Десантура - Ивакин Геннадьевич

'Как он не по-русски все-таки строит фразы...' - заметил про себя Тарасов, не поднимая век.

-Вы жутко голодали, почему же ваши совсем молодые ребята не сдавались в плен? Ведь они же понимали, что смерть неизбежна? Почему они, как правило, дрались до последнего?

Тарасов удивился и открыл глаза:

-А вы до сих пор этого не поняли?

-Я понимаю, что они были фанатики, практически все до одного...

-Вовсе нет.

- Как вас прикажете понимать?

- Если Красная армия придет на Одер и Шпрее, вы это поймете, - осторожно подчеркнул слово 'если' Тарасов.

Фон Вальдерзее поморщился:

- Я это слышал уже десятки раз, допрашивая пленных. Первый раз еще прошлым летом. Однако почти год с начала русской кампании уже прошел, а мы под Москвой. И давайте не будем придумывать альтернативное будущее. Оно четко предопределено.

- Кем же? - усмехнулся подполковник.

- Германией, конечно же! К концу этого года вы сами это увидите!

Тарасов, хмуро потер небритую щеку, услышал в словах обер-лейтенанта намек на жизнь:

- Если вы меня сегодня не расстреляете. Не Вы лично, конечно!

- Таких ценных людей мы не расстреливаем, - откинулся на спинку стула обер-лейтенант. - Зачем же расходовать вас так по глупому?

- А как меня израсходовать по-умному? - левая щека у Тарасова вдруг слегка задергалась, что случалось с ним только в минуты большой злости...

**

- Что ты сказал? Повтори! - Тарасов схватил командира разведроты Малеева за грудки и стал яростно трясти.

- Товарищ подполковник, - руки старший лейтенант пытался держать по швам, сдерживая рефлексы разведчика. Пока получалось. - Товарищ подполковник, разведгруппа не вернулась из под Малого Опуева. Должны были вернуться к утру, а нету...

- Почему раньше не доложил! С ума сошел? Потери прикрываешь? Немцы бригаду уже ищут из-за твоих лопухов! - Тарасова трясло от злости. И пять стала дергаться левая щека. След той еще, с гражданской войны, контузии.

- Почему это, товарищ подполковник?

- В плен твои орелики попали. Если просто не сдались! Не орелики, а курицы!

- Десантники в плен не сдаются! - набычился здоровенный Малеев. А руки его сжались в пудовые кулаки. - Вы же сами знаете, товарищ командир, что у немцев приказ - русских десантников в плен не брать!

- Ты эти сказки, старший лейтенант, бойцам своим рассказывай! Да почаще! А мне не надо! Немцы за одного пленного десантника сейчас рады десять своих положить! Лишь бы языка взять! Шишкин!

- Слушаю, Николай Ефимович! - флегматичный начальник штаба бригады был полной противоположностью, вспыхивающему как порох Тарасову.

- Сколько у нас на сегодня пропавших без вести?

- К точке сбора после выхода в немецкий тыл не дошли тридцать два бойца. На сегодняшний день, не считая разведгруппы - сорок восемь.

- Слышал, Малеев? Сорок восемь бойцов неизвестно где шляются! Дай Бог, чтобы погибли, а не в немецком плену прохлаждались!

- Николай Ефимович! Попридержи коней... - взял комбрига за рукав Мачихин.

- Лучше, комиссар! Лучше! Для всей бригады лучше! Что остальные разведчики докладывают, звуки боя слышали?

- Никак нет!

- Либо заблудились, либо в плен сдались, - вставил свое мнение начштаба.

- Не могли они сдаться! Генерала могли упустить по неопытности да раззявистости, а сдаться не могли! Верю я им! Они же комсомольцы! - почти закричал, вконец обидевшийся Малеев.

- А я, старлей, беспартийный, значит, мне веры по твоей логике нет? - прищурился Тарасов. - Да еще и репрессированный! А мне командование поверило. И отправило сюда. Вместе с вами. Только я вот перед тобой стою, а твои комсомольцы - нет. Не в комсомольском билете дело, а в мозгах!

Мачихин покачал головой, чувствуя неизбежный и тяжелый разговор с командиром бригады...

Тарасов же поиграл желваками.

- Что за разведгруппа пропала?

- Отделение сержанта Клепикова...

- Те самые, проштрафившиеся? С генералом?

- Те самые... - совсем убито, почти прошептал, Малеев.

Тарасов внезапно успокоился:

- Ладно, деревню возьмем, разберемся. Что остальные докладывают? Шишкин, давай карту!

По наблюдениям разведчиков, в Малом Опуево немцы, действительно, сосредоточили какой-то склад. В Большом же Опуево, сосредоточена основная часть немецкого гарнизона. Обе деревни обнесены ледовым заграждением - в снег вкопаны доски и бревна и густо залиты водой. За речкой - да какая речка... Так ручеек! - немецкая минометная батарея. А от Глебовщины - деревни под самим Демянском, - может достать артиллерия фрицев.

