Тренинги свободы - Петер Надаш

Если бы, на основе последующего опыта и сегодняшнего разумения, я пытался искать для себя оправданий, а не исследовать внутреннюю логику личной истории, то сейчас мне пришлось бы оставить в тени некоторые подробности своей жизни. И тогда коллективная память стала бы беднее — ровно настолько, сколько я утаил. Я этого не хочу. И значит, у меня уже нет причин прикрывать чужим моральным авторитетом или оправдывать ошибками других историю собственных ошибок и заблуждений. Если Вольф Бирман в произнесенной по торжественному случаю речи называет Сашу Андерсона засранцем и агентом «штази», он тем самым характеризует себя и своего оппонента, что в моих глазах не делает Бирмана ни порядочней, ни умнее, но это касается их двоих, могут драться, если хотят, на дуэли. Иное дело — и это уже не в порядке вещей, — когда бывший диссидент Юрген Фукс начинает расследование в доступном с недавних пор архиве «штази» в поисках доказательств, что Саша Андерсон был стукачем. Ибо это — во всяком случае в моем понимании — дело не пострадавшего, а полиции, прокуроров и судей. Ну а если закон не дает им таких полномочий, значит речь идет, по всей вероятности, о проблеме моральной. Но в вопросах моральных мои полномочия распространяются исключительно на меня одного. У меня нет полномочий подыскивать для других еще более смачные или более безобидные эпитеты, равно как и полномочий для поисков еще более неопровержимых улик или, наоборот, смягчающих обстоятельств.

Одинаковых людей не бывает. Для оценки людей — таких и сяких — есть обоснованные и, быть может, необходимые нравственные сентенции. Становиться «сякими» нам обычно не хочется.

Но когда человек попадает в клещи, то ситуация, по всей вероятности, выглядит очень буднично и очень брутально. Поскольку дело касается личной порядочности, то, пытаясь ее защитить, человек реагирует бурно. Бьется как зверь в капкане или бунтует.

Начальники секретных служб, разумеется, люди крайне жестокие, хотя их жестокость скорее всего объясняется не бесчувственностью. Им приходится знать о том, о чем мы, сидя в наших удобных креслах, не желаем и слышать. Бесчувственность, если в таковой будет необходимость, они купят, наняв мастера пыточных дел. Если нужно, то купят и тонкого искусителя, и обольстительную красотку, и подающего надежды специалиста, и — опять-таки если понадобится — снайпера. Начальник хорошо поставленной секретной службы в принципе обладает не меньшими психологическими познаниями и чутьем, чем Шекспир или Чехов. Вопросы идеологии, от имени и в интересах которой ему приходится действовать, он оставляет политикам. Идеологические нюансы могут испортить чутье. Ведь идеология всегда стремится к тому, чтобы переделать общество, сделать его не таким, каково оно есть, начальнику же секретной службы приходится исходить из того, каковы люди на самом деле. Для этого ему и нужно чутье, в этом его профессия.

Вот почему начальник хорошо поставленной секретной службы является земным носителем в высшей степени мрачного и, в общем-то, неизменного знания — о том, что мы, люди, все до единого суть жестокие монстры. Одни чувствуют себя в этом качестве хорошо, другие — не очень, но даже в последнем случае одно это чувство еще не является доказательством, что мы не монстры. В общем и целом взгляд этот справедлив. Мировую историю, разумеется, можно изображать, как историю возвышения человека, однако между пелопонесскими войнами и второй мировой войной все же есть различие, и заключается оно в том, что более беспощадной была последняя. Но начальники секретных служб в подобных исторических аргументах и не нуждаются. Самым глубоким и очевидным подтверждением их мрачного и, в общем-то, неизменного знания являюсь я сам, и никто иной. Даром что я, подобно Шекспиру и Чехову, стараюсь преподносить это мрачное знание через катарсис или иронию, то есть не представлять неизменными ни свои собственные страдания и жестокость, ни страдания и жестокость своих современников, тем не менее оплачивать работу этих начальников заставляют меня. Вполне возможно, что я не предам товарища, но именно я заплачу за то, чтобы его предал другой. Ну а если я заупрямлюсь и заявлю, что не буду платить за такие дела, то под истерические вопли моих соплеменников у меня отберут необходимую для оплаты сумму. Неизменное и мрачное знание секретных служб поддерживают не жалкие стукачи, готовые за гроши на любую пакость, и не легко охмуряемые карьеристы и прочие нравственные ничтожества — его поддерживаю я.

