Клиника одиночества - Мария Воронова

Иван усадил присмиревшего папашу писать информированное согласие на операцию и наркоз, а Стас с Алисой положили мальчика на каталку и повезли в операционную. От интоксикации ребенок был очень вялым и сонным, даже не жаловался на боли в животе. Если бы домработница не привезла его в больницу, все обернулось бы плохо. Отросток омертвел бы, боли в животе прекратились, а интоксикацию никто бы не заметил. Ну, спит себе ребенок, и пусть спит.

Не дожидаясь команды Стаса, Алиса поставила капельницы в обе руки, чтобы увеличить скорость вливания.

Грабовский приготовился к интубации трахеи, в очередной раз недобрым словом помянув отца мальчика. Привези он сына в первый день заболевания, хватило бы внутривенной анестезии – менее управляемой, но и менее травматичной. А раз есть подозрение на перитонит, необходима искусственная вентиляция легких. Манипуляции в брюшной полости могут вызвать раздражение блуждающего нерва и остановку дыхания, не говоря об угрозе аспирации[11], которой анестезиологи боятся пуще чумы.

«А папаша еще жалобу на нас накатает, – мрачно думал Стас. – Дотянул до последнего, теперь неизвестно, как мальчик поправляться будет. Нагноение раны почти неизбежно, но это семечки по сравнению с абсцессами брюшной полости, которые могут развиться на фоне перитонита. И в этих абсцессах, ясное дело, виноват будет не папаша, который три дня не показывал ребенка докторам, а, наоборот, эти самые доктора...»

Тем временем Зоя Ивановна подняла дежурного курсанта. Обычно она делала аппендэктомии вдвоем с сестрой, но в этом случае все следовало делать строго по правилам. Зоя была нежадным хирургом и хорошим преподавателем: обычно курсант, работая с ней, мог рассчитывать, что ему позволят оперировать самому, а она будет помогать и наставлять. Но сейчас начальница решительно встала на место оператора. Стас понимал, что делает она это не из боязни, что курсант сделает что-то неверно, а только лишь из суеверия. Слова папаши произвели на нее сильное впечатление, это чувствовалось по несвойственной ей молчаливости.

Опять неподходящий момент, подумал Стас с досадой. Зоя будет до утра переживать, хорошо ли она провела операцию, и подкатить к ней, пользуясь непринужденной обстановкой ночного дежурства, вряд ли получится.

А так хотелось узнать про Любу... Кто она такая, с кем живет, сколько ей лет, в конце концов! Просто узнать, с кем он так жарко целовался упоительным летним вечером, кто это до сих пор никак не покинет его мыслей!

Украдкой зевнув, Грабовский заполнил протокол анестезии и с удовольствием посмотрел, как Алиса аккуратно заштриховывает кривую пульса и давления в наркозной карте. Кривая была почти прямой, то есть удалось провести наркоз без колебаний гемодинамики, и Стас поздравил себя с этим.

«Интересно, а Варя справилась бы так же мягко?» – злорадно подумал он.

Невеста паковала чемоданы и в преддверии долгой разлуки занималась с ним жарким, лихорадочным сексом, словно хотела сделать заготовки на зиму. «Это изматывает, – думал пылкий жених, возвращаясь от нее белыми ночами. – Но полугодовой запас мужской силы она из меня не выпьет».

Он сам не понимал, почему думает о Варе так цинично-отстраненно. Почему их близкое расставание стало для него лишь поводом для упражнений в сарказме?

Собственное равнодушие пугало. Но ведь Варя фактически обвинила его в том, что он женится из корыстных побуждений. То ли ради квартиры, то ли ради карьеры... Грабовский понимал, что посторонний наблюдатель мог бы прийти к такому выводу, но Варя же была не посторонней! И ему так хотелось, чтобы она видела в нем лучшего человека на земле! Ладно, пусть не лучшего. Просто честного и порядочного.

Это как зеркало, подумал он. Мама Стаса никогда не смотрелась в большое трюмо, утверждая, что в нем выглядит толще и старше, чем на самом деле. Она всегда наводила красоту в ванной, а общее впечатление о своем облике составляла по дороге на работу с помощью магазинных витрин. Первое, что она сделала, начав в квартире ремонт, – отправила трюмо на помойку, хоть оно было новым и красивым. Вот и в глазах любимой женщины хочется выглядеть достойным человеком.

Стас горестно вздохнул и посмотрел в рану. Зоя зашивала кожу.

– Ого! Я думал, вы еще отросток выделяете.

– Сам выпал. Типичная гангрена. Вообще эти аппендициты как мужья. Никогда не угадаешь. По симптомам думаешь одно, а на деле находишь совсем другое. Но в любом случае ничего хорошего не находишь... Золотой слиток ни разу не попался. Или гной, или дерьмо, или вообще голубой.

– В смысле муж?

– В смысле отросток[12].

Она промокнула рану салфеткой и стала пинцетом выправлять края кожи, чтобы сформировался гладкий, узкий рубец.

