Крэнфорд (Без указания переводчика) - Элизабет Гаскелл

— Гдѣ мистеръ Питеръ? сиросила я.

— Онъ отправился въ Ливерпуль; тогда была тамъ война; королевскіе корабли стояли въ мерсейскомъ устьѣ; тамъ обрадовались, что такой славный малый (пяти футовъ и девяти дюймовъ онъ былъ) самъ предложилъ вступить въ службу. Капитанъ написалъ къ батюшкѣ, а Питеръ написалъ къ матушкѣ. Постойте! эти письма должны быть гдѣ-нибудь здѣсь.

Мы зажгли свѣчу и нашли письма капитана и Питера. Нашли также умоляющее письмецо отъ мистриссъ Дженкинсъ къ Питеру, адресованное въ домъ стараго школьнаго товарища, куда, она вздумала, можетъ-быть онъ пошелъ. Они возвратили письмо нераспечатаннымъ, нераспечатаннымъ оно оставалось съ-тѣхъ-поръ, положенное невзначай вмѣстѣ съ другими письмами того времени. Вотъ оно:

«Любезнѣйшій Питеръ,

„Ты, вѣрно, не думаешь, какъ мы огорчены, а то, конечно, не оставилъ бы насъ. Отецъ твой сидитъ и вздыхаетъ, такъ-что сердце больно сжимается. Онъ не можетъ съ горя поднять головы; однако, онъ сдѣлалъ только то, что считалъ справедливымъ. Можетъ-быть, онъ былъ слишкомъ-строгъ, можетъ-быть, и я не была довольно-ласкова, но Богу извѣстно, какъ мы тебя любимъ, нашъ милый, единственный мальчикъ. Старый Донъ (собака) такъ печалится о тебѣ: воротись и осчастливь насъ, мы такъ много тебя любимъ. Я знаю, что ты воротишься“.

Но Питеръ не воротился. Весенній день былъ послѣднимъ, въ который онъ видѣлъ свою мать. Та, которая написала письмо, послѣдняя, единственная особа, видѣвшая, что тамъ было написано, умерла давно, а я, посторонняя, даже неродившаяся въ то время, когда случилось это происшествіе, только одна распечатала его.

Письмо капитана призывало отца и мать въ Ливерпуль немедленно, если они хотятъ видѣть сына. По какой-то странной и частой случайности въ жизни, письмо капитана было задержано гдѣ-то, какъ-то.

Миссъ Мэтти продолжала:

— Это было время скачекъ, и всѣ почтовыя лошади въ Крэнфордѣ отправились на скачки; но батюшка съ матушкой сѣли въ свою собственную одноколку… Ахъ! душенька, они пріѣхали слишкомъ-поздно… корабль ушелъ! А теперь, прочтите письмо Питера къ матушкѣ.

Оно было исполнено любви, грусти и гордости. Гордился онъ своимъ новымъ званіемъ. Въ письмѣ замѣтно было болѣзненное чувство отъ посрамленія въ глазахъ крэнфордскаго народа; но кончалось оно горячей мольбой, чтобъ мать пріѣхала и повидалась съ нимъ прежде, нѣмъ онъ уѣдетъ изъ Марсея: „Матушка! мы, можетъ-быть, пойдемъ въ сраженіе. Я надѣюсь, что мы пойдемъ колотить французовъ, но я долженъ васъ увидѣть до-тѣхъ-поръ“.

— А она пріѣхала слишкомъ-поздно! сказала миссъ Мэтти: — слишкомъ-поздно!

Мы сидѣли безмолвно, обдумывая полное значеніе этихъ грустныхъ, грустныхъ словъ. Наконецъ я просила миссъ Мэтти разсказать мнѣ, какъ мать это перенесла.