В деятельности начальника хорошо поставленной секретной службы час истины наступает, когда ему удается доказать, что люди, считающие себя нравственными существами, в действительности — бесхарактерные, трусливые, эгоистичные, алчные, похотливые гнусные твари, при этом оплачивать эту тайную обличительную процедуру он заставляет меня, человека, который тоже считает себя существом нравственным. Когда для этих людей наступает час истины и апогей знания, у меня в ушах еле слышно пробивает час мрака. Насрать им на идеологические расчеты и выкладки, они идут в услужение к государствам любых идеологических оттенков и косвенно — через систему государственных институтов — даже получают индульгенцию от официальной церкви. В этом смысле между расформированным отделом III/III (политическим сыском социалистической Венгрии) и ныне действующим Deuxième Bureau[8], бывшим «штази» и нынешней Bundesnachrichtendienst[9] в нравственном отношении нет никаких различий, точно так же, как разоблаченные агенты этих спецслужб отличаются друг от друга разве что по идеологическим признакам. Найти Игнаца Мартиновича[10] или Сашу Андерсона можно всегда, как можно их и разоблачить. Мартинович создал тайное республиканское общество для свержения императорской власти и сам же, еще более тайно, раскрыл собственный заговор. Саша Андерсон вступил в борьбу с социалистическим государством и сам же тайно раскрыл себя, а заодно и членов той легендарной группы, которую он создал и возглавлял. На сей раз разоблачили его. Ему не довелось, как Мартиновичу, ждать разоблачения двести лет. По крайней мере нам не придется присваивать имя Саши Андерсона проспектам и площадям. Но их разоблачение, крушение их легенды лишают нас всякой надежды на нравственное оздоровление. В лучшем случае мы будем чуть больше разбираться в принципах действия тех механизмов, которые функционируют при нашей моральной и материальной поддержке.

Не думаю, что в результате этого разоблачения какая-то секретная служба бросится искать новые методы или, паче чаяния, задумается о том, как бы сделать более нравственными приемы своей работы. Ничего нового нет и в методе разоблачений, поэтому мрачное и неизменное знание секретной службы от этого лишь укрепится. Однозначный нравственный приговор имел бы некоторые основания, если бы в свое досье могла заглянуть не только Бербель Болей[11], но и Катарина Блюм[12]. И если б могла, то, надо думать, тоже нашла бы в нем много для себя удивительного, во всяком случае уж наверняка обнаружила бы имя ближайшего своего дружка. Меня имя этого гипотетического дружка интересует меньше всего, но если бы Саше Андерсону пришлось стоять перед нами не одному, то у нас не только пропало б желание истерически тыкать пальцем в другого — мы существенно глубже смогли бы взглянуть на самих себя, на то, во что превратила всю нашу жизнь эпоха мирного сосуществования. И если мы элегантно отбросим Белля с его катарсисом, если, видя интригующие материалы из досье Бербель Болей, не вспомним о не менее интригующем досье Катарины Блюм, то вся мораль нашей истории сведется к банальному венгерскому присловью: который пес сильнее, тот суку и имеет. Что, в общем-то, справедливо, но в качестве нравственной или исторической истины еще никогда себя не оправдывало.

Отдельные досье и отдельные люди стали нынче всеобщей добычей, что тоже — лишь проявление расчетливой апатичности. Сегодня мы все можем изумляться, каким подлецом оказался другой. Нам есть чем занять себя, мы можем визжать, возмущаться, взывать к справедливости и получать удовлетворение. Но государство при этом должно работать, должны работать секретные службы, иначе народы и нации набросятся друг на друга и тогда мы едва ли сумеем сохранить хоть видимость того, что человек — не ошибка природы, что он — не жестокий монстр. Есть цена этой видимости и есть способы ее достижения. Да, начальники секретных служб — люди мудрые. И, наверное, по их расчетам не будет большой беды, даже если мне придет в голову искать ошибки в функционировании общественной системы. Они знают, что всегда существуют люди, которым в результате долгих раздумий приходит в голову какая-то новая, направленная на нравственное усовершенствование человека идеология. Эту новую идеологию, которая, разумеется, может быть и весьма старой, они будут считать враждебной до тех пор, пока им будет выгодно опираться на идеологов, заинтересованных в сохранении прежней системы. К примеру, если бы мне пришло в голову, что, учитывая ужасающие нравственные итоги предшествующего периода, необходимо наряду с сокращением вооружений и контролем за ними установить международный контроль и начать сокращение крупнейших секретных служб мира, то, наверное, я не только бы выставил себя величайшим фантастом, но и открыл на себя очередное досье.