Тайна расстрелянного генерала - Александр Ржешевский

Он обернулся к Надежде. Коренастый, бритоголовый генерал оказался одного роста с нею и чуть ниже Людмилы. Впрочем, та была на каблуках.

— Племянница! — не замедлила с ответом Людмила.

Надя стояла потупившись. Неясно, чего больше заключалось в теткином ответе — облегчения или досады? Ей хотелось уйти, исчезнуть. Она повела глазами по сторонам, надеясь придумать повод. Но Людмила опередила ее, представила генерала:

— Дмитрий Григорьевич Павлов, — будто бы имя это часто упоминалось дома и было любимо.

Надя, однако, насторожилась. "Лишь бы не вспомнила отца", — мысленно обратилась она к тетке. В этом заключалась опасность. Дмитрий Григорьевич вполне мог знать про комбрига Васильева и его судьбу.

Поглощенные друг другом, тетка и генерал не заметили, как у стоявшей между ними девчонки побелело лицо, глаза сделались огромными.

— Таким прекрасным дамам нельзя без цветов, — громко сказал Дмитрий Григорьевич. — Вон там, через улицу. Пойдемте?

Старомодное слово "дамы" показалось Наде вполне хорошим и таинственным. Людмила, как молоденькая, схватила широкую ладонь генерала своими тонкими пальцами.

— Бежим! — озорно крикнула она.

Ей хотелось, чтобы давний кавалер почувствовал, как она молода, как много в ней нерастраченных сил. По крайней мере, Надя так это и поняла.

Но Дмитрий Григорьевич мягко высвободил руку:

— Бегущий генерал — это паника.

Усмешка едва тронула его губы. А Людмила расхохоталась.

Получив букет, Надя с легкостью поблагодарила и, заинтересовавшись кофточками, которые рядком продавали с рук, дала возможность Людмиле с Дмитрием Григорьевичем погулять вдвоем. Она хотела совсем исчезнуть, но не успела. Ее окликнули. Голос у Дмитрия Григорьевича был хриплый, солдатский, крепкий. Не подчиниться было нельзя. Изобразив довольную, ни в чем не смыслящую простушку, Надя присоединилась к приветливой парочке.

Подошла машина. Поехали.

Через некоторое время Надя сообразила, что компания направляется к ней. Шофера можно было не считать. Посмотрев на тетку, она как бы спросила взглядом, не стыдно ли показывать гостю убогую обстановку домика. Но взгляд Людмилы опять ей ничего не сказал.

— Посмотрите! Вон, по-моему, аист на крыше! — сказала Людмила. — Это к счастью.

Спутники ее завертели головами и закивали, как бы соглашаясь и улыбаясь бестолково и успокоенно. А это и требовалось, чтобы разрядить обстановку, избавиться от тягостного ожидания. На самом деле Людмила знала, что аиста не было. Но его следовало выдумать. Митя немного расслабился. Ей по-прежнему неловко было даже в мыслях называть его по имени-отчеству, хотя она отдавала себе отчет в том, что это уже не прежний влюбленный юнец. Сегодня он, видимо, и так сделал больше, чем мог. И теперь мучается сомнениями. Людмиле ничего не стоило избавиться от племянницы. Но она женским чутьем своим понимала, что это усугубит обстановку, усилит неуверенность первой встречи. А мужчине надо дать передышку, чтобы привыкнуть к новой роли. Много таких, к сожалению. Но если честно, они оба не готовы были остаться вдвоем. То есть ей нечего было готовиться. Но она угадывала, что для Мити, пусть он над всеми генерал, встреча с женщиной по-прежнему остается событием.

Он был, как она успела выяснить, давно женат. Но это, по всей видимости, не прибавило ему опыта. Скорее даже наоборот. Семейная жизнь и партийная дисциплина — вот что портит мужиков. Любовь на стороне для него не счастье, не подарок судьбы, а новое испытание, моральный урон, ответственность перед партией. Откуда возьмутся в таком разе интерес, уверенность, энергия чувств? Его надо завоевывать долго, терпеливо неважно, какой ценой. Нерешительность мужскую можно победить двумя средствами: терпением и привычкой.

Выбрав для себя манеру поведения, Людмила повеселела и даже отодвинулась от Дмитрия Григорьевича. Он успокоился и стал следить за дорогой, точно хотел запомнить путь. Надежда, по-видимому, не произвела на него впечатления. И это тоже было ей на руку. Людмила мгновенно рассчитала, что Митя не из тех, кто предпочитает сверстницам зеленую молодежь. Да и на него эта самая молодежь не будет заглядываться. Людмила еще раз оценивающе посмотрела на Митю. Первое впечатление — крепости — усилилось. От невысокой фигуры, широких, чуть сутуловатых плеч веяло уверенностью. Да ведь пора уже, не юноша. Лицо грубое. Длинноватый нос положил предел тому, что когда-нибудь эта физиономия будет названа красивой. А мужчине это не обязательно. То, что недодала природа, завоевал он сам: властный взгляд маленьких, глубоко посаженных глаз, генеральский, отлично сшитый мундир.

И звезда героя! Неужто в финскую, откуда привезли больше гробов, чем побед? Да кто как воевал. И была же еще Испания. Спросить — не ответит. Все секреты и секреты.

— Ты золотую звезду на финской получил? — спросила она.

Павлов качнул головой, обронив одно только слово:

— Гвадалахара!

