Голые циники - Алексей Семенов

«Привет, сука! Живая еще?! И у меня все хорошо. Скоро прилечу. Если надо денег на новую дозу — позвони».

— Да, вроде подойдет. Так лучше… Так лучше.

Ричард нажал клавишу «отправить» и поднял голову. Вся команда стояла вокруг. Все это время все свои мысли он говорил громко, на весь пляж. Горров протянул ему полбутылки водки.

— Нет, все нормально, — Рич встал, потирая руки, — идемте, я вас на скутерах надеру. Чур, я плачу. Все-таки хороший проект мы замутили.

Рич побежал в воду. Ребята переглянулись и тоже поломились за ним, на ходу крича: «Victory! Victory!!!»

На топчане зазвонил телефон самым модным сигналом — голос Левитана говорил: «Говорит и показывает Москва. Работают все радиостанции Советского Союза». На экране был написан абонент «ОТЕЦ, БЛЯДЬ!»

— Ало, Варвара?!

— Бо-о-олее или ме-е-енее Варва-а-ара…

Варвара валялась на матрасе и докуривала второй косяк. Она твердо дала себе слово «постараться». Сегодня утром она купила марихуаны и решила перепрыгнуть на нее с тяжелого наркотика. Поэтому после героина пошел второй косяк.

— Ты меня слышишь?

— Имеющая у-уши тебя слышит. Че на-адо, маньяк?! И кто ты, ма-ни-ак?!

— Это Константин Эрнестович.

Варвара не особо понимала происходящее и повторяла нараспев:

— Э-это Конста-а-анти-и-ин… Это и-ммя моего ребе-е-нка… Я так его-о-о хотела назва-а-ать в честь ва-а-ас…

— Заткнись меня и слушай внимательно, я — отец Ричарда.

Варвара продолжала спокойно лежать на матрасе и спокойно повторять:

— Оте-е-ец… Ри-и-ичард… Он бы-ы-ыл отцо-о-ом мое-е-его ребе-енка…

Лицо совсем не изменилось, кроме слез, которые начали нервно катиться.

— Варвара, я сейчас приеду. Попробуй открыть дверь. Я очень прошу тебя. Попробуй сейчас открыть дверь… Хорошо?

— Да-а-а… Оте-ец Ри-и-ичарда-а-а.

Варвара повернулась на другой бок и крепко заснула.

Константин Эрнестович вызвал секретаря и дал две команды: свою машину и реанимационную.

— Жена не смогла, я сам пришел, — начал, входя волевым шагом в кабинет директора, Юрий Исаакович. — Барон старший.

Директор быстро встал и протянул руку. Барон сел на стул и, не отвечая рукопожатием, показал на директорское кресло.

— Сидите-сидите, не вставайте. Так в чем проблема у вас?

— Вы знаете, ваш сын подрался, и, вообще, он постоянно…

Юрий Исаакович перебил:

— …И, вообще, он постоянно борется за свои права. По крайней мере, так следует из историй, которые он мне рассказывает. А ему я верю больше, чем вам. Потому что у него мое воспитание, а не ваше. Так я слушаю продолжение…

— Он подрался со своим одноклассником.

— Потому что у вас хватило ума прочитать его сочинение на весь класс.

— Но это было лучшее сочинение!

Барон треснул по столу кулаком и сквозь зубы сказал:

— Извините… Извините, так какой же вы тогда педагог, если не видите, когда можете нанести вред. Вы что, директор школы, которая призвана наносить вред ученикам? Директор-вредитель?! Отвечайте!

— Да нет, конечно!

— Так как же вы не видите элементарного?! Кроме знаний, вы должны воспитывать человека. Качественного человека, прежде всего. Вы понимаете, почему вы не должны были читать это сочинение перед всем классом?!

Юрий Исаакович приподнялся на стуле и наклонился в сторону директора школы.

— Да понимаю, понимаю, успокойтесь вы!

— Теперь внимательнее, — Барон перешел на шепот, — это касается не только моего ребенка. Я каждый месяц буду обзванивать родителей учеников класса, и если хоть один из них расскажет мне, что учителя вашей школы не уважают их права, не ценят их свободу, пытаются давить своеволием, то я… лично я… лично вам… вырву яйца… Вы меня слышите?!

— Да…

— Хорошо слышите?!

— Да…

— И не думайте, что я говорю образно. Я в прямом смысле вырву вам яйца.

Через мгновение нервной тишины, уже такой же добродушный и улыбающийся Юрий Исаакович поднялся со стула и весело протянул руку:

— Ну, приятно было с вами познакомиться. Если будут какие-то трудности — обращайтесь незамедлительно.

Уже на выходе он обернулся: и совсем по-другому, вспомнив о сыне, сказал:

— А сочинение действительно хорошее. Отличные у вас педагоги. Держись.

Дверь закрылась. Директор облокотился головой о стену. Он не был скотиной. Иногда и приличные люди совершают промахи. Он долго и заботливо руководил школой, но разве за всем уследишь. Прекрасно понимая слова отца Оськи, он немного обижался… И на себя… В первую очередь на себя… За то, что эти слова вообще возникли. Он вздохнул, как вздыхают приличные люди, осознав промах. Поднял телефон и позвонил своей маме.

Дверь в квартиру пришлось вышибать. Вообще, реаниматоры делают эту операцию постоянно. Вот и сейчас двое молодых парней медленно поднимались по лестничной клетке, в надежде, что дверь хоть как-то, но без их помощи откроют. Их усталость от наркоманов трансформировалась в апатию и бездушие.

— Очередной?

— …ая…

— Молодая?

— Ага.

— Спасем?

— Неа.

— Жаль рабочий день так заканчивать.

— Не уверен.

Дверь была открыта… Настежь. Константин Эрнестович сидел у изголовья Варвары и вливал в нее воду. Увидел неторопливых санитаров:

— Бегом вытаскивайте ее.

Санитары удивленно переглянулись, открыли чемодан и вынули уже подготовленный раствор «Доктора Живаго», так они называли его.

Константин Эрнестович перевернул на живот слабо соображающую Варвару. Хоть она и отбивалась, сдернул с нее штаны.

— Бегом… колите.

Санитары переглянулись.

— Это не птичий грипп — куда ни попадя не вколешь. Вена нужна.

Натренированным жестом вогнали десять кубиков сыворотки в руку развалившейся Варвары. Посмотрели в зрачки, привычно посветив фонариком на остекленевший взгляд.

Переглянулись между собой повторно.

— Спасем. Кажется, успели.

— Ну, вот и ладненько.

Так же спокойно санитары собрали свои аптечки. И так же спокойно направились к выходу, не обращая внимания на Константина Эрнестовича.

— Ребята, сколько с меня?

Санитары не хотели его слышать.

— Неплохо сегодня.

— Да уж…

— Семерых вытащили.

— Уж да…

— А ты прошел восьмой уровень?

— Уже на одиннадцатом.

— Где там «жизнь» лежит, я не успеваю найти, как гоблин меня убивает…

— Она в фонтане с водой.

— Но я тону, если туда прыгаю…

— Нужно нырнуть, не собирая до этого в зале тяжелых боеприпасов.

— А, понятно…

Уже на пороге санитар помоложе посмотрел на Константина Эрнестовича:

— Нужно, чтоб она блевала целый день. Поите ее водой с содой. Пускай выблюет все.

Константин Эрнестович не знал, что говорить в этой ситуации. Он был благодарен этим странным санитарам, не знал, как помочь начинающей приходить в себя Варваре. Поэтому робко спросил:

— Может… может, на всякий случай ей клизму поставить?

Молодой санитар только рукой махнул, а другой уже в дверях оглядел всю картину: молодую Варьку, раскинувшуюся, словно малахольная, от легкого передоза… Мужчину в возрасте, в дорогой одежде, с трясущимися губами. Оглядел и каким-то грустным и беззлобным тоном сказал:

— Клизму ты себе поставь… засранец.

Они захлопнули дверь, а у Константина Эрнестовича покатились слезы. Такие же, как слова санитара: грустные и беззлобные. Взял мобильный телефон и набрал абонента «Сын».

Верника опять избили и порезали. До полусмерти. В этот раз друг Сергея — Мейерхольд. А произошло это вот как.

— Игорь, извини, я не пойду в «Феллини». Я не могу туда ходить.

— Это еще почему?

— Я только вернулся с войны тогда, ну, знаешь, понтов много, деньги даже были какие-то. Я с девушкой тогда познакомился. С Ольгой. И все, знаешь, как крышу снесло. Не могу без нее, и все тут. Ни дня не могу.

— С красивыми всегда так… Кинула тебя?

— Ну да, когда деньги кончились… Был такой период, знаешь…

— У каждого был.

— Ну да… Только не каждая в такой момент кидает. В общем, ушла она от меня к какому-то педриле.

— При чем тут ресторан «Феллини»?

— Я как-то мимо проходил. Ну, смотрю через стекло, они там сидят…

— Понятно…

— Ну, я и зашел поздороваться. Я его не сильно бил.

— Знаю я, как ты не сильно бьешь.

Верник потер скулу.

— Я и не хотел. Ну, только когда в себя пришел, увидел, что все разнес в «Феллини». И этого гондона, и картины со столами…

— Олю-то хоть не ударил?

— Ты что?! Оля — мой Бог. Я люблю ее очень… Очень сильно…

— И сейчас?

— И завтра… Ладно.

Сергей плотно надавил себе на глаза.

— Слушай, Игорь, а пойдем лучше к моему брату Мейерхольду.