Мои девяностые: пестрая книга - Любовь Аркус

Скорее можно говорить о привыкании к нестабильности — при выборах тоже уже больше посмеивались — научились за время разнообразных путчей и реформ держаться легко — натерпелись. Но тревога слишком явно висела в воздухе — натерпелись ведь.

А у политики 1997-го года не замутненное ничем, кроме обаятельной молодой игривости, лицо Бориса Немцова. В качестве дебютной акции на посту второго первого вице-премьера он пересаживает на нижегородские «Волги» московский постпартхозактив под аккомпанемент убеждающего своей многозначительностью лозунга «Модно жить в России» и переименования «Москвича» в «Юрия Долгорукого».

Борис Немцов нравится женщинам.

Политический пафос его сводится к декларации, что он первый масштабный российский политик, обладающий сексапилом. До него женщинам нравился Лебедь, сексапила не декларировавший, а просто источавший вескую мужественность.

Немцова женщины любят иной любовью. Так, как Ди Каприо.

Но Ди Каприо еще нет. То есть он есть, но только начинает нравиться женщинам и достигнет в этом успеха в конце этого года, под аккомпанемент деноминации.

Деноминация проходит без проблем, но тревожно: ролики социальной рекламы, убеждающей население в ее безопасности, крутятся по телевизору весь декабрь с частотой не менее раза в час.

«В обращение возвращается монета достоинством в одну копейку», — с пафосом официального символа завершения эпохи экономического саспенса оканчиваются они.

Население умозрительно принимает пафос, мылом и свечами не затаривается, но гадает, в каком же месте будет для него подвох — ох и натерпелись.

Когда монета достоинством в одну копейку вернется, чтобы купить стакан воды без сиропа, их нужно будет шестьдесят, чтобы позвонить из автомата — сто пятьдесят, а коробка спичек обойдется в десять.

Но подвох деноминации действительно будет иметь негосударственный характер и приносить ущерб на уровне сугубо частной, но тотально распространенной привычки терять, выбрасывать и вообще не принимать всерьез вдруг подорожавшие железные деньги. Да и правда — поди ночью, с пьяных глаз, в такси — отличи старую железную пятерку от новой.

Деноминацией и увенчался этот год — должно же было быть хоть какое-то событие, которого невозможно было не заметить.

Поют и танцуют девичьи вокальные группы.

Отыскивать значительность и значения в событиях частной жизни — воспринимается как нечто, чреватое паранойей.

Это события Слишком Большой Истории.

Знавал я нескольких людей, которые в тот год умерли. Знаю нескольких, которые родились.

Трое моих знакомых, как мне кажется, встретили свою любовь, две пары — похоже, утратили.

Многие переехали в другие квартиры. Трое их купили, одна получила, остальные поменялись.

Один человек узнал, что он болен неизлечимо.

Трое завели автомобили. Один продал. У одного отняли. Многие сменили модель.

Многие сменили род занятий. Многие место работы.

Один сел. Двое вышли. Двое исчезли — один успешно, второй непонятно.

Бессильная причастность к Большой Истории не тяготит человека в этот год сугубо частной жизни и частных событий.

Общественная жизнь не является значительным фактором частной.

Не объявляют перестройку, не расстреливают Дом правительства, не отменяют в один день половину находящихся в обращении банкнот и не гоняют по улицам танки туда-сюда.

Не ломают стен между Востоком и Западом.

Не прекращают афганскую войну. Не начинают чеченскую. Даже не выдают ваучеров, даже не переименовывают страны, города и станции метро.

Мало кто теперь спросит, где Большая Монетная. И не каждый с ходу вспомнит, где была улица Скороходова.

И куда он дел свой ваучер.

Станций метро в Петербурге открыли целых две. Назвали, как и обещали.

Запустили купюру в пятьсот колобах. Очень удобная: с копейками как раз выходит сотка бакинских.

По осени, говорят, был какой-то правительственный кризис, но так — мало кто заметил.

Собирались в очередной раз разогнать парламент — не разогнали. Да и разогнали бы — нормальная была бы интрига при нестабильной политической ситуации.

Постреляли нескольких крупных деятелей бизнеса, потом вице-губернатора — ну, естественно, для них это профессиональный риск, все ведь знали, на что шли.

У друзей прямо в подъезде многоквартирного дома, около полудня, зарубили старушку-маму, забрали сережки и 100 000 рублей — часа через два пришел усталый усатый оперуполномоченый, успокоил: «Ничего не поделаешь, тут по всей Гражданке со стариками война, недели без такого дела не проходит — подростки, на дозу не хватает, а на большое дело не рискуют, рано им», — ушел. Тоже все логично — социальные низы запущены, милиция беспомощна, — преступность в разгуле. Так давно уже в разгуле, неудивительно, что и нас иногда касается.

Война в Чечне? — Так Россия всю свою историю периодически воюет на юге.

Давно кончилась война, да? — Ну ладно, пусть кончилась, хотя вроде там опять грохнули человек двадцать... Ну и каково им? — А чеченам каково? Военная авантюра на то и есть военная авантюра.

Но — мальчишки, которых обманули и втянули в грязную игру!?. — А вы можете предложить им правду? Есть хороший зубной протезист, запишите телефон.

И вообще, пусть лучше играют в грязную игру с мальчишками Радуева, а не с пенсионерками на Гражданке...

Вот отмена смертной казни порадовала. Как минимум, приговоренных... Хотя, возможно, отменили приговоры, а вынесенные приведут-таки в исполнение.

Не знаю, мне в общем-то все равно.

Проблемы с заправкой совсем забылись. Но сильно тяготят проблемы с парковкой.

В автобусах снова появляются кондукторы, в такси снова включаются счетчики.

Счетчики еще работали, когда я поступал в институт. Кондукторов помнят только мои родители.

Актуальное все годы молчания счетчиков в такси грозное фигуральное значение слово «счетчик» почти утрачивает — ныне в ходу «взрослые санкции».

Со счетчиком уходит и мужская мода на тренировочный костюм и радиотелефон в ладони. Сам радиотелефон теперь называется не «дельтой», а «мобильным». Сама «Дельта» выбита с рынка GSM’ом. Мужчины с автомобильными магнитофонами в руках исчезают вовсе.

Зато появляются школьницы, гордо и обильно истыканные piercing’ами — экстремальная мода начала 1990-х переходит в расхожее кокетство.

В Петербурге