Антиглянец - Наталия Осс

Я гипнотизировала телевизор, умоляя Кончаловского уйти от вопроса, выплыть на другую тему, но не убивать мой, мой (!) материал, записанный на диктофоне. Мы же говорили с ним всего минут двадцать, а у Насти целый час, за который она вытянет из него все. Все мое интервью до последней буквы. Он же не может ответить по-другому на тот же самый вопрос.

– Один из героев картины – тот самый Паша Гейдельман. Как вы относитесь к его идее, что любовь можно купить? И продать, соответственно. А ведь вы против консъюмеристского подхода.

Я не слышала ответа Кончаловского. Я смотрела на Ведерникову. Девушку в нежно-голубом платье. И пыталась понять – почему?

Почему она считает, что это возможно? У нее есть редакторы, ассистенты, целый штат людей, которые работают на программу и на нее лично! Что, никто лучше меня, случайно оказавшейся на презентации, не умеет придумывать вопросы?

Или это совпадение? Один мужчина. Одни вопросы.

Только не плакать! Завтра рано вставать, глаза опухнут.

– Получается такая детская сказка. Правильно? Мы ведь, как дети, в России играем в бриллианты, машины, яхты…

Я не заплакала. Я засмеялась. Теперь Настя цитировала не меня, а самого Кончаловского. Его ответ мне. То, что я говорила на стоянке. У Ведерниковой, оказывается, много бриллиантов и мало слов. Своих слов.

Я выключила телевизор. В квартире стало тихо. Включила чайник. Закурила.

Чайник взвыл, пошел на взлет, забурлил и отключился.

Месяц назад я решила сменить работу, чтобы избавиться от необходимости даже изредка видеть его. Теперь я вижу ее. Идиотка. Я выключила свет и вышла из кухни.

Глава 3

GLOSS Октябрь

Глянец – это искусство сочетать идеальное и возможное, роскошное и необходимое. Это переговоры на высшем уровне представителей многополярного модного мира. Компромисс всегда возможен. Не беспокойтесь, вашей индивидуальности ничто не угрожает. Просто каждый новый модный сезон – это компромисс с собой, вчерашней. Он нужен, если вы хотите двигаться вперед, к мировому господству.

Мода тем и хороша, что постоянно преподносит нам уроки гламурной политкорректности и учит выстраивать доверительные отношения с собой и окружающими. Мода только кажется нетерпимой. Наоборот, она самый убежденный демократ. Конечно, если вы признаете ее тоталитарное господство в своей жизни, так же как демократия признает приоритет гуманистических ценностей. Если бы мировые политические лидеры больше интересовались глянцем, то многих проблем удалось бы избежать.

Судите сами. Серый этой осенью начинает и выигрывает (серые платья Chloé, Fendi и Louis Vuit­ton – must have сезона), с ним дискутирует розовый (любимый цвет Эльзы Скьяпарелли цитируют в своих коллекциях Diane von Furstenberg и Marc Jacobs), но красный не сдается (за эту команду играет Valentino). Лаконичный минимализм (примерьте образ от Narciso Rodriguez и Rochas) уживается с вышивками гламурной эпохи Марии-Антуанетты (изящные аксессуары Dolce&Gabbana) и кружевными манифестами (работы Alessandro Dell’ Acqua). Вы чувствуете, как быстро осваиваете дипломатию? Остается только подписать мирный договор между сапогами со стразами и колготками с люрексом – и вы можете баллотироваться на третий срок.

Примирить в своем гардеробе кружево и шерсть, шелк и кожу, золотое и розовое, агрессию стиля гранж и кукольное очарование бэби-долл сложнее, чем потушить международный конфликт. Но в этом-то и состоит главная задача – стать гуманитарным послом модного тренда и с блеском провести мирные переговоры между собственным гардеробом и строгими требованиями знаменитых дизайнеров. Выбор этого октября – компромисс, без которого невозможны ни современная геополитика, ни современная фешн-стратегия.

– Аленушка, ты помнишь про сегодня?

– Да, мам. Доброе утро!

Я попыталась придать голосу твердость – как будто проснулась с петухами, с грохотом первых мусоровозов и уже сделала легкую пробежку.

– Так день уже!

Промахнулась. На часы-то я не посмотрела. Интересно, а сколько сейчас?

Я отвечала кратко, чтобы не выдуть из головы остатки сна. Если свернуть разговор быстро, есть шанс еще немного поваляться.

– Мам, я перезвоню через час, угу?

– А почему голос такой? Ты не заболела? Или опять поздно легла? Я тебя разбудила, да?

Догадалась. Каждый раз мы играли с мамой в эту игру. Я говорила ей, что в субботу с утра я сплю, каждую субботу мама звонила мне с утра пораньше, чтобы выяснить, когда я легла.

