Кошачьи врата : Преданья колдовского мира. Кошачьи врата - Андрэ Нортон

— Раскрой своё сознание, раскрой сердце, сестра, и ты всё увидишь в назначенное время. А теперь… — песчаная женщина подняла правую руку, и чуть шероховатые кончики пальцев, коснувшись лба Турслы, задержались там на несколько мгновений. Потом пальцы медленно скользнули вниз по векам, которые девушка инстинктивно закрыла, тронули губы. Прикосновение на миг прервалось, потом Турсла снова почувствовала его, пальцы коснулись груди, где чаще забилось сердце.

И каждое такое касание вызвало приток силы, так что Турсла задышала быстрее; она испытывала нетерпение, потребность что-то сделать, хотя что именно, не могла сказать. От этого притока энергии кожу её закололо, она чувствовала себя живой, как никогда раньше.

— Да… — быстро, так что слова звучали чуть смазанно, заговорила девушка. — Да, да! Но как — и когда? Как и когда, песчаная сестра?

— Как — узнаешь. Когда — скоро.

— Значит — я должна найти дверь? И окажусь в мире своих снов?

— Нет. У каждого своё место, сестра. До времени не ищи входа. Тебе ещё нужно кое-что сделать здесь. Будущее — это ткацкий станок, на котором пока нет ткани. Садись перед ним, сестра, и создавай рисунок — вначале в сознании, а потом бери челнок и начинай ткать. В некотором смысле мы сами — челноки в руках силы, мы создаём рисунок, которого сами не видим, потому что слишком близки к нему. Мы видим узлы, разрывы, иногда можем их ликвидировать, но всю ткань видим не мы — а тот Великий. Пришло время тебе внести свой вклад в создание этого невидимого рисунка.

— Но с тобой…

— Младшая сестра, я не могу долго сохранять мост в пространстве между нами. Мы должны торопиться выполнить долг, наложенный на нас обеих. Твой мозг открыт, твои глаза теперь видят, губы готовы произнести слова, а сердце готово встретить будущее. Слушай!

И Турсла, стоя у пруда своих снов, слушала. Как будто мозг её стал пористым, он опустел, превратился в губку, готовую наполниться, когда её опустят в воду. Девушка слушала странные слова и незнакомые звуки и должна была повторять их. И это было очень трудно: некоторые звуки, казалось, вовсе не предназначались для того, чтобы их произносил человек. Руки её двигались, выводя странные знаки. И вслед за её пальцами в воздухе оставался слабый рисунок — красно-коричневый, как песок, из которого было создано тело учительницы, или зелено-голубой, как вода пруда, рядом с которым они стояли.

Потом девушка внезапно пошла в движениях танца — без всякой музыки, кроме той, что в её сознании. Всё это имело значение, хотя она не знала, какое именно. Она понимала только, что узнаёт то, к чему была предназначена с рождения, что станет её орудием и оружием.

Наконец песчаная женщина затихла, и Турсла опустилась на песок, чувствуя, как уходит понемногу энергия.

— Песчаная сестра, ты так много дала мне. Зачем? Я не могу отбросить обычаи Вольта и править здесь.

— Но это никогда и не замышлялось. Как ты сможешь послужить этим людям — узнаешь со временем сама. Дай им то, что для них всего нужнее, но не открыто, не требуя для себя никакой власти. Давай только тогда, когда это останется незамеченным. Наступит время, когда ты начнёшь новый рисунок в работе — и тогда, младшая сестра, вложи в этот рисунок всё своё сердце!

Та, что отзывалась на имя Ксактол и чьё истинное обличив и суть Турсла видела лишь смутно (и только в сознании), встала. Песок вновь начал вращаться, всё быстрее и быстрее, движения слились в сплошной вихрь.

Женщина теряла внешность человека точно так же, как и приобретала её. Турсла закрыла лицо руками, защищая глаза от песка, разлетавшегося от песчаного столба.

Девушка чуть наклонилась вперёд, чувствуя, как её засыпает песком. Она устала, так устала. Пусть сон её будет без сновидений, попросила она кого-то, чью истинную природу понимала не больше, чем истинную внешность Ксактол. Песок прикрыл её легко, как одеялом из паучьего шёлка, и она уснула — без сновидений, как и просила.

Разбудили девушку лучи полуденного солнца. Она села, и с неё потоками полился песок. Вокруг сияли яркие цвета её сна — красный песок, голубая вода. Но то, что произошло ночью, не было сном. Не могло быть. Турсла набрала песок в горсть и пропустила меж пальцев. Песок здесь был очень мелкий, больше похожий на пыль.

Одним движением Турсла отряхнула его с себя и склонилась к зеркальной поверхности пруда. Разбив это зеркало, чтобы смыть песок с рук и лица, плеснула воды на тело. Дул устойчивый ветер; одевшись, девушка прошла мимо скал, обрамляющих пруд.

Так она вышла на берег моря и впервые в жизни увидела окно во внешний мир. Она много слышала о нём, но сама никогда не видела. Её очаровала игра волн, которые размеренно обрушивались на берег и отступали. Турсла ступила на приглаженный водой песок. Ветер здесь был гораздо сильнее, он рвал её платье, взмётывал волосы. Она развела руки, словно приветствуя ветер, в котором не было болотного запаха.

Хорошо на просторе… Турсла, сев на песок, смотрела на волны и негромко пела без слов. Её песня не требовала ответа, просто девушке хотелось подпеть музыке ветра и волн.

Она увидела на песке раковины и с удивлением и радостью принялась разглядывать их. Они похожи и в то же время не похожи друг на друга; она видела, что у каждой есть какое-то отличие. Как у людей — у каждого есть то, что принадлежит только ему.

Наконец она неохотно отвернула лицо от моря в сторону Торовых топей. Солнце уже склонялось к западу. Турсла подумала, ищут ли её, и что она должна сказать, чтобы скрыть случившееся с нею.

Девушка задумчиво выпустила собранные раковины. Незачем показывать, что она побывала в месте, куда обычно не ходят её соплеменники. Но нет и причины, которая помешала бы ей прийти сюда ещё. Законы Вольта не говорят, что море запретно для тех, кто следует древним обычаям жизни.

Турсла быстро шагала по тропе к острову домов, и болота казались ей тесными и ограниченными. По дороге она собирала листья для окраски, довольная, что ей попалось несколько кустов корфила — редкого растения, листья которого дают алую краску. Её используют чаще всего для занавесей гробницы Вольта и такую листву всегда принимают с радостью.

И когда Турсла вышла на западную дорогу, в подоле её юбки, превращённой в мешок, лежал хороший запас таких листьев. Но прежде чем она подошла к дому Келвы, её остановили.

— Итак, сестра-мотылёк, ты всё же вернулась к нам? Крылатые мотыльки устали от тебя, ночная бродяга?

Турсла застыла. Меньше всего ей хотелось встретиться с Аффриком. Тот опирался на копьё, насмешливо глядя на девушку. На поясе у него висели зубы ящерицы-вэка, свидетельствуя о храбрости и охотничьем мастерстве. Ибо только человек со сверхбыстрой реакцией и хитростью решится охотиться на этих гигантских ящериц.