Магия отступника - Робин Хобб

Я был совершенно опустошен. Меня окатила волна какого-то чувства, слишком тусклого, чтобы я смог его распознать.

— Мне жаль, — повторил я, скорее обращаясь к самому себе, чем к ней.

Она раскинула руки в стороны и прижала к своей груди все, что от меня осталось. Я ощутил ее объятие лишь как слабое тепло. Никакого прикосновения кожи к коже, лишь воспоминание об ощущении. Мое восприятие утекало медленными каплями. Скоро волноваться станет нечему. Я стану ничем. Нет. Ничто не будет мной. Так звучит точнее. Я смутно помнил, как мог бы улыбнуться.

Вода была сладкой. Не такой, как обычная чистая вода, а словно в нее добавили мед или цветочный нектар. Я поперхнулся, закашлялся, и мне на грудь пролилось что-то холодное. Тогда я вдохнул носом, сжал губы на горлышке меха и начал пить крупными глотками, за раз высасывая столько воды, сколько помещалось в рот. Вскоре емкость опустела, но даже тогда я не выпустил ее, надеясь выжать хотя бы еще каплю. Кто-то зажал мне нос и, когда мне пришлось открыть рот для вдоха, отобрал у меня мех. Я протестующе застонал.

Мне предложили другой, даже лучше первого — не просто со сладкой водичкой, а с более густой жидкостью. Мясо, соль и чеснок смешались в жирном бульоне с еще какими-то незнакомыми мне привкусами. По большому счету, мне было все равно. Я выхлебал все до капли.

Разрозненные звуки вокруг меня неожиданно сложились в речь.

— Будь осторожна. Не давай ему так много и так быстро, — какой-то мужчина.

— Хочешь сам стать его кормильцем, Джодоли? — Этот голос я узнал.

Оликея говорила столь же сердито, как в тот раз, когда мы расстались. Она была сильной женщиной, не уступавшей мне ростом, с крепкими мышцами. Ее гневом не стоило пренебрегать. Я неожиданно ощутил себя слишком уязвимым и попытался подтянуть к туловищу руки и ноги, чтобы прикрыться, но они лишь едва дрогнули в ответ.

— Смотри, он пытается шевелиться! — В голосе Джодоли звучали разом и удивление, и облегчение.

Оликея пробурчала что-то едкое в ответ. Я не разобрал слов, но до кого-то дошел их смысл. Заговорила женщина, чьего голоса я не знал.

— Ну, это и значит быть кормилицей великого. Если ты не хочешь заниматься такой работой, не стоило и браться за нее, сестрица. К подобным вещам следует относиться серьезнее. И уж конечно, не рассматривать как возможность возвыситься самой. Если ты устала от чести заботиться о нем, так и скажи. Уверена, другие женщины нашего клана с радостью тебя заменят. И возможно, не допустят больше, чтобы он так истощился. А если бы он умер? Подумай о позоре, который ты навлекла бы на наш клан! Такого никогда прежде не случалось ни с одним из наших великих.

— Джодоли однажды довел себя до такого же состояния. Я сама слышала, как ты на это жаловалась. Он часто рассказывает о том, как едва не умер, истратив слишком много магии.

Сестра Оликеи закостенела от ярости. Я сумел слегка приоткрыть глаза и узнал ее. О да. Сестры были очень похожи, но в этот миг их лица выражали совсем разные чувства. Фирада сердито прищурила карие глаза, скрестила руки на груди и с презрением воззрилась на Оликею.

Та сидела на корточках надо мной, держа в руках пустой мех для воды, и сжимала губы в едва сдерживаемой ярости. Ее глаза были зелеными, ото лба до кончика носа сбегала темная полоса, и пятна усеивали лицо куда гуще, чем у Фирады. На остальном теле они сливались в полоски на боках и ногах, словно узор на кошачьей шкуре. Такие же полоски украшали и волосы. Я считал ее примерно своей ровесницей, но сейчас она казалась гораздо младше. Сегодня ее кожа горела вокруг пятен ярким румянцем. И я ни разу прежде не видел ее одетой, хотя ее костюм состоял всего лишь из свободного кожаного пояса на бедрах с привешенными к нему несколькими мешочками и петлями для незамысловатых инструментов. Несмотря на украшавшие его бусины, перья и маленькие подвески из обожженной глины и чеканной меди, он явно предназначался для ношения вещей, а вовсе не затем, чтобы прикрывать наготу.

Джодоли стоял в стороне от сестер. Мой товарищ, а некогда и соперник, он был далеко не таким крупным, как я, но и его размеры привлекли бы взгляды в любом гернийском поселении. Темные волосы он заплетал в косички. На темной маске лица ярко выделялись голубые глаза.

— Прекратите браниться. Он пришел в себя. Сейчас ему нужна еда, если его желудок ее примет.

— Ликари! Дай мне ту корзинку с ягодами и собери еще. Не стой, разинув рот. Займись делом.

Только сейчас я заметил маленького мальчика за спиной у Оликеи. У него были такие же, как у нее, зеленые глаза и такая же полоска вдоль носа. Наверное, их младший брат. В ответ на ее слова он подскочил как ужаленный, передал ей полную корзинку и тут же побежал прочь. Его голый покрасневший зад был покрыт пятнами, как на конском крупе: я чуть не улыбнулся, глядя ему вслед.

Оликея смерила меня хмурым скучающим взглядом.

— Ну, мальчик-солдат, ты собираешься есть или так и будешь пялиться по сторонам, точно лягушка на листе кувшинки?

— Есть, — откликнулся я.

Ее предложение прогнало из моей головы все прочие мысли. Я не буду ее раздражать, чтобы она не передумала меня кормить.

Сквозь туман в моем сознании начало пробиваться осознание того, что я буду жить. Как ни странно, я почувствовал укол сожаления. Я не хотел умирать и не слишком-то обрадовался смерти, но она казалась соблазнительно легким выходом. Все мои тревоги закончились бы, и больше не было бы никаких сомнений, правильно ли я поступаю. А теперь я вернулся в мир, где все от меня чего-то ждали.

Я лежал под естественным навесом из лозы, опутавшей клонящуюся к земле ветку могучего дерева. Ее листва отбрасывала густую тень в и без того неярком свете леса. Мох подо мной был мягким и пышным. Я предположил, что Джодоли магией создал для меня эту удобную постель, но едва я собрался его поблагодарить, как Оликея поставила рядом со мной корзинку с ягодами, и мое внимание оказалось приковано к ним. Все мои силы ушли на то, чтобы поднять истощенную руку. Опустевшая кожа свисала с нее дряблым занавесом. Я зачерпнул из корзинки пригоршню спелых ягод, не обращая внимания на то, что раздавил часть, и запихнул в рот. На моем языке расцвел восхитительный вкус, дарящий жизнь, сладкий и чуть резковатый, благоухающий цветами. Я дважды прожевал ягоды, проглотил их, облизал с руки сок и затолкал в рот еще пригоршню, сколько поместилось. Я жевал, плотно сжав губы из опасения потерять хотя бы каплю сока.

А рядом со мной разразилась буря. Джодоли и Фирада бранили Оликею, а та сердито огрызалась. Я не обращал на них ни малейшего внимания, пока корзинка не опустела. Она была отнюдь не маленькой, и ее содержимое должно было бы насытить меня, но с каждой каплей восполненных сил мое тело лишь просило большего. Я уже собрался потребовать добавки, но некая природная хитрость подсказала мне, что, если я разозлю Оликею, она может отказаться мне помогать. Я заставил себя прислушаться к ее словам.