Мама, жаворонок, всю мою совью жизнь пытавшаяся вымуштровать меня под график режимного предприятия, считала, что ночные бдения – это от расслабленности и отсутствия дисциплины.

– Почему ты не можешь режим наладить? Вот йоги просыпаются в пять утра, а ты ложишься в это время!

А вот и нет! Вчера я легла в полчетвертого.

Мама свято верила в спасительную силу холодного душа, прогулок на загазованном московском воздухе и бумажки с режимом дня, все мое детство провисевшей на холодильнике. Может быть, поэтому я и выбрала профессию, где соблюдение режима не было профессиональной доблестью.

– И курила, наверное, да?

– Немного.

Вчера мы болтали с Ленкой до трех, и я успела изничтожить пачку.

– Валера, подойди, поговори со своей дочерью!

Папа сейчас сидел где-нибудь на кухне, допивал чай и готовился закурить, пока мама не видит. У нас с детства был молчаливый сговор – мы игнорировали мамино расписание, валялись до обеда, меняли лыжную прогулку на поход в магазин, а вечером резались в шахматы. Это продолжалось до полуночи, пока не приходила мама и не завершала блиц-турнир призовой разборкой.

– Ребенку давно пора спать! А ты, Валера, как отец, не должен потакать!

Год назад я сняла квартиру, вырвавшись с боями из теплых родительских объятий, и теперь воздействовать на меня можно только точечно и исключительно по субботам. Семейный обед в выходные – на этих условиях я была отпущена на вольные хлеба.

– Твой отец не слышит, он тоже только что встал!

– Мам, ну сегодня хотя бы не ругай его.

Сегодня мы отмечали выход папиной книги – «Инженерные приложения теории случайных процессов».

– Как думаешь, котлеты сделать? Вы же с отцом любите котлеты. Или опять скажешь, что не ешь?

– Мамочка, ты сама решай.

– Я Марину позвала. Ты Свете не звонила?

– Нет, мам, не успела.

Марина Олейникова была старинной маминой подругой, еще со времен законспирированного химического НИИ, в котором они проработали лет двадцать пять. И жили мы в одном доме – серой кооперативной кишке, отстроенной в конце 70-х. Со Светкой, ее дочкой, я ходила в одну школу и дружила с первого класса.

Светку я не видела уже два месяца. С Олейниковой мы теперь не совпадали по времени – когда я приезжала с работы, в половине окон уже не горел свет и Светка, жившая по расписанию американского табачного гиганта, давно спала. В 7.30 выспавшаяся Олейникова уже приступала к своим сигаретам, а я едва успевала доехать до конторы к 11.00, удивляясь каждый раз, как у меня получается одновременно спать и рулить.

– Может, оливки еще открыть? Или маслины? Как ты думаешь?

– Мам, я куплю колбасу по дороге.

– Ты, как отец, никогда не слушаешь! Ладно, просыпайся. И смотри, не опаздывай, – все в четыре придут!

Я рухнула в кровать.

Черт! Проспала! Я металась по квартире в поисках образа. У нас бы сказали – look. Всю неделю я завешивала стулья снятыми впопыхах свитерами, джинсами и блузками, и теперь наступила расплата за легкомыслие: все, что я находила, оказывалось мятым или требовало дозы «Ариэля». Вид, то есть лук, был плачевный. Мои собственные вещи мне мстили – за то, что я слишком много внимания уделяла неродным, тем вещам, которые приносили в журнал, чтобы снимать в них звезд, и которые я облизывала, проверяя подписи под их, звезд и вещей, общими фотографиями: Ингеборга Дапкунайте, платье Salvatore Ferragamo, туфли Marni, Екатерина Гусева, пальто Hussein Chalayan, кардиган Burberry.

Я прославляла чужие гардеробы и коллекции, пока мои безымянные друзья прозябали в безвестности в тазах или на проволочных вешалках из химчистки. До меня квартиру снимал какой-то парень – ему тоже некому было стирать рубашки, но он хотя бы знал место, где это делают за деньги.

Эту квартиру нашла мне тетя Марина, которая после распада химической промышленности на составляющие переквалифицировалась в маклера. Искали долго. Всюду находили обои с цветочками, огромные плюшевые диваны и кресла, непонятно как втиснутые в однокомнатный метраж, лакированную мебель, обкусанную по углам. В принципе, в этом не было ничего страшного – у нас дома тоже сохранились раритетные серванты 60-х, которые, говорят, снова актуальны. Но я искала квартиру, в которой можно засыпать, не думая, сколько людей до меня дышали в этих стенах. Те квартиры, что мы посмотрели, были затерты, как старый халат, – их так интенсивно эксплуатировали, так много и густо в них жили, что никакой стиркой, никакой уборкой не стереть следы прежних съемщиков.