Гарри из Дюссельдорфа - А Дейч

Девушка вырвала из рук Гарри лист со стихотворением и побежала по дорожке, крикнув уже более спокойным тоном:

- Я прочитаю твое стихотворение! Спасибо...

Гарри был потрясен. Рухнул карточный домик, который он строил. Как он мог надеяться, что Амалия, избалованная барышня, может обратить внимание на бедного родственника, не имеющего ни кола ни двора! Ему казалось, что солнце померкло и летний день стал мрачным, а от искусственных гротов и боскетов парка повеяло сыростью.

Гарри решил больше не попадаться на глаза Амалин.

Сегодня он еще пробудет здесь, чтобы никто не догадался о его горе, а завтра чуть свет покинет виллу.

Вечером Ренвилль принял сказочный вид. Цветные фонарики, подвешенные к деревьям, сверкали гирляндами огней. В парке играла музыка, гости прогуливались по аллеям, группами сидели в беседках, куда лакеи непрерывно подавали мороженое и прохладительные напитки.

Кого только не было в этот вечер на вилле Соломона Гейне! Старые сенаторы, крупные купцы, хозяева Гамбурга, с глубокомысленным видом обсуждали свои торговые дела. Наряду с томными старушками, вспоминавшими молодость и добрые старые времена, мелькали, словно нарядные бабочки, молодые кокетливые женщины, а вокруг них увивались кавалеры разных возрастов.

Гарри нельзя было найти в этой пестрой толпе. Мрачный и одинокий, он прятался от людей в чаще парка, где было потемнее и куда едва долетали веселые голоса гостей. Неожиданно он услышал звонкий смех и узнал голос Амалии. Смех доносился пз зеленой беседки, прозванной "Павильоном Армпды". И хотя Гарри дал себе слово не встречаться с Лмалней, его неудержимо потянуло к этой беседке. Осторожно, чтобы не выдать себя, Гарри подкрался к "Павильону Армиды". Беседка была тускло освещена круглым ПУНЦОВЫМ фонарем, прикрепленным к ветвистому дерену. В беседке, кроме Лмалии, были Ион Фрпдлсндср и две девушки. Гарри услышал, как Амалия рассказывала о нем и о стихотворении, которое он преподнес си:

- Предстаньте себе, мой бедный кузен Гарри объяснился мне в любви.

- Недурен вкус у молодчика! - насмешливо ВОСКЛИКНУЛ Ион Фридлеидер, а девушки глупо засмеялись.

- И кроме того, он мне еще преподнес стихотворение, - сказала Амалия. не угодно ли? - И она выи.ула из-за корсажа вчетверо сложенный лист бумаги.

"Боже мой! -похолодел Гарри, слышавший весь разговор. - Сейчас они осмеют самое дорогое - мое стихотворение, кровь моего сердца..."

Ион Фридлендер взял из рук Амалин стихотворение и стал громко читать, выкрикивая каждое слово, как это делают на аукционе, объявляя цены и качество товара:

Тих и кроток нежный взор, - а я

Готов в стенаньях изойти.

Виною ты, любовь моя,

Что эта боль вот здесь, в груди.

Взрыв смеха, безжалостного, колючего, ранил сердце Гарри. Ему хотелось ворваться в беседку, расправиться с этими злыми бездельниками, крикнуть им всю правду, сказать, что они нищие духом, тонущие в пошлости. Но он нс решился сделать это. Только ради Амалии. Он ведь любил ее и жалел, жалел за то, что она не сумела понять ею чувства.

ГАМБУРГСКИЕ БУДНИ

Большой город спал. Луна лила с высоты зеленый магический свет, и черные громады домов с пустыми квадратами темных окон длинными рядами тянулись вдоль улиц. Только изредка можно было видеть мигающую точку в окне: это при свете сальной свечи какая-нибудь белошвейка заканчивала срочную работу или ложился спать неуемный гуляка, поздней ночью вернувшийся домой.

Тоненьким голоском двенадцать раз прокричала кукушка на стенных часах в маленькой комнатке, но молодой человек, сидевший за столом, не обратил на это никакого внимания. Глаза его горели, он поминутно макал гусиное перо в чернильницу, и снова рука скользила по бумаге.

"Дорогой друг Христиан, - писал Гарри (это был он). - Она меня не любит. Предпоследнее словечко произнеси тихо, совсем тихо, милый Христиан. Последнее словечко заключает в себе весь земной рай, а в предшествующем ему заключена вся преисподняя. Если бы ты мог хоть на миг взглянуть на своего несчастного друга и увидеть, как он бледен, в каком он расстройстве и смятении, то твой справедливый гнев за долгое молчание скоро улегся бы... Хоть у меня есть неопровержимейшие, очевиднейшие доказательства ее равнодушия ко мне, которые даже ректор Шальмейер признал бы бесспорными и, не колеблясь, согласился бы взять за основу своей системы, - но все же бедное любящее сердце не хочет сдаваться и твердит: "Что мне до твоей логики, у меня своя логика!.."

Гарри остановился и перечитал написанное. Ему столько хотелось сказать Христиану Зете... Ах, если бы он был здесь, рядом с ним, и Гарри, глядя в его голубые глаза, исповедовался бы ему и этом "сладком несчастье", как он называл свою любовь к Амалии! Да, это было бы лучше во сто раз прошептать ему слова сердечного признания, рассказать о том, как жестоко насмеялась она над ним. По написать все это ему было тяжело, словно он покрыл себя каким-то позором и теперь этот позор черными строками ложится на белую бумагу.

"...Сожги это письмо. Ах, может быть, я и не писал этих строк! Здесь на стуле сидел бедный юноша - он написал их, и все это оттого, что сейчас полночь..." - продолжал Гарри. Он описывал свою жизнь в Гамбурге и горько жаловался на то, что здесь никто его не понимает, что он должен заниматься не поэзией, а торговыми спекуляциями. Но тут же с гордостью Гарри сообщал другу, что он много пишет: "...Не знаю, лучше ли мои теперешние стихи, чем прежде, верно лишь одно, что они много слаще и нежнее, словно боль, погруженная в мед.

Я предполагаю вскоре (впрочем, это может быть через мною месяцев) отдать их в печать, но вот в чем беда:

стихи почти сплошь любовные, а это мне как купцу чрезвычайно повредило бы; объяснить тебе это было бы очень трудно, потому что ты не знаком с царящим здесь духом.

Тебе я могу открыто признаться, что в этом торгашеском городе нет ни малейшего влечения к поэзии-за исключением заказных, неоплаченных и оплаченных наличными, од по случаю свадеб, похорон и крещения младенцев..."

Гарри дописал письмо, спрятал его в ящик стола и достал небольшую тетрадку в фиолетовом переплете. Там были записаны его последние стихи. Он их озаглавил "Сновидения". И действительно, он жил в сновидениях больше, чем в гамбургских буднях. Тотчас же после объяснения с Амалисй Гарри уехал из Ренвилля, и никто из обитателей виллы даже не спросил о причине его внезапного отъезда. Скучные дни в банкирской конторе походили один на другой, но после работы Гарри был предоставлен самому себе. Он уходил с пыльных и шумных улиц на живописный берег Эльбы, излюбленное место прогулок гамбургских жителей. Там были разбросаны небольшие павильоны, где за чашкой шоколада с вкусными пирожными проводили свой досуг гамбуржпы, отдыхая от деловых забот.