— О! сказала она: — она была олицетворенное терпѣніе. Она никогда не была слишкомъ-крѣпка, а это ослабило ее страшно. Батюшка часто сидѣлъ, пристально смотря на нее, гораздо-грустнѣе, нежели она. Казалось, что онъ не можетъ смотрѣть ни на что другое, когда она тутъ… (затушите свѣчку, душенька, я лучше могу говорить въ темнотѣ) матушка была женщина слабая, неспособная перенести такой страхъ и потрясеніе; однако она улыбалась ему и успокоивала его не словами, но взглядами и голосомъ, которые были всегда веселы, когда онъ былъ тутъ. И она говорила, что Питеръ можетъ сдѣлаться скоро адмираломъ, онъ такой храбрый и умный; она думаетъ, что увидитъ его въ флотскомъ мундирѣ и желаетъ знать, какого рода шляпы носятъ адмиралы; и какъ ему гораздо-скорѣе пристало быть морякомъ, нежели пасторомъ, и все такимъ-образомъ, только затѣмъ, чтобъ заставить батюшку думать, будто она совершенно-рада, что такъ кончилось несчастное утреннее происшествіе. Но, ахъ, душенька! какъ она горько плакала, когда оставалась одна; и наконецъ, дѣлаясь все слабѣе, она не могла уже удерживать слезъ ни при Деборѣ, ни при мнѣ, и давала намъ порученія за порученіями къ Питеру (корабль его ушелъ въ Средиземное Море, или куда-то туда, а потомъ велѣно ему было плыть въ Индію: тогда не было еще туда сухаго пути). Но она все говорила, что никто не зналъ, гдѣ ожидаетъ насъ смерть и что мы не должны думать, что ея смерть близка. Мы этого не думали, но знали, потому-что видѣли, какъ она таяла. Ну, душенька, какъ это глупо съ моей стороны, когда, по всей вѣроятности, я такъ скоро ее увижу. Только подумайте, душенька, на другой день послѣ ея смерти — она прожила не больше года послѣ отъѣзда Питера — на другой день пришла ей посылка изъ Индіи отъ ея бѣднаго мальчика. Это была большая, мягкая, бѣлая индійская шаль, съ узенькимъ бордюрчикомъ кругомъ, совершенно по вкусу матушки. Мы думали, что это пробудитъ батюшку; онъ сидѣлъ цѣлую ночь, держа покойницу за руку. Дебора принесла къ нему и шаль и письмо Питера и все. Сначала онъ не обратилъ на это вниманія, и мы вздумали начать маленькій разговоръ о шали, развернули ее и начали восхищаться. Онъ вдругъ вскочилъ: „Ее надо похоронить съ ней“ сказалъ онъ:- „Питеру это будетъ утѣшеніемъ, а ей было бы пріятно“. Ну, можетъ-быть, это было безразсудно, но что мы могли сдѣлать или сказать? Огорченнымъ всегда предоставляешь волю поступить по-своему. Онъ взялъ шаль въ руки и ощупалъ ее. „Точно такая, какую она желала имѣть, когда выходила замужъ, и какой мать ей не дала. Я узналъ это послѣ, а то купилъ бы ей; но все-равно, она получитъ ее теперь“. Матушка была такъ мила мертвая! Она была всегда хороша, а теперь казалась прелестной, бѣлой, какъ воскъ, и молодой… моложе Деборы, когда та стояла дрожа и трепеща возлѣ нея. Мы завернули ее въ длинныя, мягкія складки шали; она лежала съ улыбкой, будто это было ей пріятно; и люди приходили… весь Крэнфордъ приходилъ… попросить на нее взглянуть, потому-что они очень ее любили и по-справедливости; а деревенскія женщины принесли цвѣтовъ; жена стараго Клера принесла бѣлыхъ фіалокъ и просила положить къ ней на грудь. Дебора сказала мнѣ въ день похоронъ матушки, что еслибъ у нея было сто жениховъ, она никогда не выйдетъ замужъ и не оставитъ батюшки. Невѣроятно, чтобъ у ней было ихъ такъ много; не знаю даже, былъ ли хоть одинъ, но тѣмъ не менѣе эти слова дѣлаютъ ей честь. Она была такою дочерью для батюшки, что не думаю, была ли другая такая прежде или послѣ. Глаза стали у него слабы; она читала ему книгу за книгой и писала и переписывала и всегда была къ его услугамъ по всякому приходскому дѣлу. Она могла дѣлать гораздо-больше, чѣмъ дѣлала бѣдная матушка; она даже одинъ разъ написала за батюшку письмо къ епископу. Но онъ больно тосковалъ по матушкѣ, весь приходъ это замѣчалъ. Не то, чтобъ онъ сталъ меньше дѣятеленъ: я думаю, напротивъ, больше и терпѣливѣе помогалъ каждому. Я дѣлала все, что могла, чтобъ дать Деборѣ свободу оставаться съ нимъ; я знала, что не на многое гожусь и могу только услуживать другимъ и оставлять ихъ на свободѣ. Но батюшка совершенно измѣнился.

— А мистеръ Питеръ возвращался ли когда-нибудь домой?

— Да, одинъ разъ. Воротился къ намъ лейтенантомъ, въ адмиралы-то не вышелъ. И какъ они были дружны съ батюшкой! Батюшка возилъ его ко всѣмъ — такъ имъ гордился. Мы всегда гуляли подъ-руку съ Питеромъ. Дебора стала улыбаться (не думаю, чтобъ мы когда-нибудь смѣялись послѣ матушкиной смерти) и говорила, что она теперь въ отставкѣ; однако батюшкѣ всегда она была нужна: писать письма, читать или распоряжаться.

— А потомъ? сказала я послѣ нѣкотораго молчанія.

— Потомъ, Питеръ опять ушелъ въ море, а батюшка умеръ, благословивъ насъ обѣихъ и поблагодаривъ Дебору за все, чѣмъ она была для него, Разумѣется, наши обстоятельства перемѣнились; вмѣсто-того, чтобъ жить въ пасторскомъ домѣ и держать трехъ служанокъ и слугу, намъ надо было переѣхать въ этотъ маленькій домикъ и довольствоваться одной чернорабочей женщиной; но такъ-какъ Дебора обыкновенно говорила, мы всегда жили порядочно, даже когда обстоятельства понудили насъ жить просто. Бѣдная Дебора!

— А мистеръ Питеръ? спросила я.

— О, въ Индіи была какая-то большая война, я забыла, какъ ее называютъ, и потомъ мы никогда уже не слышали о Питерѣ. Я сама полагаю, что онъ умеръ и меня иногда безпокоитъ, что мы не носили по немъ траура. И потомъ опять, когда я сижу одна и все въ домѣ тихо, мнѣ кажется, будто я слышу его шаги но улицѣ и сердце начинаетъ биться и трепетать, но шумъ перестаетъ… а Питера все нѣтъ. Не воротилась ли Марта? Нѣтъ! Постойте я сама пойду, душенька; я всегда могу найдти дорогу въ потемкахъ. А свѣжій воздухъ у двери освѣжитъ мнѣ голову; она у меня немного разболѣлась.

Она поплелась. Я зажгла свѣчу, чтобъ придать комнатѣ веселый видъ, когда миссъ Мэтти воротится.

— Это пришла Марта? спросила я.

— Да. А я чувствую маленькое безпокойство: я слышала такой странный шумъ, когда отворяла дверь.

— Гдѣ? спросила я, потому-что глаза ея были полны ужаса.

— На улицѣ… за дверью… мнѣ послышалось, что-то похожее на…