из него.

- Это в почесть.

Снова тяжкое молчание, неотрывный взор угрюмых глаз. И под этим взором человечек чувствует струйку холода вдоль спины и говорит:

- Не я тута один от Строгановых. Крыжачок, смолокур да соляной человек Никишка.

Глаза гостя бегают. Он выдал сокровенных строгановских людей, по чьим грамоткам сам прибыл сюда с Камы. Он не смел выдавать. В делах правая рука не должна ведать, что творит левая. Так учат хозяева. Он лепечет:

- Листы, коль захочешь, будут тебе.

Тогда срыву встал атаман.

- Хребет переломаю, тля!..

Холодная струя щекочет спину человеку. Он зажмуривает глаза. Рвотный комок подкатывает к горлу. Али он охмелел?

- Моя собачья жизнь, - говорит он жалобно.

Кого он боится? Разбойника, мук, пыток, раскаленных углей, горелого запаха собственного мяса? Или хозяев, могучих и всемогущих, тех, что за тыщу верст?

Он мелко спешно крестится.

Как на Волге да на Камышенке

Казаки живут, люди вольные.

У казаков был атаманушка

Ермаком звали Тимофеевичем.

Не злата труба вострубила им,

Не она звонко возговорила речь

Возговорил Ермак Тимофеевич:

- Казаки, братцы, вы послушайте,

Да мне думушку попридумайте.

Как проходит уж лето теплое,

Наступает зима холодная

Куда же, братцы, мы зимовать пойдем?

Нам на Волге жить - все ворами слыть,

На Яик идти - переход велик,

На Казань идти - грозен царь стоит,

Гроза царь Иван, сын Васильевич.

Он на нас послал рать великую,

Рать великую - сорок тысячей.

...Пойдем мы в Усолья ко Строгановым,

Возьмем много свинцу, пороху и запасу хлебного.

Странные речи услышали казаки.

Атаман, батька, звал казаков уйти от стрелецкого войска - к Строгановым в службу.

И, как на Дону, собрался круг. Никто его не созывал. Сами сошлись.

- Волю сулил? Вот она воля: курячьи титьки, свиные рожки.

И загудел весь круг:

- К купцам?

- К аршинникам?

- Землю пахать? Арпу [арпа - ячмень (татарск.)] сеять?!

Крикнул один из днепровских:

- Та нам с тими строгалями не челомкаться. Мы - до дому, на Днипро...

Но была тревога в гуденьи круга. Уже, в нескольких днях пути, выросли на горах по Волге черные виселицы. Воевода Мурашкин быстро двигался на Жигули.

- Браты-ы, продали-и!..

И вдруг, озираясь кругом, глазами выискивая человека в армяке, казак по прозвищу Бакака (Лягушка - на языке народа, живущего в тучных долинах за кавказскими горами) с бешеной руганью выкрикнул:

- По донскому закону!

Охнули, на мгновенье замерли. И расступились, когда внезапно шагнул в круг тот, о ком были сказаны страшные слова.

Кто-то свистнул. Десяток подхватил. Заревела сотня глоток. Он стоял в середке, пережидая.

Сквозь гул голосов, сквозь рев поношений и ругани прорывалось:

- Кольца в атаманы!

И в другом месте:

- Богданка люб!

И еще в новом месте:

- Гроза поведет!

И в каждом из этих мест сплачивались кучки людей, еще объединенные общей яростью, но уже враждебные друг другу. Дробился, рассыпался круг. Бритобородые днепровцы отбились в сторону. А со ската к реке, где держались вместе беглые боярские, донеслось:

- Будя ваших! Нам свой мужик атаман: Филька Ноздрев!

Он пережидал бурю. Ждал, пока утомятся глотки.

Но еще кто-то взвизгнул:

- Дувань казну!

Словно вырвался вздох из грудей у рядом стоящих. И пока не дохнуло это надо всей разношерстной, раздробленной, тревожно мятущейся толпой, пока не пронеслось и не спаяло ее, - Яков Михайлов сказал спокойно, даже не подымаясь с пригорка, на котором сидел:

- Что ж меня не кричите? Аль самому?

- Мещеряка в круг! - требовали снизу.

Но наверху захихикали. И, как бы истощив свою силу, не слившись в единый поток, угасла, опала ярость. Уже летело к сурово молчавшему человеку:

- Батька, скажи! Не томи!

- Дуванить? Казну дуванить? - прокричал Ермак голосом, срывающимся от злобы. - Кровь... кровь братов дуванить? Не дам! Волю - по перышку?!

- Воля игде ж? В холопы неволишь!

Ермак сорвал с себя зипун, будто тот душил его.

- Сам над собой донской закон сполню, коли порушу волю!

И тотчас остыл, пересилил сердце, заговорил быстро, свободно, с привычной властностью, уже чувствуя, что, стихши, слушают его; он не искал слов - легко они шли к нему сами, искусно складывались, и лишь сдавливало голос то, что клокотало в нем.

Одной головой крепко тело. Легко срубить долой голову, а срубивши не прирастишь. Тело о многих головах - как безголовое тело. Такова была гулевая Волга.

Он дал ей голову. К великой силе, к небывалой мощи вел. И невиданной крепостью стал крепок уряд станишников.

Кто собирал казну в войсковые сундуки?

- Ты собрал?

Он повертывался и допрашивал, указывая пальцем:

- Ты? Или ты?

Войско собрало. Уряд казачий, какого не видывали доселе. Ту голову, коей живо тело, теперь под топор? Ту казну, коей крепка воля, на дуван?