Нобелевские лауреаты России - Жорес Медведев

Остановить Сахарова, когда он считал нужным что-то сделать, было невозможно, в этом случае он уже никому не казался ни мягким, ни застенчивым. Узнав о том, что в конце июня в Риге будет международная конференция по биохимии, он сказал мне, что непременно туда поедет. «На конференцию приедут семь лауреатов Нобелевской премии, – говорил Сахаров. – Я академик, и меня обязаны пропускать на любую научную конференцию. Все это просто. На самолете я полечу в Ригу, выступлю и вернусь в Москву».

В дело Жореса вмешался сам Л. И. Брежнев. Он позвонил из своего кабинета в КГБ Ю. В. Андропову и министру здравоохранения Б. В. Петровскому и, не высказывая собственного мнения, просил «выяснить и доложить». Вначале это привело лишь к усилению разных форм давления на защитников Жореса. Писателей и ученых – членов партии начали вызывать в райкомы, даже Твардовскому попытались сделать строгое внушение. Специальная комиссия ведущих московских психиатров побывала в Калуге и после беседы с Жоресом Медведевым ужесточила диагноз, предложив перевести «пациента» для «лечения» в более далекую и строгую Казанскую тюремную психбольницу. Всех академиков, которые протестовали против принудительной психиатрической акции, пригласили 12 июня 1970 года на специальное совещание в кабинет Министра здравоохранения СССР. Здесь в присутствии министра директор Института судебной психиатрии Г. Морозов и главный психиатр Минздрава А. Снежневский сделали для пяти академиков специальный доклад о состоянии и достижениях советской психиатрии и отдельно – о «болезни» Ж. А. Медведева.

Разгорелась жесткая полемика. Сахаров был крайне резок, он с самого начала заявил, что не может считать данное совещание конфиденциальным. Что касается академика П. Л. Капицы, то он, по своему обыкновению, просто высмеивал и Петровского, и обоих докладчиков. «Всякий великий ученый, – замечал Капица, – должен быть немного ненормальным. Абсолютно нормальный человек никогда не сделает большого открытия в науке». «Разве психиатры так хорошо знают все другие науки, – добавлял Капица, – чтобы судить, что там разумно, а что неразумно? Эйнштейна тоже многие считали ненормальным…» Позднее мне рассказали об этом необычном совещании, которое длилось несколько часов, и Сахаров, и Капица. Ради шутки Петр Леонидович выставил оценки участникам. Академикам А. П. Александрову и Н. Н. Семенову он поставил оценку «три», а академикам Б. Астаурову и А. Д. Сахарову – «пять». Министр Петровский покинул это совещание с мрачным видом, он сдался первым. Продолжение акции означало для него потерю лица в Академии наук. И хотя психиатры отказались изменить свои диагнозы, 17 июня утром Жорес был освобожден. Вскоре после выхода из больницы он устроил в одном из ресторанов Москвы прием в честь иностранных корреспондентов, подробно освещавших все перипетии этой напряженной правозащитной кампании. Всех активных участников кампании протеста Жорес навестил персонально, чтобы выразить им свою благодарность. Сахаров был здесь одним из первых.

Никогда мои отношения с Андреем Дмитриевичем не были столь хорошими и доверительными, как в 1970 году. Неслучайно поэтому, что в ноябре 1970 года А. Д. Сахаров был одним из почетных гостей на нашем с братом Жоресом семейном празднике – мы отмечали в кругу друзей свое 45-летие.

Комитет прав человека

Еще в 1969 году я познакомился с Валерием Чалидзе, одним из участников правозащитного движения. Физик по профессии и образованию, Чалидзе основательно изучил советское гражданское и уголовное законодательство и вскоре стал неофициальным юридическим советником для многих диссидентов. Еще в 1968 году основал машинописный журнал «Общественные проблемы», в котором публиковались статьи по юридическим вопросам; многие из этих статей и аналитических записок принадлежали перу самого редактора журнала. Новое самиздатское издание было довольно скучным и поэтому не получило широкого распространения. Однако сам Чалидзе оказался крайне привлекательным человеком. Его отличала скрупулезная точность и честность во всех делах и высказываниях, благожелательность, даже душевность – черты характера не столь уж частые в нашей диссидентской среде. Он был готов выслушать и дать совет любому. Жил Чалидзе в большой однокомнатной квартире; он еще не был тогда женат, и в его комнате царил некий художественный беспорядок. Сам Валерий принимал посетителей, сидя на большом диване; на стене был большой ковер, здесь же висели несколько старинных сабель и кинжалов.