Людмила Павловна с мечтательным выражением раскрыла глаза.

— Как бы хотелось побывать в Испании, — сказала она. — Или хотя бы во Франции. При слове "Гвадалахара" представляю себе горные хребты, мандариновые рощи, реки с прозрачной водой и над ними вечно голубое небо.

Дмитрий Григорьевич вспомнил, с каким ужасающим скрежетом танки царапались по склонам, выбрасывая гусеницами пыльную щебенку, и солнце выжигало на броне масляную слизь.

— Ничего вечного не бывает, — буркнул он, как будто боднув головой душный воздух кабины. — Я, например, опять в Гвадалахару без приказа не поеду. Осенью и зимой там слякоть и грязь. Одежда, одеяла не просыхают. Зато летом — что Сахара. В танке сидеть трудно, как будто тебя медленно зажаривают в духовке. Температура в броне шестьдесят пять градусов, дышать нечем, пот льет в глаза, мешает наблюдению. А надо еще стрелять и атаковать. Потому что враг тоже не молчит. Ему не легче нашего. А он лезет, воет и огонька подбрасывает. Там все противотанковое — и климат, и местность, и люди, — добавил он после некоторого молчания. — Рельеф хуже не придумаешь. Скалистые холмы, узкие ущелья, каменистые рвы и овраги. Жиденькие оливковые рощи, где трудно укрыться. Маневр танков затруднителен.

— А почему люди противотанковые? — поинтересовалась Надежда. Дочь командира, она в этом смыслила больше, чем Людмила.

Павлов впервые обратил на нее внимание и повернулся.

— Не понимают! — воскликнул он весело, хотя глаза блеснули серьезно и жестко. — Думают, что танки это ходячие пушки. Куда танк, туда и они. Пошел танк подзаправиться бензином в тыл или боекомплектом, например. Пехота снимается с занятого рубежа. Думают, начался отход. А во время атаки танкисты не только ведут огонь, но и оглядываются: не отстала ли пехота, не потеряла ли тебя из виду. А пейзаж… Иногда едешь, бывало, кругом ни деревца, ни кустика. Лишь огромные песчаные холмы. Песок хрустит на зубах, белая пыль покрывает одежду. Нет! Испанцы должны жить в Испании, а русские — в России!

— Скоро, говорят, новая война будет. С немцами, — обронила Людмила.

Павлов обернулся, но видно было, как затылок его напружинился. От возмущения и твердого мнения, которое он имел.

— Плюнь тому в глаза. И назови паникером, — пророкотал он.

Обе женщины подумали, что уж генерал-то армии знает в таком деле толк. Надежду резануло воспоминание об отце, который мог так же вот сидеть в машине, высказывать авторитетное мнение. И к нему, затаив дыхание, прислушивались бы люди, как она сейчас. А Людмила Павловна расслабилась, улыбнулась, точно получила давно обещанный подарок, и откинулась на сиденье вольно и свободно. В мыслях своих она топталась вокруг сегодняшней удачи: "Нашла! Заполучила! А там как выведет судьба".

В это же время и Павлов предался воспоминаниям, но они у него выстраивались по-другому. Словно любовь вернулась вновь, и он опять не дотягивал перед Людмилой в чинах и званиях. Таинство черных глаз завораживало так же, как в те дальние времена, когда он ее встретил. Было это в Омске, когда он учился в Высшей военной школе Сибири. Не было, наверное, курсанта, который не мечтал бы о быстрой, как огонь, Люське. Курсанты были опытные, крепкие парни с боевыми заслугами. У самого Павлова осталась за плечами гражданская — взятие Перекопа, сабельные схватки с головорезами батьки Махно. А тут вдруг все разучились командовать. Люська вертела каждым, как хотела. И конечно, охмуряла самых видных.

Он же, Павлов, не побоялся с ними соперничать. Открыл Люське свое сердце. Явился к ней в метель, в пургу. Иного времени не нашел. Будто леший, весь в снегу завалился в общагу к медичкам. Сидевшие в живописном беспорядке подруги тотчас вышли. Люська даже крикнула им вслед, испугавшись: "Девчонки! Вы чё?…"

Потом поняла, что он не пьян, не вооружен. Успокоилась.

Самое неподходящее время выбрал тогда Митрий для объяснения. С ней закрутил роман его одногодок Паша Выходцев. Сероглазый, башковитый, с пышной копной соломенных волос. Люська ему едва доставала до плеча. Про Выходцева говорили: ни одной юбки не пропустит. И точно — за время курсов его сопровождали бабьи слезы и любовь. К тому и другому он относился легко. Митя иногда поражался: отчего бывает такая легкость в человеке — от характера или судьбы? У них на Тамбовщине мужиков повыбили войны. Одни бабы остались. Поэтому Пашка подростком постигал науку любви у сорокалетних женщин и постепенно довел возраст своих подружек до семнадцати. Сливки снимал. Так что Люська в свои девятнадцать была для него стара. Но роман у них разгорелся. Это Митя потом узнал. И вляпался со своим объяснением как кур в ощип. Когда, хлопая заснеженными ресницами, безо всякой подготовки предложил Люське любовь и жизнь — это, конечно, с мороза, — она поглядела на него внимательно и коснулась плеча. Либо хотела почистить снег, либо, наоборот, отметить его невозможно маленький рост. Но сказала глубоким, проникновенным голосом: