Голые циники - Алексей Семенов

— Стоп! Снято! Блядь, да прекрати ты мне руки, сука, заламывать! — Горров орал на тупого тайца в одежде полицейского. — Да отпусти, ты, уебок коротконогий!

Переводчик крикнул на полицейского. Тот отдал команду, и все всех отпустили.

Горров взял бутылку виски. И полицейскому, хоть тот не понимал по-русски:

— Неси стаканы всем.

Полицейский принес стаканы. Ричард сидел, смотрел, потирал ноющие руки и не понимал происходящего.

— Значит, так, — Горров поднял стаканы. — Залудили по стакану. Потом объясню.

Все залили, включая плачущую с дочерью маму и, выжидая объяснений, смотрели на Горрова.

— Рич, твой отец настаивал, чтобы ты переспал с маленькой девочкой. Я с помощью Хорхе организовал полицию, чтоб на видео было. Чтоб отец твой не доебывался, почему… блядь, да почему. По сценарию сделаем, что нас полиция нравов схватила. Понятно?! И тебе не надо будет ребенка ебать, и отец твой меня не выебет.

Ричард подошел к Горрову. Смотрел на режиссера, как в первый раз.

— Налей еще… Я не ожидал, брат!

— Давай, пей. Нам еще к Хорхе домой ехать. Его дети ждут подарков.

Ричард не знал, что делать, что говорить. Почему-то в этот момент он сам чувствовал себя ребенком.

— Я хочу тебя обнять, Горров.

— Давай. Обними. — Пока Семен шел, поймал ревностный взгляд Хорхе. — Иди ко мне, — обнял Рича. — Ты заслужил.

— Але-е-е, милиция! — Пьяный Сергей звонил из телефона-автомата.

— Дежурный лейтенант Бенкендорф слушает.

— Че у тебя фамилия такая? Фашист, что ли, лейтенант?!

— Я вас слушаю.

— Это, слушай, Геринг, я тут Вернинг избил.

— Что?

— Не что, а кого?! Что у тебя по русскому языку было, немецкая морда?!

Короткие гудки. Сергей набрал повторно.

— Ой-ой-ой! Какие мы обидчивые! Я по делу звоню, на самом-то деле. Я Верника избил ногами.

— Какого Верника? Как ваша фамилия и где вы находитесь?

— Брат, ты не торопися. Понял, не то-ро-ПИСЯ! Понял, в чем тут прикол?!

— Да, понял. Что-то еще хотите сказать?

— Ладно, брат, я серьезно с тобой. У меня Афган за спиной… Кровью облитый, так что слушай уважительно.

— Слушаю.

— Я тут Верника избил и бумажник его взял. На хуй?! Сам не понимаю, блядь. Злюсь, сука, страшно сейчас на себя. И весь день такой, чуешь?!

— В принципе, да.

— Так вот, его там нет, где я его валил. Я хочу бумажник вернуть… И извиниться. Ты пробей, слышь?! Тут в портмоне его визитка с рабочим телефоном. Я звонил, но они мне, суки, не верят, ржут, бляди. Думают — развожу. А я его сильно вальнул.

— Давайте телефон. И перезвони, брат, через полчаса. Что-нибудь накопаю для тебя. Хорошо?

— Ну я же не полное говно?! Скажи, а?!

— Держись брат, все мы одинокие. Не только ты воешь по ночам. Перезвони!

— Я перезвоню. Спасибо тебе, Фон Дорф.

— Мам, тебя вызывают в школу, — Оська не стал оттягивать и подготавливать — вывалил все с порога.

— Сначала обедать, — спокойно, как ни в чем не бывало, Еремея посмотрела на сына, на новый синяк под глазом, на разорванный пиджак и бабочку, свисавшую из кармана брюк.

— Я быстро, умоюсь только, — Оська прошел в ванную для гостей.

Еремея ударила полотенцем по столу.

— О, борщ! — Оська уселся за стол и наигранно радостно потер руки.

— Без подхалимства. Ты же не хочешь, чтобы я тебя перестала уважать?

— Нет, конечно, мамочка…

— Параллельно рассказывай.

— Рот будет набит…

— Через час придет отец — хочешь ему первому рассказать? — жестче, но так же спокойно сказала мать.

— Сначала тебе… И посоветуешь мне?

— Посмотрим… Начинай…

— Я подрался с Дмитрием… — выдохнул Оська и проглотил ложку борща.

— Он же лучший твой друг?! Из-за чего?

— Из-за сочинения. Из-за того, что я написал сочинение про него и про нашу дружбу, — Оська посмотрел на маму, — мам, вкусный суп.

Еремея наклонилась к сыну и поманила пальцем. Оська подставил ухо. Еремея, словно змея, прошипела:

— Я очень люблю тебя, сын, но если хоть еще один раз попытаешься меня нагнуть своим подхалимажем — разобью тебе нос. Понял?