Я познакомил А. Д. Сахарова с журналом Чалидзе, а вскоре они познакомились и лично. По характеру и стилю поведения Сахаров и Чалидзе были в чем-то похожи друг на друга, и между ними возникли весьма теплые дружеские отношения. Андрей Дмитриевич часто приезжал на квартиру к Валерию, они общались часами, и именно здесь с Сахаровым познакомились многие диссиденты. Сахаров во второй половине 1970 года расширил не только свои связи с самыми разными людьми и группами, но и свою правозащитную деятельность.

Осенью 1970 года Чалидзе предложил Сахарову образовать Комитет прав человека. Валерий подчеркивал, что речь будет идти не о Комитете защиты, а о комитете, который будет изучать различные юридические аспекты проблемы прав человека в условиях советской действительности. Андрей Дмитриевич сначала сомневался, но вскоре согласился. Лично я отказывался в то время входить в какие-либо диссидентские структуры, полагая, что неформальные и неофициальные связи лучше защищают нас, чем какие-либо формальные организации. Но в Комитет прав согласился войти молодой физик из Института информации АН СССР Андрей Твердохлебов, и 4 ноября 1970 года было объявлено о создании Комитета прав человека. В первую очередь благодаря участию Сахарова, об этом событии много писали в западных газетах, были также подробные сообщения о Комитете по различным «радиоголосам».

Я принимал участие только в двух заседаниях Комитета – в самом конце 1970 и в начале 1971 года. Одно из этих заседаний было посвящено различным аспектам принудительных психиатрических госпитализаций, и Валерий Чалидзе попросил меня сделать у них специальный доклад, который я напечатал на машинке. Пришлось прочесть несколько книг и учебников по психиатрии и разного рода нормативные материалы, в том числе и для «служебного пользования». Это была полезная работа. Для меня было неожиданным узнать о полемике между разными школами в психиатрии. Было очевидно, что и советская психиатрия прошла через многие из тех испытаний, через которые прошла биология во времена Лысенко, и что многие концепции этой психиатрической лысенковщины здесь еще не были изжиты.

Между различными направлениями в психиатрии продолжались весьма острые дискуссии, но они оставались за пределами внимания других членов советского научного сообщества. Так, ленинградская школа психиатрии не признавала многих концепций и догм московской школы и оспаривала само понятие «вялотекущей шизофрении», которое использовалось как диагноз в борьбе против диссидентов. Я сделал для Комитета доклад, оговорившись, конечно, что не являюсь специалистом и руководствуюсь лишь некоторыми общими познаниями, логикой и здравым смыслом. В обсуждении приняли участие не только все члены Комитета, но и приглашенные; это были Игорь Шафаревич, Владимир Буковский, Александр Есенин-Вольпин и некоторые другие. Очень активен был и А. Д. Сахаров. Никто не думал о регламенте, все говорили столько, сколько считали нужным, и заседание кончилось уже после полуночи.

Для Сахарова работа в Комитете прав человека становилась все более трудным и хлопотливым делом. Все, кто прослышал об этом Комитете, воспринимали его именно как Комитет по защите прав человека. В результате поток людей, которые хотели изложить свои проблемы не Твердохлебову, а лично Сахарову, увеличился в несколько раз. Но Сахаров ничем помочь этим людям не мог, а с большинством он даже не мог встретиться и поговорить. У людей, которые приезжали в Москву из других городов, это вызывало разочарование и раздражение. Но и Сахарова угнетала необходимость уклоняться от многих встреч. По одному из громких дел конца 1970 года – так называемому «самолетному делу» – Сахаров хотел попасть на прием к Л. И. Брежневу, но это оказалось невозможным. В 1970–1971 годах перестал принимать Сахарова и Президент АН СССР М. В. Келдыш.

А. Д. Сахаров в 1971 году

Зимой и весной 1971 года я встречался с А. Д. Сахаровым всего несколько раз, и мне мало что запомнилось из этих встреч. Интерес Сахарова к разного рода теоретическим проблемам демократического социализма, к юридическим проблемам и к проблемам советской истории стал ослабевать. Я же, напротив, углубился в начале 70-х годов в изучение событий 1917-го и весны 1918 годов, а затем и истории гражданской войны.