– Как больной?

– Нормально. Источник интоксикации вы убрали, дефицит жидкости мы восполнили. Я мог бы его сразу на отделение передать, но раз там папаша, оставлю до утра в реанимации. Место есть.

– Как скажешь. – Зоя стащила с плеч хирургический халат, присоединив его к горке операционного белья на полу, и помогла переложить ребенка со стола на каталку, символически придержав его за пятку.

– Зайдете к нам? – спросил Грабовский подобострастно. – Кофейку или стакан кефира?

Все-таки он побеседует с ней насчет Любы!

Но обстановка в реанимации никак не располагала к задушевным разговорам. Оказалось, что единственная свободная койка, на которую Стас планировал положить ребенка, уже занята, причем целой группой. Группа изображала равнобедренный треугольник, основанием которого являлся распластанный на койке пациент, а сторонами – Иван Анциферов и профессор Колдунов.

– Тяжелейший абстиняк, – озвучил Колдунов диагноз пациента. – Давай, Стасик, подключайся. Релашку готовь или дроперидол, ну, ты знаешь.

– Какая релашка! – крикнул Ваня. Не рассчитав усилий, он упал поперек туловища несчастного алкоголика. В воздухе мелькнули белые кожаные подметки его стильных ботинок, и Стас поспешил на помощь. – Двадцать первый век на дворе, какая релашка! Ремни давайте, прикрутим его к койке. Где у вас ремни? И палочку между зубов.

Алиса тут же открыла нужное отделение шкафа и подала парусиновые ремни, похожие на лямки парашюта. Пока мужчины привязывали алкоголика, они с Зоей Ивановной обиходили мальчика, устроили его на резервной кровати. Алиса успела даже снять назначения с листа, который Стас заполнил еще в операционной.

– Что случилось-то?

– С подоконника снял. – Ян Александрович подошел к зеркалу, причесался и поправил свой туалет, пострадавший в схватке. – Наши стервы в бухгалтерии меня сегодня так накрутили, что я не то что спать, лечь на диван не мог. Слоняюсь по клинике, вдруг смотрю – стоит этот кекс на окошке, готовый к отлету, с тумбочкой под мышкой. Я ему: куда ты? А он: лечу Берлин бомбить. Я сам чуть не взлетел, еле стащил его с подоконника, сестрам кричу, чтоб скорее Ивана вызвали. – Колдунов скривился и потер лоб: – Вот, получил тумбочкой по черепу. Но Ванька, молодец, в три минуты прискакал. Я-то уж думал, жив не буду. Моего друга, тоже хирурга, пациент в белой горячке чуть до смерти не зарезал, мне оперировать пришлось. Этот, слава Богу, ко мне агрессии не проявлял, просто Берлин очень хотел бомбить.

– Мы ему объяснили, что сначала нужно у нас пройти небольшую предполетную подготовку, – фыркнул Иван. – Проверить закрылки, смазать шасси. Опять-таки топливные баки под пробочку залить. – Он согнутым пальцем постучал по пузатой бутылке с физиологическим раствором, укрепленной в штативе капельницы. – Дозаправка в воздухе-то не предусмотрена.

– Баки он и без вас залил. – Алиса аккуратно отодвинула врачей от постели несостоявшегося бомбардировщика и склонилась над его рукой – налаживать внутривенную инфузию.

– Повязали мужика, фашисты! А как же права человека? – усмехнулась Зоя Ивановна.

– Я слышал, что депутаты хотели возродить институт принудительного лечения от алкоголизма, – сообщил Колдунов. – Так демократы такой вой подняли – как же, нарушаются права человека! А мы не демократы – взяли и отказали человеку в его простом и естественном праве бомбить Берлин.

– Ну, о жителях Берлина тоже надо подумать. Каково им будет, если все бомбить полетят? – фыркнул Иван, со вздохом принимая тонкую книжечку истории болезни. Сейчас ему придется во всех подробностях описывать острый алкогольный психоз.

Стас бегло осмотрел больных. Большинство спали, двое стабильно в коме, ребенок потихоньку выходил из наркоза, да и «бомбардировщик» успокоился. Его уже не колотило, лежал спокойно с напряженно-внимательным лицом.

– Сейчас радио начнет слушать, специальную волну «Белая горячка FM», – заметил Стас. – Давай, Ваня, я его вырублю дроперидолом, что ли.

Люцифер подергал ремни, проверяя их надежность, и вдруг начал сыпать афоризмами:

– Хорошо фиксированный больной в анестезии не нуждается. За удовольствие надо платить. Пусть переламывается, авось бросит. А то для алкашей прямо-таки райская житуха наступила. Бухаешь себе в полное удовольствие, а когда наступает пора рассчитаться с собственным мозгом, прибегают доблестные доктора. Положат тебя в уютную кроватку, усыпят, прокапают, и ты проснешься как огурчик. Почему бы и не пить при таких раскладах?