Оська впервые услышал такие слова от мамы, но прекрасно сообразил, что она имеет в виду.

— Извини, мам, я не…

— Понял или нет? — Еремея сказала так, что у Оськи покатились мурашки.

— Понял… Понял, мам…

Еремея улыбнулась.

— Давай подробнее. Итак, сочинение.

— Тема сочинения была «Мой Друг и Дружба». Я начал писать про то, как мы с Димой дружим, как переживаем друг за друга, как выручаем друг друга, как не обманываем…

— И почему же он с тобой подрался?

— После всего хорошего из наших историй я написал про один случай с ним, нехороший… Хоть он не был виноват… Точнее — он не специально был виноват…

— Осень, что произошло?

— Однажды мы с ним шли из школы вдоль дороги. Разговаривали… И тут дорогу стала перебегать какая-то бездомная собака. Она уже почти перебежала и оказалась рядом с нами…

Совершенно растерявшийся Оська вынул из борща картофелину и положил на стол. Еремея покосилась на некогда белоснежную скатерть и спокойно произнесла:

— Продолжай.

— Димка ради шутки закричал на собаку и замахал руками, — от волнения Оська сам замахал руками, из-за чего с ложки вылетел борщ и испачкал весь стол. — Собака напугалась и дернулась обратно задом на дорогу. — По синяку потекли слезы, но Оська их не вытирал. — Ее сбил грузовик. Насовсем. Мы сидели и молчали… Очень долго сидели и молчали. Потом выкопали яму и похоронили.

В тишине Оська собирал со скатерти капусту, картошку и складывал их обратно в тарелку.

— Ты написал про это в сочинении?

— Да.

— Зачем?

— Сочинение было про дружбу. Я после того случая долго думал, стал ли мне меньшим другом Димка, стал ли я меньше уважать его, стал ли хуже относиться и сторониться его?

— Ну и?..

— Да, стал…

— И ты это написал в сочинении?

— Да, написал. Но написал еще, что прошло какое-то время, и Димка совершил много хороших поступков. Кроме того, он не хотел тогда, чтоб собака погибла… Он не думал, что она обратно на дорогу выскочит.

— Ты простил его?

— Я написал, что простил его… Что он даже стал мне большим другом, потому что я однажды пришел к нему во двор… И там было много собак. Они были вокруг Димки, он кормил их чем-то, чесал их, и у него слезы в глазах были. Не текли, мам, но были. А от старушек, когда проходил мимо их лавки, услышал: — Целый месяц кормит их, подлец, всех собак собирает здесь бездомных, надо родителям нажаловаться.

— Ты это все написал в сочинении?

— Да.

— Какие оценки?

— Пять — пять… Поэтому его и прочитали вслух перед всем классом. На перемене девочки перестали с Димкой разговаривать, а после уроков мы с ним дрались во дворе школы.

— Я надеюсь, тебе досталось больше, чем ему?

— Да, он больше меня.

— Хорошо.

— Как хорошо?! Ты же всегда учил меня говорить правду и не стесняться ее.

— СВОЮ правду… СВОИ поступки ты можешь открывать людям. Если бы ты стал причиной смерти собаки, ты про это написал бы?

— Может быть…

— Не всегда правда приносит пользу. Иногда ее лучше не говорить.

Оська достал ручку и нарисовал на ладони крестик.

— Мам, как ты думаешь, мы помиримся?

— Помиритесь, дружок. Только теперь тебе нужно совершить хороший поступок перед ним.

— Попросить прощения?

— Нет, Оська… Поступок! Слова — это пустое. Поступки определяют отношения.

— Понятно, — и поставил еще один крестик, рядом с первым. — Мам, а что с директором делать?

— Я схожу в школу.

— Спасибо, а с отцом?

— Я поговорю с ним сама. Сама расскажу.

— А я?

— Веди себя по-прежнему.

Еремея посмотрела пристально на сына:

— Глаз болит?

— Ага.

— Это хорошо. Запомни это навсегда, сын.

Варвара сидела в lounge «Decadence house» и курила кальян в живом яблоке.

— Сердар, — Варя позвала кальянщика, — слушай, а можешь травы немного добавить в кальян?

— О, нет, извините, мы этого не делаем… У нас первоклассные кальяны и без этого…

— Чувак, у меня есть трава, только добавь немного, и все… Никто не узнает…

— Извините, Варвара, но нельзя, мне мораль моя не позволяет… И я сам себе не позволяю.

— Слушай, пошел ты тогда…

— Как скажете…

Сердар откланялся. По лестнице, времен Серебряного века, поднималась Славка Барон.

— Варь, че это Сердар шел, качал головой и бубнил: «Вот люди… Куда же вы катитесь?»

— Да не обращай внимания… Потрахаться предлагал. А я не дала.

— Да брось ты?! Сердар?!

— Ладно, забыли, на, кури лучше. Че стряслось?

— Ты только спокойно, Варь, я ведь твоя подруга…