- Следовательно, операция должна пройти максимально быстро! - подытожил Шишкин. - Немцы даже чихнуть не должны успеть!

В штаб фронта полетела очередная радиограмма:

'Штабу фронта. Бригада выдвигается на позиции перед Малым и Большим Опуево. Просим разрешения на атаку. Иначе погибнем. Где Гринев? Тарасов. Мачихин'

И когда батальоны уже готовились к выходу, дожидаясь приказа, к Тарасову прибежал взволнованный радист:

- Товарищ подполковник! Шифрограмма из штаба фронта!

Тарасов нервно вырвал листок бумаги из руки сержанта. И прочитал, не веря своим глазам:

'Тарасову, Мачихину. Операцию по захвату Малого и Большого Опуево не разрешаем. Бригаде, не дожидаясь Гринева, сегодня нанести удар по аэродрому в Глебовщине. Продукты будут сегодня. Себя обозначить ракетами. Курочкин. Ватутин.'

Закусив губу, чтобы не обматерить начальство при подчиненном, быстрым шагом подполковник направился к Шишкину.

- Что? - спросил тот с недоумением смотря на бледное, обросшее рыжей щетиной лицо комбрига.

Тот без слов протянул радиограмму.

- Твою мать, - единственное, что смог сказать начштаба. - И каким же образом?

Тарасов устало сел на снег:

- Вот именно таким, майор, именно таким. По-русски. Через задницу. Срочно комбатов сюда!

Через час, без разведки, батальоны бригады выдвинулись совсем в другую сторону от немецких продуктовых складов. На центральный аэродром всего Демянского котла. Деревня Глебовщина была практически пригородом Демянска - городка, в котором концентрировались все резервы немецкого второго корпуса...

На стоянке остались только санбат, рота охраны штаба и интендантская служба...

**

- Ну что, б-б-батя... П-п-повоюем? - сержант Артем Шамриков шмыгнул носом, вглядываясь в ночную мглу.

- Повоюем, сынок! - старшина Владимир Шамриков содрал трехпалой рукавицей лед с усов.

Ночью опять здорово подморозило. Промокшие за день валенки стали дубовыми, холод коварно пролазил под истрепанные маскхалаты и порванные полушубки. Небольшие костерки, около которых грелись на стоянке, как правило, были сложены из еловых веток. Они стреляли, разбрасываясь искрами и стоило только зазеваться, как маленькая искорка могла выжечь огромную дыру в полушубке. И того считай - пиши пропало. А как тут не задремать - замерзающему и голодному? Плевое дело. Но Шамриковым везло. То ли потому что они следили друг за другом внимательно, то ли потому что старший Шамриков был многоопытнее салажонков-десантников. Все-таки не один десяток лет по вятским дремучим лесам отшагал с ружьишком.

- Артемка! Что зубами стучишь? - снова провел по усам рукой старшина.

- Х-х-холодно... Вон ветер какой с озера поднялся! - Артема трясло как бездомного тузика.

- Ветер это хорошо... - хмыкнул старшина.

- Ч-чего хорошего? - пытался тот унять дрожь.

- Ветер на нас. Собаки не учуют раньше дела.

Артем кивнул. На самом деле, в чем он не хотел признаться даже самому себе - тем более самому себе! - он боялся. Он боялся боя, а еще больше боялся, что этот страх увидит его отделение, увидит его отец, увидит комвзвода. Он боялся смерти и боялся стыда. И эти два страха боролись за душу сержанта. Плохой, черный страх и хороший страх, белый И он не знал, какой же из этих страхов победит, когда начнется бой.

Он не знал, что в душе его отца также боролись два таких же чувства. Страх за сына и за себя.

И оба они не знали, что эта борьба идет в душах всех, кто сейчас лежит в снегу под Демянском.

И никто не знал, что так оно и должно быть. Главное в такой ситуации - помочь нужному тебе страху. А вот который из них нужен тебе?

- Бать, что-то уши заложило! - пожаловался Артем старшему.

- Сейчас немцы шмальнут... Враз отложит, - буркнул тот в ответ. - Запалы в гранаты вставил?

Артем молча кивнул.

Немецкие прожектора внимательно освещали предполье аэродрома. По его периметру ходили часовые, натянув суконные свои пилотки по уши и похлопывая себя по бокам. В конурах, укрытых то ли для маскировки, то ли для тепла лапником, поскуливали собаки.

- Бать... Гудит что-то в небе...

Над головами и впрямь послышался все усиливающийся тяжелый гул.

На аэродроме вдруг тоскливо заныла сирена. Прожектора взметнули свои длинные лучи вверх. Немцы забегали, засуетились. Захлопали зенитки.